Второго дубля не будет

В начале четвертого класса или в конце третьего на стадионе было какое-то торжество и мы, пионеры, должны были, когда оркестр начнет играть гимн Советского Союза, встать и отдать салют. Посадили нас на скамейки под трибуной. Я сидела и мучительно думала: как узнать, что играют гимн, если они только играют, а слов нет? Нервы мои были очень напряжены, я боялась пропустить нужный момент и, когда после паузы оркестр заиграл, как мне показалось, что-то похожее на гимн, я встала, и отдала салют. За мной встал весь наш класс.

Вечером мама мне говорит: – Все было очень интересно, но почему вы встали и отдали честь, когда оркестр заиграл марш?

В начале учебного года мы переехали в комнату на втором этаже, где мы теперь живем с новыми соседями – Шахматовыми. У них внук – Вовка, на год старше меня. Квартира такая же, в том же доме, но на этаж ниже и людей меньше. А Ярошецким отдали всю квартиру, из-за второго ребенка, из-за Славки. Но не сразу как он родился, а спустя года два, так что я насмотрелась на их красивого голубоглазого (в русскую мать) младенца. И теперь, только когда я на улице стою в воскресение у их подъезда, слышу знакомые песни. А мы живем тихо, и людей в квартире меньше (всего 6 вместо 9) и гулянок нет.

Девочка, моя одноклассница, пришла в школу неумытая и непричесанная, объяснив всем, что сегодня умывание – большой грех, и бог за это покарает. Она отчаянно отстаивала эту, совершенно ошеломившую меня точку зрения (ведь бога нет, неужели она не знает?!) и с громким плачем ушла домой, поскольку ее не допустили в таком виде до уроков.

У нас новенький мальчик 14 лет, второгодник из большой неблагополучной семьи, Ситников Вова (Сито), который неожиданно в меня влюбляется и активно за мной ухаживает. Он провожает меня до дома, а вечерами, после моей прогулки во дворе (не с ним, мы катаемся с горки и визжим, а ему это не пристало, он большой, он в стороне), не пускает домой. Мы долго стоим в подъезде и молчим, а когда мне надоедает это молчаливое отирание стенок подъезда, и я пытаюсь уйти, он перегораживает мне дорогу и просит не уходить. Я его побаиваюсь, кроме того, мне льстит его внимание, и мы стоим и снова молчим. И ещё, когда один парень в классе обозвал меня матерным словом (чего я, надо сказать, просто не поняла), он его побил.

В конце концов, мама встревожилась нашей дружбой и перевела меня в другую школу и другой класс, в среднюю школу №31, в класс, состоящий, в основном, из детей интеллигенции.

В четвертом классе, из истории СССР, я узнала, что царя казнили в 18-ом году, но не только царя, но и всю семью! В учебнике не перечисляли, кого именно. Я спросила у бабушки, а почему всю семью, а не одного Николая Второго? Я уже знала, что царь – деспот и кровопийца. Устроил кровавое воскресение, но дети причем? Бабушка объяснила мне, что нельзя было оставлять претендентов на царский престол, время было тревожное, шла революция и монархисты были опасны. Говорила бабушка какими-то не своими словами, и я поняла, это официальная версия. Из газет. Я поверила в необходимость такой акции для революции, но не смирилась с ее жестокостью. Ночью, лежа в постели без сна, я все думала:

– Ведь как прекрасно быть принцессой, – каждая девочка, начитавшись сказок, в детстве мечтает быть принцессой.

А тут русских принцесс, которые вовсе не виноваты, что родились принцессами, этих счастливых, наверное красивых и ничего плохого не сделавших девочек вдруг убили из-за революции, которая несла всем народам радость и освобождение. Но это всем, а им-то смерть. А ведь на их месте могла оказаться и я, и меня тоже бы убили ни за что. Мне было страшно и хотелось плакать.

Учительница у меня теперь другая – Александра Ивановна. Я попала в сильный класс, и маме было сказано, что неизвестно, как я буду учиться. Александра Ивановна любит кричать, что мы, дети городской интеллигенции (от нее я об этом и узнаю), ведем себя хуже дикарей и гораздо хуже детей рабочих. Это пренебрежение нами по факту рождения меня очень возмутило и оскорбило. Ничего подобного от нашей милой Нелли Ивановны я никогда не слышала, даже не знала, кто мы есть. Утверждение, что мы хуже дикарей, я принимала, ведь с дикарями я не была знакома лично. Но я 3 года отучилась в классе, как теперь оказалась, состоящем из детей рабочих, и я-то видела разницу. Дети в новом классе были скромнее, быстрее соображали, были опрятнее одеты и не дрались до кровавых синяков на переменах. Слушая ее (Александры Ивановны) выступления, опустив глаза и рассматривая парту, я думала: тебя бы в мой старый класс на перевоспитание, помучилась бы ты с нашими хулиганами, тебе бы здесь раем показалось. Я очень скучала по своей Нелли Ивановне и не полюбила новой учительницы. Но училась я и у нее хорошо.

В новом классе у меня больше подруг. Раньше всего я сошлась с очень симпатичной кареглазой смуглой девочкой Тамарой Мориной. Она живет в большом новом доме напротив нас в маленькой, необыкновенно опрятной и чистой комнатке вдвоем с мамой. Придя из школы, она снимает форму и вешает ее сразу в шкаф, снимает и прячет туфли, и вот всё опять опрятно, как будто никого и не было.

После моего прихода домой комната выглядит как будто у нас Мамай воевал. По крайней мере, так говорит моя бабушка. Форму в шкаф я сразу не убираю, так как она должна проветриться от школьного запаха (воняет казармой, говорит мама). Вот она и проветривается целый день на стуле, мнется и потом надо ещё её гладить.

Томка очень славная, но по настоящему я с ней не сошлась, она слишком конкретна и к тому же обидчива.

Из моего дневника, начальная страница оторвана

…я позвала к себе и Тому. Мы поиграли немножко и потом она пошла домой.

Я читала книгу и легла спать.

В новом классе я присматриваюсь к девочкам, выискиваю подруг. Внимание мое, кроме Томки, привлекают две девочки. Одна из них дочка маминой коллеги, Крохина Люда. Она крепкая и сильная, и очень самостоятельная девочка. Ее внешняя грубоватость и прямолинейность меня отталкивают. К нашей дружбе мы идем медленно и осторожно, как в темноте на ощупь.

Я поглядываю и на Надю Шумских, девочку с огромными серо-зелеными глазами и некрасивым унылым носом, из-за которого она очень переживает. Она необыкновенно начитана, пишет прекрасные сочинения и, как окажется позже, пишет стихи, и хорошие стихи. Она отличница, хотя математику и не любит. Подруг у нее в классе нет, я ей нравлюсь, но она, в принципе, очень замкнута и, может быть, вообще не способна сходиться с людьми так коротко и близко, как я. Я большая пересмешница, задира и командирка, – возможно, это ее отпугивает.

Люда дружит с мальчиком, Вовкой Жовнюк. Девчонки про них сплетничают, что первое время меня сильно настораживает.

Весь четвертый класс, несмотря на кучу новых знакомств, на первом месте у меня остается Оля Решетникова, с которой мы проводим вместе много времени, обсуждаем массу проблем, и которая сочинила про меня ехидные стихи. В них были такие слова «…тихо бровью повела и сказала – я права»… Я сильно злюсь, когда она в очередном споре вместо разумных доводов приводит это двустишие (придумано было больше, но сохранились на слуху лишь эти строчки), но не могу не чувствовать определенную долю правды, которая отражена в стишках, я очень, ну очень редко признаю свою неправоту.

Мне трудно утвердиться в глазах Ольги, ведь я на год моложе, отстаю на целый класс, и она никогда со мной вместе не училась. Уважение тех, с кем я учусь, мне легко завоевать своей способностью решать трудные задачки по арифметике.

Мы сидим у Ольги, дома никого нет. Оля нашла у мамы в сумке презерватив, и мы разглядываем его упаковку, достаточно плохо представляя себе его назначение и способ использования.

– Я слышала, это связано с детьми, – говорит Оля. – Сколько этих штучек, столько и детей.

И она торопится положить его обратно, чтобы ее мама не заметила, что мы его брали

Я у Ольги на кухне и жду ее, чтобы вместе пойти гулять. Она моет посуду. Моет она не так, как я, – я не столько мою, сколько совершаю обряд омовения, нисколько не интересуясь достигнутым результатом. Оля просматривает каждую вилочку и, если видит между зубьями присохшую еду, тщательно ее выцарапывает оттуда. Я чувствую, что сейчас умру от тоски ожидания. Но Ольгу не своротишь. Мы идем только тогда, когда она аккуратно вытерла полотенцем всю посуду.

В новом классе очень недолго училась с нами девочка из Азербайджана. Она похожа на меня, худенькая, черненькая, только в очках. Довольно противная девочка, во всяком случае очень надоедливая и приставучая. Ее часто обижали в классе, впрочем нравы в нашем классе оставляли желать лучшего (среди девочек тоже). Однажды, когда мы возвращались из школы, она чем-то сильно меня донимала, дразнила и сильно обидела, а потом, ехидно посмеиваясь, пошла вперед, а мы с Людой шли сзади. Я смотрела на ее спину и злилась, чувствуя, что она уже забыла про меня, обидела и идет себе, как ни в чем не бывало. Обида требовала выхода, и я вдруг разбежалась и сильно толкнула ее портфелем между лопатками. Она оказалась значительно легче, чем я ожидала, удар был очень сильным, она упала, разбила себе коленки, встала и, не оглядываясь, вся сжавшись и сгорбившись, побежала с громким плачем домой.

Мне было ее жалко и очень стыдно, я до сих пор помню, как с силой бью по легким детским лопаткам. Возникло чувство, что я обидела маленького ребенка. Никакого удовлетворения месть мне не принесла.

– Я не ожидала, что она так упадет и сильно разобьется, – стараясь оправдаться, сказала я Люде, которая молча присутствовала при этой сцене

– Да – сказала Люда, – ты, конечно, не рассчитала, но не переживай сильно. Она ведь первая начала дразниться, ты ее не трогала.

Люда умела спокойно видеть ситуацию со стороны, замечая детали, которые не видела ни я, ни Оля. Эти свойства ее характера, полностью отсутствующие во мне, особенно когда я горячилась (вся в отца!), очень меня привлекали. Люда жила с мамой и отчимом, целые дни была одна и привыкла сама принимать решения в то время как я всегда была под контролем бабушки. Люда чувствовала разницу между моей избалованностью и ее самостоятельностью, но не в пример многим знакомым девчонкам никогда не ставила мне это в укор.

Я и Люда

Тут же, в Карталах, жила ее бабушка, но Люда не была к ней привязана и слушалась ее меньше, чем я свою. Будучи столь сильно несхожи по характеру и образу жизни, мы с Людой, сдружаясь, ссорились друг с другом гораздо меньше, чем я с Олей. Люда на мелочи не обращала внимания, а серьезных разногласий у нас не возникало.

9 (неизвестно какого месяца и года, 9 – и всё тут).

Я встала рано в 6 часов. Потом поругалась с бабой из-за Ситникова (Ситы). Приготовила себе завтрак и поела. Баба со мной не разговаривала. Немного погодя пришла Анна Демитриевна (орфография сохранена). Она после долгих уговоров села за стол. Я со скуки взяла томик Пушкина и стала его перелистовать. Но стихи не лезли в голову. Пушкина пришлось оставить в покое. Я позвонила Ольге и позвала ее к себе. Она пришла, и мы поиграли. Потом пошли в сад отделения милиции.

Ольгин отец работал в МВД и был каким-то начальником, тихий, склонный к полноте мужчина. Оля проходила через охрану под тем предлогом, что идет к отцу, а я с ней. Но его темный кабинет с кожаными казенными диванами и креслами мы не посещали, а ходили в садик возле отделения, где росли ранетки, мелкие, сильно вяжущие, но мы их с удовольствием ели, обрывая с веток и пытаясь достать те плоды, которые висели повыше.