«Меня принимал заведующий. Смуглый такой. Карл Маркс Фридрих Энгельс. Это у него отчество такое, из слогов имен великих мыслителей.
Я рассказала, как шла с кладбища после похорон подруги и всю дорогу рыдала.
Он мне и сказал, что хорошо, что я плакала, разрядилась, и легче стало. В реанимационной палате со мной лежала малость перезрелая кустодиевская красотка, огромный бюст и розовые щеки. Раскинулась и лежит, вся в присосках.
За ширмой мужчина был, а потом еще одного привезли. Американца.
Американца доставили сюда на скорой с самолета. Из своей уютной Америки и прямо к Зурабову (на тот момент министр здравоохранения) в гости. Как ему не понравилось! Как он начал кричать! Не привык там, в своей Америке к нашим Зурабовским порядкам.
А кричит по-английски и что он хочет, никто понять не может. Полусуток кричал, потом вызвали переводчицу из посольства. Переводчица пришла с большой корзиной, набитой едой, он поел и успокоился. Не кричал больше, не плакал, а всё жестами просил отодвинуть ширму подальше, чтобы полюбоваться на прелести Кустодиевской матроны. Очень его успокаивал ее полуобнаженный вид. Он умиротворялся.»
2
В палате нашей стояло шесть коек торцом к стенкам: три с одной стороны, три с другой, у окна стоял стол, в углу возле Зининой кровати раковина.
Туалета два: один метров пятнадцать от палаты: клизменная комнатка, и другой в конце коридора на расстоянии метров тридцати, не меньше. Думаю, так было еще во времена Боткина, хотя нет, я шучу, корпус у нас новый, построенный не позднее семидесятых годов.
Зина лежала рядом со мной, и привезли ее из реанимации за сутки до меня.
Зине было 76 лет, но всё познается в сравнении, и 92 года бабули, больной, которая лежала слева от меня, сильно перевешивали семьдесят шесть Зининых.
Худая, даже костлявая, с впавшими от отсутствия зубов щеками Зина до старости сохранила какую-то детскую наивность и простоту души, и все звали ее не только Зина, но и на ты.
Где-то когда-то Зина работала бухгалтером, или расчетчицей, или еще кем-то, в общем, не была простой работницей, а существом со средним образованием, но давно на пенсии и ничего о своей работе и не говорила и не вспоминала, в отличие от той же Натальи, которая еще работала, и мы были в курсе ее рабочих дел больше, чем житейских. Зинины рассказы о разнообразных ситуациях из ее жизни были короткие, но ясные. И места событий, и действующие лица на виду.
Была она родом из Тверской области, жили они недалеко от Конаково, в которое позднее и перебрались.
Из детства Зина вспоминала историю болезни маленького брата.
Места там у них были малярийные, и брат Коля в младенчестве сильно маялся малярией. Через день его трясло, поднималась высокая температура, измученная мать возила его к докторам, и ничего не помогало.
И вот как-то идут они втроем к колодцу за водой. Братик Николай на руках у матери, Зина с пустыми ведрами рядом и встречают незнакомую старую женщину.
Женщина внимательно посмотрела на младенца на руках у матери и спрашивает:
– Болеет сынок?
– Да, да, – со вздохом ответила Зинина мать. – Трясет через день, температура высокая, не знаю, что и делать. Совсем пропадает мальчонка.
– Напиши над входной дверью, высоко, так, чтобы не каждый мог заметить:
«Младенца Николая нет дома».
Мать в тот же день, когда мы вернулись домой, залезла на табуретку и написала углем над входной дверью: «Младенца Николая нет дома».
И с того дня, хотите верьте, хотите нет, но ребенок пошел на поправку.
После рассказа наступила пауза. Доступность рецепта потрясла всех – нет дома младенца Николая и некому болеть. Болезни остается только повернуться и уйти ни с чем.
– Всё, – сказала Наталья. – Приеду домой, сразу на дверях напишу… Как там Зина надо писать?
«Натальи нет дома». Если и была в словах ее ирония, то скрытая так глубоко, что мы все, и Зина в том числе, приняли это за чистую монету.
– Очень на видном месте не пиши, чтобы не каждый видел, а кому надо, тот и поймет, – очень серьезно пояснила Зина.
И с той поры в нашей палате, как кто чувствовал усталость от болезненных уколов, или надоедало лежать под медленно капающей капельницей, или приходил плохой анализ, каждый кричал:
– Ну, всё, надоело. Приеду домой, напишу: «Меня нет дома!!»
Может быть, и правда написать?
Лежим, делать нечего, читать надоедает, Зина рассказывает про свару с соседями, которые забор не там поставили, потом баню построили, по пьянке ее сожгли. Попутно выясняется, что у нее дочь в разводе с мужем, внук, и маленький правнук. Потом всплывает еще внук.
– У Гали двое детей? – спрашиваю я.
– Нет один, Пашка. Николай от другой дочери, от Маши.
Зина молчит, пауза длится, потом начинает рассказ.
Рассказывает она давно пережитое спокойно, буднично:
«Маша, дочка моя старшая, умерла. Ей всего-то сорок два года и было.
Пообедала, поболтала с Галей по телефону, потом прилегла на диван посмотреть телевизор и задремала.
Генка, муж ее, стал с ней разговаривать, она молчит. Он подошел, чтобы разбудить, а она холодная.
Генка звонит Гале:
– Галя, Маша умерла.
А Галя рассердилась:
– Ну что ты несешь, я только что с ней разговаривала.
– Да, говорит он, – тогда она живая была, а сейчас умерла.
А когда Гале сердце прихватило, ей кардиостимулятор поставили. Она всё время с эти аппаратиком ходит. У нее сердце хуже моего. А я что, я старая.
У Зины мерцательная аритмия. Ей дают кардикет, от которого у нее сильные головные боли, и она целыми днями лежит, завязав голову платком.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: