Второго дубля не будет. Московский физико-технический. 1965—1971

Я вскочила и, как была в одной ночной рубашке, приоткрыла дверь, и увидела в коридоре Сашку.

– Привет, – сказал он, как будто мы вчера виделись, – а Ленка (наша шестикурсница) дома?

– Ты что, она будет не раньше 9 вечера.

Саша страшно огорчился.

– Очень тебя прошу, – сказал он, – одолжи мне сорок рублей.

– Ну, – возмутилась я, – я сумасшедшая, по твоему, помнишь ту историю с радио? А теперь, спустя три года, ты, как ни в чем не бывало, заявляешься и просишь у меня денег, да еще такую большую сумму.

– Помню, помню. Но я сейчас, если достану денег, то куплю себе пишущую машинку и напечатаю на ней диплом, мне очень нужно. Хочешь, я оставлю тебе свой паспорт?

– Ну, и на черта мне твой паспорт, паспорт стоит 10 рублей, а ты просишь сорок.

Я вздохнула, посмотрела на его огорченное лицо:

– Подожди в аппендиксе, я хоть оденусь.

И вынесла ему 40 рублей сроком на два дня, как он просил.

Через два дня, когда я пришла вечером, девочки мне сказали:

– Приходил какой-то парень и просил тебе передать, что деньги не смог принести и принесет только завтра.

А еще через день меня ждали 40 рублей и большая шоколадка.

Но вернемся на первый курс.

В результате моей дружбы с Люсей, которая, возможно, утомляла Галку, мы решили, что я буду жить в одной комнате с Люсей и Ветой.

Поселяясь со мной и Люськой в одной комнате, Виолетта Шак построила схему нашей жизни так: я буду, как фанатик, учиться, показывая им пример, Люська будет по хозяйству, а она с нами не пропадет.

На самом деле с Галей Сидоренко и Любочкой Волковской мне жилось спокойнее, чем с Никитиной и Шак. К Вете продолжал захаживать удручающе назойливый Абросимов.

Виолетта не была в него влюблена нисколько, просто ей нравилась роль покорительницы сердец. Она была из тех девчонок, которые при виде любого парня сразу начинают шуры-муры, а тут ей перепала честь заарканить взрослого, женатого, начальника.

Абросимов торчал у нас до 12 часов, а то и до часу ночи, надоедая до чертиков.

Можно было зевать, намекать, всё бесполезно, он не уходил.

Один раз, когда шел второй час ночи, я сказала ему:

– Если ты сейчас же не уберешься, я стану раздеваться при тебе, как если бы ты был мебель, стул, потому что нельзя считать за человека такого, которого гонишь, а он не уходит.

Виолетта молчала, и он ушел, намекнув на прощание, что хотел бы остаться даже в виде мебели, а я резко сказала Ветке:

– На черта тебе это дерьмо женатое, что ты его поважаешь?

– Я его не зову, он сам ходит – ответила Ветка, нисколько не пытаясь его обелить.

– Он всё же начальство, вдруг пригодится.

Через неделю был коллоквиум, я сдала его Беклемишеву, причем сама его выбрала в качестве экзаменатора. Увидела голубоглазого немолодого мужчину, который как-то скучал без дела, и попросила:

– Вы не примете у меня коллоквиум?

Он удивился и согласился.

После сдачи коллоквиума все надо мной смеялись:

– Как ты решилась пойти к нему, он ведь славится зверствами и ставит либо отлично, либо двойку, пояснил мне всезнающий Боря Гланц, парень из нашей группы.

– А вот мне он сказал, всё же отлично я не могу вам поставить, – смеясь, объяснила я свою четверку.

Контрольную по физике я написала на двойку.

Условие первой задачи меня убило наповал.

«В гололед машина пошла юзом».

Я слово гололед и слово юз услышала первый раз в жизни.

Ну, гололед я еще догадалась, что это такое, а вот с юзом было сложнее, – в общем, двойка.

Но я не очень расстроилась, в группе было 2 тройки, а остальные двойки, Степанов нас просто встряхнул, а может быть, мы были слабая группа, только Юрка Савченко был у нас из киевского интерната с хорошей подготовкой и Миша Коломеев. Остальные из простых школ. Юрка и получил тройку, а еще Володька Карепов, который был на редкость толковый парень и физик от бога.

Секущий мужик – так тогда это у нас называлось.

На семинарах по анализу (проходивших в плохо освещенных комнатах аудиторного корпуса во второй половине дня) я по-прежнему ничего не понимала. Страшный лохматый Кащенко что-то там говорил у доски, я напрягалась, силясь его понять, но скоро отключалась и потихоньку клевала носом.

Наташка сидела рядом и посмеивалась, глядя, как я придремываю.

На уроках истории Голубев – старый похабник рассказывал непристойные анекдоты, парни ржали, Наташка невозмутимо поднимала густые брови – мол, и не такое приходилось слышать, дураков на свете много, а я однажды, не выдержав этого потока казарменной пошлости, возмутилась и сказала ему:

– Может быть, мы уйдем, и вы продолжите рассказы без нас. Мне кажется, что наше присутствие здесь необязательно.

Самый пристойный анекдот, который я помню, был:

«Приехал к любовнице, забыл, зачем приехал.»

– Она плохо себя ведет, – сказал он однажды про меня, – сошлем ее в Сибирь.

– Что Вы, – сказали ему ребята, – она и здесь мерзнет.

– Зато гибриды будут морозоустойчивыми, – сострил Голубев на радость парней.

Я действительно жутко мерзла. Мое темно-синее пальтишко на ватине с черным воротником из стриженого кролика – как я потом узнаю, это выделка кролика под котика, а в шутку называли котик под кролик, – купленное летом, было очень легкое, а дорогие югославские ботинки на натуральном меху со шнурками – короткими, рейтуз у меня не было, и я носила двое чулок, а чтобы ноги вверху не мерзли, жуткие байковые панталоны с резинкой внизу.