Женский взгляд на мужской характер

Мы познакомились с ним семь лет назад, он дал интервью журналу и как-то незаметно приручил, сделав монастырь очень важной составляющей жизни моей семьи. Красивый и внешне и духовно, отец Силуан поражал своим современным взглядом на мир, способностью увидеть главное в человеке, понять его душевные метания и найти слова ободрения и утешения. При моей комсомольской организационной хватке меня поражало, как при кажущейся непрактичности ему так много удалось сделать в монастыре. Достроили и оснастили келейный корпус, возвели архиерейские покои, лавку, где сегодня продаются свечи и заказываются службы, обустроили открытую площадку, которая превращается в храм под открытым небом, организовывали торжественные приемы для высоких гостей в дни особых праздников… Причем все это как вторичное, сопутствующее главному – постоянному несению службы и работе с жителями городов Кавказских Минеральных Вод – в библиотеках, школах, студенческих аудиториях.

У него была удивительная способность общаться с людьми. Каждый считает, что уж к нему-то отец Силуан относился совершенно по-особому и именно с ним у него были наиболее близкие, доверительные отношения.

Среди людей после сорока немало тех, кто рос и воспитывался в семьях невоцерковленных и даже просто неверующих. Мы с мужем вообще обряд крещения принимали вместе с нашим полугодовалым сыном. Правда, и в школьные и в студенческие годы я иногда ходила в храм, свечи ставила и всегда знала – Господь есть. Мне это еще бабушка Фекла в детстве рассказала. Но исповедаться, причаститься, отстоять службу… Как же это нелегко, если это не стало нормой с детства! Я задавала отцу Силуану самые «еретичные» и критичные вопросы: о несовершенстве священничества, о целесообразности некоторых церковных и околоцерковных особенностей, о современном мире и характере времени… Он не торопил меня с исповедью, но говорил неназойливо, что надо исповедоваться и причащаться, не страдать манией величия, думая об уникальности своих грехов и прегрешений. И как же было тяжело сделать это в первый раз! Когда тебе уже немало лет, и ты и сам со всей беспощадностью оцениваешь каждый свой поступок, мысли, чувства и их оттенки… Он провел меня через это «самобичевание». Мы даже договорились, что только ему я буду исповедоваться впредь, потому что не могу приезжать в монастырь и ходить, как голая. Он только улыбнулся. С чувством юмора у него все было хорошо. Владыка Феофан очень одобрил мой выбор исповедника. Как мне кажется, он очень уважительно относился к отцу Силуану и как к наместнику монастыря и как к священнослужителю. Каково же было мое негодование, когда два года назад случилось так, что отец Силуан отправил меня исповедоваться отцу Михаилу! Я взбунтовалась, было отказалась, мне велели, да и чин службы по времени не позволял поступить иначе. И только сейчас, после его ухода из жизни, я понимаю, что это он сделал для меня – хотел, чтобы моя связь с монастырем, моя возможность исповедоваться не прервалась по субъективным причинам. И вообще, отмотав пленку событий назад, я понимаю, что очень многие вещи он знал или чувствовал наперед.

Мне кажется, что он предчувствовал время своего ухода, когда, казалось бы, ничто этого не предвещало. Меньше чем за год до своего ухода он сказал как-то: «Да разве такая плохая участь умереть?» Я возмутилась: такой молодой, главное, нужен здесь! «Да мне уже 66», – последовал удививший меня ответ. – «И что это за возраст для мужчины?» – «На все воля Божья!» И знал, где будет его могила, – за алтарной стеной храма. Сказал, что там будет еще два захоронения, и назвал имя человека, которого похоронят рядом. Для чего я это пишу? Мне почему-то хочется, чтобы тот, в ком мало веры, получил какой-то дополнительный аргумент в ее пользу.

Из-за командировки, от которой нельзя было отказаться в силу принятых ранее обязательств, я не смогла быть на похоронах. И все время, пока находилась в поездке, напротив балкона гостиничного номера на дереве сидел ворон, посланник вечности, которого не замечал все эти дни никто, кроме меня. Это выяснилось, когда в последний день, рассказывая об отце Силуане, я обратила внимание на ворона, кстати, убедившись в очередной раз, что в одной и той же материальной реальности каждый видит то, что видит.

Отец Силуан исповедовал и причащал на дому моих родителей, был рядом в дни недетских испытаний, связанных с тяжелым уходом из жизни моего отца, он отпевал его и предавал земле, он помог мне пережить мировоззренческий кризис, воспоследовавший за этим. И обрадовался, когда в другой аналогичной ситуации услышал от меня: «Господь испытаний не по силам не посылает, но и милость Его беспредельна». В монастыре на неделю принимали моего сына, когда в сложном подростковом возрасте я теряла понимание, как удерживать с ним связь. Отец Силуан ставил меня на долгие по времени монастырские службы и научил чтить молитвенный труд монахов, а также почувствовать вкус нехитрой монастырской трапезы в пост. Он даже спонсировал какие-то суммы на издание журнала, когда было совсем трудно. А сколько раз он молился о разных людях по моей просьбе!

А потом с ним случился инсульт. Хорошо, что в это время оказался в монастыре Юрий Викторович Васильев, бывший мэр Пятигорска, а ныне депутат Госдумы РФ, и принял меры по немедленной госпитализации. Иначе мы лишились бы возможности общения с отцом Силуаном значительно раньше. В больнице, в санатории, а потом опять в больнице мы с ним довольно много общались, потому что он позволил мне его навещать. Хотя мне грех жаловаться, и в монастыре мы много говорили. Он ни на что не жаловался. В больнице, когда мы виделись в последний раз, рассказал о поездке в женский монастырь в центр России к целебному источнику. Там у него появилось жжение в груди.

Зато впечатлений и переживаний духовного плана было немало. Поездка подарила встречу с удивительными монахинями и старцем Иллией, исповедником самого Патриарха Кирилла. Увидев отца Силуана, тот велел именно ему сослужить, хотя там были священнослужители и более высокого чина.

Отец Силуан умел быть строгим. Однажды во время причастия ему показалось, что одна женщина (вероятно, у него были основания для этого) не проглотила кусочек просфоры, которая, как известно, является символом части тела Христова, и он потребовал открыть рот. Со мной он тоже пару раз разговаривал неожиданно для меня взыскующе. Как-то раз я стала расспрашивать о старчестве. Он резко меня оборвал, сказав, что когда я дорасту духовно, только тогда мне откроется доступ к старцам, а пока во мне сидит журналистское любопытство, говорить об этом всуе непозволительно. Как-то после службы и причастия в чистый четверг по завершении трапезы, когда я зашла попрощаться, он строго спросил: «И когда вас ждать в очередной раз?» – «На Троицу». – «А пасхальная ночь? Воскресение?» – «Да мы с подругами ходим освящать куличи в Михайловский храм…» – «Ну да, там, наверное, вас лучше угощают…» Хотя знал, что уж точно не в угощении дело. Такие люди, как отец Силуан, ничего не говорят так просто. И я пропустила и до сих пор, возможно, не поняла всю суть адресованных мне тогда посланий.

А о старце Иллие он мне во время нашей последней встречи рассказывал в подробностях – это было важно для него. И из монастыря за ним приехали, ждали, а он все никак не мог наговориться! Тогда я только вернулась из поездки, была в Израиле, привезла ему из Вифлеема свечи, которые, якобы, принято дарить священнослужителям, – правда, удивительно пахучие, медовые. Почему я торопилась на очередную встречу? Почему не почувствовала, что видимся в последний раз? Сейчас я думаю, что уж он-то это знал. Спросила об Иллие, действительно ли чувствуется на уровне физических ощущений особый духовный статус этого человека? Ответил, на этот раз не гневаясь на меня, утвердительно. Но так, будто я спросила об интимном: и ему не хочется меня обидеть, но и говорить об этом нельзя.

И на Троицу у нас уже несколько лет сложился свой особый ритуал. У меня в столовой рядом с одной из моих любимых икон с ликом Божьей Матери с младенцем Иисусом на руках стоят букеты, с которыми отслужили службу в монастыре, причем в алтаре. Друзья сына нередко сидят под этой иконой, рядом с этими букетами, что меня радует. А началось все с того, что как-то в конце службы, когда получают благословение и целуют крест, отец Силуан пригласил меня на праздничную трапезу. Говорю: «Не могу, одета не по случаю (хотелось потом прогуляться по Бештау) и не одна, а с подругами. Лучше подарите мне веточку от букета». Отец Силуан мои аргументы принял и подарил целый букет. Этой традиции уже четыре года. В прошлом году отец Михаил ее не нарушил, за что ему огромное спасибо. А в этом на Троицу умерла моя мама, на службе я не была.

На днях перечитала опубликованные в журнале «Мужской характер» интервью с отцом Силуаном. Все они не утратили своей актуальности и сегодня. Их можно прочитать в электронной версии на нашем сайте. Но это – интервью, а в памяти масса диалогов, которые хочется воспроизвести сегодня, чтобы еще лучше передать аромат его личности – пастыря и человека.

– Пойдемте, вы же еще не были в архиерейских покоях?

– Конечно, нет, а что, уже завершили работы?

– А вы не корите себя. Может быть, самое большее, что вы могли для него сделать, это чтобы он жил рядом с вами, находился в вашем поле…

***

– Отец Силуан, предпочитаю общаться со статусными мужчинами, пахнущими хорошим парфюмом, по значимым проблемам, о философии жизни… А тут судьба выносит на проблему с социально неблагополучным мужиком, изувеченным работниками милиции. Не хочу! Страшно! Что делать?

– Заниматься! Значит, на то воля Божья! – Тогда благословите!

***

– Отец Силуан, мы же с вами друзья?

– Ну да.

– Давайте договоримся, и не потому, что вы сейчас на больничной койке, а я вас пришла навестить (говорим, когда он еще в феврале попал в больницу сразу после инсульта и ничто не предвещало скорого ухода из жизни – прим. автора), никто не знает свой день и час. Так вот, кто первый уйдет в мир иной, оставшемуся оттуда помогать должен.

– Конечно!

«Блажен человек, которому Господь не вменит греха и в чьем духе нет лукавства!» Может, эта фраза из одного из моих любимых псалмов Давида как раз о таких, как отец Силуан? Господи, не вменяй ему греха!

В годовщину смерти отца Силуана Владыка Пятигорский и Черкесский Феофилакт отслужил в монастыре поминальную службу. На могиле установили красивое надгробие – крест из черного мрамора. Это было сделано стараниями пятигорчан Юрия Яковлевича Пескова, Владимира Григорьевича Папко и Андрея Валерьевича Скрипника под непосредственным руководством Юрия Викторовича Васильева. Архимандрит Силуан многие годы был личным исповедником последнего.

Сердце под прицелом

Совершенно удивительной вехой в моей жизни стала эра «Мегапира». Она могла бы и не начаться, если бы я пропустила открытую дверь, как это, вероятно, мы нередко делаем в нашей повседневной жизни.

Был готов макет третьего номера, на форзацную страницу не хватало автографа какого-нибудь значимого лица с мужским характером. Я оказалась в здании администрации и зашла по старой памяти к нынешним «комсомольцам» – в Пятигорскую организацию Союза молодежи Ставрополья. Ее тогдашний руководитель Андрей Клименко был в свое время лучшим юнармейцем и часовым Поста №1 у Огня Вечной славы, мой воспитанник по комсомолу. Кстати, когда возникла идея создания некоммерческой организации «Благотворительный фонд «Развитие», я пришла именно к нему, они стали соучредителями. Сначала организация замышлялась для проведения молодежных социально значимых проектов, но, как водится, денег на них не нашлось. А потом появился журнал, который практически полностью поглотил мою жизнь. Кое-какие проекты мы проводили, но главным делом стал журнал.

Итак, я зашла к Андрею, его не оказалось на месте, сказали, что он на Посту, там какая-то делегация с маршалом Язовым. Имя Дмитрия Тимофеевича прозвучало, как сигнал «Вперед!» Делегация была в музее Поста. Появилась я вовремя, т. к. экскурсия подходила к концу. Иду наперерез к Язову с журналом, ручкой и чистым листком бумаги. Быстро объясняю, что нужно, вижу умные внимательные глаза. Получаю буквально три слова (что, собственно, и требовалось) с автографом. Киваю Андрею, который стоит в отдалении с вальяжным мэном в бороде, очках и спортивной одежде (в отличие от всех остальных, одетых официально). И на этом все могло бы и закончиться. Но мне стало любопытно, что за делегация, каков ее потенциал в плане возможности выхода на источники финансирования издания. Кстати, последнее толкало меня к самым неожиданным шагам и, в сущности, очень часто определяло персонажи, темы, географию публикаций.

То, что рассказал Андрей, заслуживало особого отношения. Элегантный бородач оказался руководителем ассоциации офицеров запаса Вооруженных Сил «Мегапир» из Москвы. Родом он из станицы Марьинской, что в сорока километрах от Пятигорска, человек не бедный, но не олигарх. Андрей знаком с ним, т. к. в разные годы окончили одно военное училище в Орджоникидзе. А привез он целую делегацию, т. к. завтра в Марьинской будет большое событие – день памяти его мамы, сельской учительницы. И он планирует день ее 80-летия (она уже ушла из жизни) отметить широко. Такая информация была интересна во всех смыслах. Андрей не мог меня включить в список приглашенных, но сказал, что можно согласовать с военкомом, он тоже однокашник бородача по военному училищу. Звоню военкому, он у кого-то о чем-то спрашивает и велит прибыть завтра к военному санаторию, откуда автобусом стартуют в Марьинскую. Выясняю, что из прессы будет только моя любимая Лариса Яковенко. Уже хорошо, хоть один знакомый человек. Собственно, все корыстные мысли были в тот момент даже вторичны. Дома, когда я рассмотрела то, что написал Дмитрий Тимофеевич на ходу, поняла, что было бы неплохо, если бы он кое-что добавил своей рукой. Так что вполне конкретные обстоятельства подтолкнули в феврале ехать неизвестно куда, неизвестно с кем и непонятно зачем.

Утром у санатория меня по-военному быстро определили в автобус, где уже сидело человек двадцать. Я поняла, что еду по «бездорожью», и отправилась к Ларисе, которая уже сидела в хвосте (в отличие от меня, она никогда не опаздывает). Маленький кругленький улыбчивый дедулька, увидев меня, сразу учинил допрос, не вижу ли я здесь знакомые лица. Я кивнула на Дмитрия Тимофеевича, а потом заметила Василия Ланового, незадолго до этого по телевизору показывали его юбилей, где он демонстрировал, как умеет делать сальто. Дедулька дальше указывает на намакияженную даму в белых песцах. Развожу руками, дама благосклонно прощает, поясняя, что это же не Москва. Мой экзаменатор сменяет гнев на милость и представляет известную исполнительницу романсов цыганскую певицу Екатерину Жемчужную. Потом появляются два бородача, оба в очках, похожи на отца и сына, что и соответствует реальности, как выяснилось потом. Садятся впереди. Мы трогаемся. Сзади нас с Ларисой сидит носатый цыган, молодой мужчина, зять и аккомпаниатор цыганской дивы. Он пытается по нашей просьбе представить присутствующих, главное – поясняет, кто здесь рулит. Это – старший бородач Александр Николаевич Каньшин. Улучаю момент, когда его сын перемещается по автобусу, обсуждая какието вопросы с присутствующими, иду знакомиться с Каньшиным-старшим. Пытаюсь понять цель, задачи, мотивы всего события. Выясняется, что он тоже бывший комсомольский работник, только служил в Вооруженных Силах. Становится легче разговаривать – он из тех же штанишек вырос.

Чтобы было меньше вопросов, нам велено выдать синие книги об ассоциации, выпущенные к ее десятилетию. На подъезде к станице нас встречали казаки с песнями и плясками, хлебом-солью и заздравной чаркой. Сначала подъехали к дому, превращенному в воскресную школу. Когда-то это был учительский дом, в котором долгие годы жила Мария Федоровна Каньшина со своим, как выяснилось в процессе, приемным сыном Александром. Вообще, мне уже трудно точно установить, когда и что я впервые узнала об этом достаточно уникальном человеке.

Итак, родился он в неблагополучной семье ученика Марии Федоровны, который служил на флоте, женился на женщине, имеющей пагубную российскую слабость. Как-то, приехав на побывку домой, поделился со своей учительницей сердечной печалью – не уверен, что застанет больного полуторагодовалого сына живым: жена неблагополучная, а самому нужно отправляться в плавание. Мария Федоровна, одинокая женщина сорока с лишним лет, не дождавшаяся в свое время с фронта любимого человека, предложила привезти мальчика ей. Этому категорически воспротивился отец Марии Федоровны, отказал дочери в доме, если ослушается и возьмет себе чужого ребенка. Но у нее казачья порода, нереализованный материнский инстинкт взяли верх – она ушла из-под родительского крова, получила комнату как сельская учительница и стала сама, без поддержки родных, растить и воспитывать мальчика. А он реально был на грани жизни и смерти. Выходила, вынянчила, держала в строгости, дала хорошее воспитание, приучила к труду и привила вкус к учебе. И, что важно, сформировала ответственное отношение к жизни. Был момент, когда несколько лет спустя после фактического усыновления мальчика приехал кто-то из горе-родителей, желая вернуть себе свое чадо. Отстояла, не отдала! А вот ее отец так до самой смерти не смягчился в отношении непослушной дочери. Страдал ведь наверняка, но не изменил свою волю, хотя Мария Федоровна и была его любимицей.

Сын получился с запасом внутренней глубины. Имела возможность неоднократно убеждаться в этом. На пятидесятилетнем юбилее при широком стечении людей не маленьких, статусных, богатых в фильме о нем, показанном потом и по российским телеканалам, потряс один эпизод. Александр Николаевич, вспоминая детство, рассказал: они как-то с мамой возвращались из бани, навстречу попался отец Марии Федоровны. Он приостановился посмотреть на дочь с мальчиком, а тот, зная, кто это, и воспитанный, несмотря ни на что, в почитании к деду, подошел и в благодарность поцеловал его сапог. И Каньшин, член Общественной палаты РФ, председатель ассоциации офицеров запаса Вооруженных Сил «Мегапир», состоятельный человек, не постеснялся перед миром так обнажить свою детскую боль. Когда он это говорил при видео записи, у него стоял ком в горле и слезы закипали на глазах. Поистине, так духовно обнажиться и плакать может позволить себе только очень сильный духом человек.

В воскресной школе нас ожидала встреча с детьми. С ними работала старая учительница, которая знала еще Марию Федоровну Каньшину, учила Александра Николаевича. Был детский рождественский концерт – светлые стихи, песни. Потом все прошли в маленькую бревенчатую часовенку, сооруженную во дворе школы, поставили свечи, помолились.

Александр Николаевич, когда мы только подъезжали к школе, так прокомментировал ее появление: «Как-то приехал в Марьинскую, уже став достаточно обеспеченным человеком, увидел на домике, где мы жили с мамой, объявление о продаже. И мне так захотелось, чтобы в память о ней, о месте, где она жила, появилась воскресная школа, чтобы сюда приходили дети, которым она посвятила всю свою жизнь».

Каньшин и этим не ограничился. Лучшие ученики воскресной школы приглашались в Москву, в гости в ассоциацию. Их принимали, угощали, показывали столицу. Вообще, Александр Николаевич являет собой тип редкого человека, который много сделал для своих земляков, друзей по школе и училищу, для членов семьи Каньшиных. Практически он стал Каньшиным больше, чем Каньшины по рождению. Для него, приемного сына сельской учительницы, невероятно высока ценность большой семьи. В его московском бизнесе работают практически все его родственники, их дети, близкие друзья, однополчане и однокашники. Но об этом я узнала много позже, а пока после воскресной школы мы поехали на кладбище поклониться могиле матери и рядом с погостом установить крест в знак того, что в ближайшее время здесь будет сооружена часовня. Часовня уже стоит. А потом был обед в трапезной станичного храма – простой, по-деревенски вкусный. Подъехал еще один высокий гость – Анатолий Федорович Дьяков, бывший министр энергетики РФ, создатель РАО «ЕЭС России», один из любимых учеников Марии Федоровны.

За столом нас с Ларисой опекал тот улыбчивый дедулька. Он оказался генерал-майором, Героем Советского Союза, получившим это звание во время Великой Отечественной войны в возрасте 18 лет, любимый мной Виталий Андреевич Ульянов. Совсем недавно он ушел из жизни. Царство ему Небесное! Он был начальником Орджоникидзевского общевойскового командного училища, когда там учился Каньшин. Именно Ульянов увидел его лидерские способности, сделал помощником по комсомолу, чем в значительной степени предопределил дальнейшую судьбу. До увольнения из рядов Вооруженных Сил в смутное перестроечное время Каньшин служил помощником по комсомолу в главном политуправлении Сухопутных войск страны, его воинское звание – полковник.

После трапезы мы отправились в Дом культуры, куда уже стекались станичники, принаряженные по случаю торжества. Ассоциация «Мегапир» имеет издательский дом, который выпускает книги военно-философского содержания. К этому дню подготовили книгу о Марии Федоровне. Всем вручали ее в подарок. Зал наполнился, на сцену вышел Александр Николаевич и открыл этот вечер, причем просил воспринимать его не только как вечер памяти его мамы, но и как дань памяти всему тому поколению, которое прошло через суровые испытания лихолетья. И звучал дивный голос Ланового, и выходил на сцену всем известный Язов, и пела свои романсы Жемчужная, и дали большой концерт артисты Пятигорского театра музыкальной комедии. Мы с Ларисой Яковенко сидели во втором ряду. Во время всего этого действа я поймала себя на ощущении, что сижу в пустом зале, и невольно обернулась – зал был полон, просто зрители были благоговейно поглощены всем происходящим. Какая разная у нас страна по уровню доступности к культурным ценностям! И как же повезло марьинцам, осознают они это или нет, не знаю, что вырос в их станице приемный сын сельской учительницы, который в благодарность судьбе, что не сгинул, так трепетно дорожит связью со своей малой родиной!

А потом еще был прием-фуршет для гостей и руководства станицы и района. Нас по-прежнему опекал веселый Виталий Андреевич Ульянов. Он дважды был героем журнала. Мы публиковали его воспоминания о том бое, за который он, практически восемнадцатилетний мальчишка, стал Героем Советского Союза. А в ту встречу, помню, мы с Ларисой накинулись на него с диктофонами, а наш «кавалер» все отшучивался, пока нам пресс-секретарь Каньшина не пообещал прислать уже расшифрованные его воспоминания. Но зато он очень интересно говорил о женщинах. Ну не могли мы с Ларисой обойти эту тему. Представьте себе послевоенные годы, когда судьба обездолила сотни тысяч женщин, потерявших в горниле войны надежду на свое женское счастье. А тут молодой веселый, с дивным чувством юмора, с руками и ногами, со звездой Героя на груди жизнерадостный крепыш! Пытали мы Виталия Андреевича, как ему давалось женское внимание. А он так просто сказал, что сильно-то и похвастаться нечем – не мог он проявлять настойчивость, боялся обидеть. Я ему и говорю: «А вы не думали, что отсутствием настойчивости вы могли обидеть несравненно больше?» Виталий Андреевич просто застыл от такой неожиданности. Мысль явно поразила его своей новизной.

Вообще, он стал для меня одним из невероятно родных, теплых людей, существование которых в одном временном пространстве просто греет душу. Несколько лет спустя после первого знакомства мы с мужем были в канун дня рождения комсомола (а это и день создания ассоциации) на приеме в шикарном офисе на Ленинском проспекте в Москве. В кабинете Бориса Ивановича Волкова, бывшего тогда заместителем Каньшина по ассоциации, мы оказались с Виталием Андреевичем за одним фуршетным столом. Тогда он произнес слова, от которых у меня слезы на глазах закипали. «Когда я стал Героем Советского Союза, у меня появилось чувство, что я до конца своих дней буду обласкан и не обойден вниманием моей страны. А потом страна развалилась. Началась ревизия истории, изменилось отношение к ветеранам, Вооруженным Силам, нас сбросили со счетов, отобрали льготы, лишили привычного уровня жизни. Я стал никем. Если бы меня не подобрала ассоциация, мне нечего было бы делать. Едва ли я остался бы жив в своей горькой невостребованности и обиде». В ассоциации Виталий Андреевич курировал шефскую деятельность – в эту сферу включены детский дом, более 200 стипендиатов – детей офицеров, погибших при исполнении служебного долга, да и еще много чего. Мне понравилось, как моментально отреагировал Борис Иванович: «Не ассоциация подобрала вас, уважаемый Виталий Андреевич, а вы сделали честь ассоциации, дав ей свое имя, звание и вложив в нее свои организаторские способности!» Виталий Андреевич покраснел, у него и у всех присутствующих отлегло от сердца.

Если честно, не знаю, насколько действительно полезны ассоциации экс-звезды советской эпохи – генералы, маршалы, летчики-космонавты. Люди-то они все в возрасте, с проблемным здоровьем, характером, на который еще и годы наложили свою печать. Но, однажды позвав их под свое знамя, Каньшин не оставил и не оставляет их до сих пор. Когда они были поражены в своих финансовых правах, он сам определил им надбавку к пенсии, чтобы могли жить достойно. Они как-то рассказали, что их, маршалов, генералов, Героев Советского Союза, приглашали в различные офицерские организации – все-таки статус, имя, награды могут быть тараном (по крайней мере, были таковыми в первые постперестроечные годы) в решении каких-то вопросов и открытии каких-то дверей, но они пошли только за Каньшиным. И это отнюдь не продажа статуса в обмен на бонус, нет! Ассоциация позволила им продлить их дееспособность: и Ульянов, и маршалы Язов и Михалкин, и летчик-космонавт Севастьянов, и военный философ Тюшкевич – все они многие годы были вовлечены в деятельность во благо России. Той России, которая ушла вообще на задний план в погоне за рублем, а точнее, долларом, оттеснена нахлынувшим гламуром, той России, которую пытаются вписать в рамки внешне атрибутированных кем-то параметров цивилизации и демократии, забыв о ее самоценности.

Александру Николаевичу Каньшину я безмерно признательна по многим причинам. Както озвучила это в виде благодарственного тоста. И увидела, что он обомлел, не потому, что я его благодарила (ему к этому не привыкать), он был удивлен тем, за что я его благодарила. За повышение моей личной самооценки, за некоторые открывшиеся для меня как для главного редактора журнала возможности. Когда ты идешь в фарватере такого корабля как теперь уже международная ассоциация объединений офицеров запаса Вооруженных Сил «Мегапир», они открывались, и я по мере возможности какие-то из них старалась не упустить. Вероятно, он ожидал, что я поблагодарю за финансовую поддержку, которую ассоциация нам периодически оказывала, за лоббирование наших интересов… Да, это все дорогого стоит, но главное – Каньшин вытащил меня из моих провинциальных комплексов, дал возможность в какой-то мере приблизиться и понаблюдать в онлайн режиме за людьми из категории элит российского общества, дал почувствовать, что я тоже что-то могу, прогнал, сам того не предполагая, через череду испытаний, словом, невольно стал вехой в моем личностном развитии, да, вероятно, и росте. А все остальное я уже сделала сама.

Поездкой в Марьинскую могло бы и закончиться наше знакомство с «Мегапиром». Но на следующий день я утром приехала в военный санаторий поговорить с Александром Николаевичем, не возьмет ли ассоциация на финансовый «буксир» наше издание, которое тогда позиционировало себя как спортивно-патриотический журнал для молодежи. Наше позиционирование по мере развития неоднократно менялось, но речь сейчас не об этом. Он выслушал, посоветовал письменно направить в их адрес предложение, обещал подумать и рассмотреть. Через месяц-полтора приехал от него гонец, встретился со мной и бухгалтером (тогда я работала в одной связке с Ольгой Труфановой, удивительным, светлым человеком). Общались мы в кафе – офиса у нас не было, потому что долгие годы и позже журнал, условно говоря, имея статус достаточно солидного издания, делался почти буквально у меня на кухне.

Потом в конце апреля последовало приглашение в Москву на какое-то мероприятие «Мегапира» и параллельно подписание договора о сотрудничестве. Я почти пятнадцать лет не была в Москве!

Во Внуково встретили, разместили в «Славянке» (гостиница для военнослужащих, рядом с культурным центром Российской армии и театром Российской армии). В последующие годы я полюбила эту часть Москвы, можно сказать, с нею сроднилась. Утром – машина к подъезду, едем в офис на Октябрьском поле, все по-военному четко по времени. Каньшин незадолго до этого побывал на экономическом форуме в Давосе. И, вероятно, ему захотелось попробовать экономически связать ряд знакомых и дружественных структур цепью взаимодействия. Из этого, если я правильно поняла, ничего значимого не получилось. Но он всегда искал свое место в этом мире, не боялся выйти за рамки уже каких-то устоявшихся форм. Его интересуют игры! Как всех нас, но по большей части – мужчин. Однако, в отличие от многих, ему интересны социально значимые игры. За время более-менее регулярного общения я видела его в нескольких ипостасях. Александр Николаевич вообще относится к разряду людей, постоянно развивающихся. За эти годы он защитил докторскую, был и сейчас вновь является членом Общественной палаты РФ, руководителем одной из ее комиссий, много работает с прессой, вывел на новый уровень ассоциацию, исколесил почти всю страну, объездил полмира, объединяя в миротворческом порыве бывших военнослужащих армий мира. Параллельно он еще занимается бизнесом. И, как я понимаю, достаточно успешно, чтобы иметь средства для всех этих затей. Кто-то торчит в казино, кто-то организовывает себе иной экстрим. Но Каньшина интересуют игры статусные и, что наиболее ценно, созидательные. Он сам себе режиссер. Правда, как и я с журналом, иногда гнется под бременем своих затей и взятых на себя обязательств. По крайней мере, мне так кажется, хотя я могу и ошибаться. Но мы сами вольны в выборе, чем содержательно наполнять свою жизнь. Он ее наполняет так. И практически всегда оплачивает участие других в своих играх или же находит баланс интересов.

На следующий день я была привезена в другой офис, где-то неподалеку от Ленинского проспекта.

По моим представлениям, он роскошен: ноги утопают в ковре, ты утопаешь в кресле в ожидании возможности войти в кабинет. Секретарь, юная леди приятной, но не кричащей внешности предлагает кофе, чай, из-за стекла аквариума пучеглазятся диковинные рыбки… Все отлично, особенно от предвкушения, что вот сейчас большая, мощная финансовая структура возьмет и подпишет с тобой договор на триста тысяч рублей (а именно столько стоил тогда тираж номера журнала), и ты будешь себе творить и общаться с разными интересными и статусными мужчинами, предъявляя миру их настоящий мужской характер. Параллельно мне предлагают компенсировать стоимость авиабилета, гостиница была заблаговременно оплачена. Отказываюсь – мне Василий Викторович Бабаскин, генеральный директор «Кавминводыавиа», любезно предоставил льготный пролет: что же мне «стрясывать» с моих будущих партнеров еще какие-то там суммы! Внутренний голос советует все же поинтересоваться у пресс-секретаря Каньшина текстом документа, который нам сейчас предстоит подписать. Читаю и прихожу в смятение: нам предлагают аж тридцать тысяч при обязательном вхождении «Мегапира» в состав соучредителей! Опаньки! Продать свободу за десять процентов стоимости разового тиража! А тут уже распахиваются двери в кабинет. Вхожу. Александр Николаевич – в мягкой, не уличной обуви, в светлом пуловере, потом вижу портрет маслом Марии Федоровны Каньшиной, но… в бальном платье XIX века! Все ясно: помните, в период малиновых пиджаков было очень модно стать благородным? Александра Николаевича тоже эта болезнь, вероятно, не обошла стороной. Правда, я этот портрет никогда больше не видела. Начинаем говорить. Благодарю за приглашение, встречу, прием, заботу. Переходим к делу. Опять «спасибо» за внимание, которое уделили изучению наших проблем. Только что ознакомилась с текстом договора, но подписать его не смогу, о чем сожалею. Каньшин остолбенел. Передо мной у него был редактор какого-то ленинградского журнала. Так он, пятясь почтительно, выходил из кабинета, предварительно радостно подписав договор на эту же сумму. Александр Николаевич обрисовывает мне блестящие перспективы продвижения журнала, которые может обеспечить ассоциация в столице, говорит об уровне героев, каких я могу получить на страницы журнала и много еще чего… Соглашаюсь, что все это очень важно, и не сомневаюсь, что все это им по силам. Но для этого журнал должен быть произведен, напечатан, доставлен в Москву! А на это нужны деньги! Напоминаю, что мы из одних комсомольских штанишек выросли, все это я, имея деньги, и сама смогу организовать. Он почти в ярости от неожиданности. Говорю, что порядок цифр должен быть другой. Будем дружить, приятно было познакомиться, но, вероятно, сейчас мы не совпадаем в видении перспектив. «Хорошо, – говорит Каньшин, – тогда я из своих личных источников заказываю статью о маме и ее юбилее. И заплачу сто тысяч рублей! Будет ли это достаточной суммой?» Говорю, что вполне. Ударяем по рукам.

Чтобы снять неловкость, а может, дать мне почувствовать, как я неправа, он подводит меня к окну и показывает на машину, которая доставит меня в гостиницу. Вижу много классных авто. «Не туда смотришь, – замечает Каньшин, – вон последняя горбачевская „Чайка“, ты поедешь на ней!» Тут, вероятно, я должна была бы хлопнуться в обморок. Но не хлопнулась. Я машины отличаю по цвету, теперь уже по уровню комфортности, но никак не по маркам. И с вещами материального мира не нахожусь в отношениях обожествления: любя комфорт и красоту, как и все, я уважаю функцию и, возможно, пытаюсь не создавать привязок. А тогда и подавно мои доминантные чувства вообще были сдвинуты в ином направлении, учитывая значимость момента для меня, моего проекта, утраченные иллюзии, не потерянные надежды… Словом, сложный комплекс чувств!

Вот таким было более близкое знакомство с Каньшиным на московской земле. Вероятно, его поразило полное отсутствие во мне чинопочитания (ведь рядом с ним – всегда люди, финансово зависимые от него), уважительный тон, но на равных. Наша общая комсомольская школа, практически равенство по возрасту (он на год старше) и то, что мы еще и рождены под одним знаком зодиака – Близнецы, дает мне представление о его ходе мыслей и логике действий. Хотя он неоднократно поражал меня в последующем своей непредсказуемостью. Да это и здорово, когда человек для тебя остается непрочитанной книгой! А то, что он не «купил» меня сразу, позабавило и заставило не слить меня в одночасье. Так у него на время появилась социально значимая, в определенном смысле, забава в виде журнала хорошего качества, производимого практически земляками, да еще преимущественно женщинами. И спасибо Вам за все, Александр Николаевич! Вы много для меня значите и много сделали!