ЮлиАнна

Она хотела покладистую дочь, но что получила в итоге? Что может ждать такого ребёнка за порогом дома?

Сказать «нет» он не может, защитить себя не может, потому что «на маму злиться нельзя», «взрослым перечить нельзя», «будь хорошей девочкой». Если ему дадут пинок или подзатыльник, он не даст сдачи, потому что в семье с ним так поступать было можно и даже нужно. Жестокая мамка «преследует» его во все мире: его травят в школе, потом и на работе, просто потому что родитель (как когда-то произошло с ним) вырастил из него козла отпущения.

Самое страшное, я думаю, что именно такие удобные и сломленные дети и попадают в лапы извращенцев или преступников, потому что «взрослых нужно слушаться»… 

Я поражаюсь тому, как эти очевидные (для меня) вещи не понятны ей! 

Что должно произойти, чтобы мамаша поняла, что унижения, оскорбления, битьё и, проще говоря, нелюбовь в воспитании не работает?! Или, что ещё страшнее, преподносить такое отношение в качестве родительской любви, чтобы дочь или сын вскормились идеей: мать наорала (избила, пристыдила, унизила), потому что любит, и вообще ребёнок виноват и заслужил такое отношение. Все это не из-за любви, а от ее отсутствия! Когда родитель бьёт или позорит ребёнка, он в этот момент любит только себя, но не свое дитя. Мне ведь больнее от того, что ее гадкое отношение выдавали за любовь. А все просто: где бьют и унижают – не любят. Я же вскормилась идеей, что любовь и боль единые понятия. Я и искала потом такую «любовь» и нашла в твоём отце…

Насилие порождает только насилие! Самое печальное, Юлианна, она этого никогда не поймет. А я, даже понимая, что она сама в прошлом изнасилованный ребёнок и любить здоровой любовью не умеет, всю жизнь надеюсь и, по-моему, до сих пор жду от нее извинений. Хотя бы коротенького, но искреннего «прости». Или частенько мечтаю и жду, как она, опустив голову, подходит и тихо-тихо говорит:

«Ты ни в чем не виновата.

Эгоисткой всегда была я. Внутри меня ледяная пустошь, я даже не испытывала жалость, когда била тебя, потому что не умею. Но я никогда бы не отдала тебя в детдом, ведь я помню, как там ужасно. Не знаю, зачем говорила тебе эти гадости…

Это я с дефектом, потому что любить не умею, ведь меня никогда не любили.

Ты мне ничего не должна, и я очень сожалею, что причиняла тебе боль. С тобой нельзя было так поступать. Ни один ребёнок, да и, наверное, взрослый, если он не последний негодяй, ни за что не заслуживает такого. Прости меня».

И, знаешь, Юлианна, я бы простила. Простила и, наконец, пошла бы своей дорогой.

И я не претендую на любовь, которая не зародилась в ней изначально, но всего лишь эти невысказанные материнские слова осчастливили бы меня.

От этого заветного желания невозможно отказаться, и пусть я сто раз понимаю, что в голове с ее мышлением просто-напросто не родятся такие слова, как из пенька не вырастет дерево. Ведь если бы она могла так анализировать и понимать себя, она не была бы тираном!

Нужно уходить. Не ждать того, кто не придёт и не просить того, кому дать нечего (честно говоря, не понимаю, кого я сейчас больше пытаюсь в этом убедить – тебя или себя).

Беги, Юлианна, и не возвращайся. Мир на самом деле добр и не опасен. Тебя будут любить. Ты этого заслуживаешь, как никто. Я знаю.

Люблю тебя. Твоя мама.

Юля все глядела, не моргая, на послание из прошлого. Тут буквы слились в мутную сине-фиолетовую кляксу: слезы залили глаза. Юля аккуратно сложила письмо. Она обязательно его сохранит и будет часто перечитывать мамины теплые слова о ней. А, может, даже перепишет на отдельные листочки и обклеит ими весь письменный стол. И, глядя на них, каждый раз будет напоминать себе, что она желанная дочь любящей матери.

Сколько боли таилось в маминых письмах! Так эмоционально мама писала, казалось, будто она сейчас спустилась с неба и делилась своими мыслями с выросшей дочерью! Юле так захотелось поплакаться невидимой маме прямо сейчас!

Она огляделась, и неожиданно поймала ощущение, что она здесь явно лишняя. Действительно, ей скоро семнадцать, давно пора отсюда уходить. Но куда?

Из друзей у нее есть только Лёша с большими ушами, который в отцы годится! А впрочем, ей скоро поступать в вуз, и она точно найдет свою стаю.

Юля встала с пола и медленно расхаживала по комнате. Вдруг ей захотелось лечь прямо на стол, что стоял перед окном. Она улеглась на него, прижимая фотографию мамы, ее письмо к груди и закрыла глаза.

Через несколько минут Юля почувствовала, как легкий сквозняк щекочет уши: она опять внезапно расплакалась. Открыла глаза и поглядела в окно.

Сегодня стояла хорошая погода. Облака плавно плыли по небу. Интересно, каково это, лежать на них? …

10 глава

– Юля! Юля! Что с тобой?!

Юля подскочила так быстро, что чуть не упала от головокружения, но успела ухватиться за край стола.

Перед ней стоял дедушка в верхней одежде (он вернулся из магазина) и трясся от ужаса, словно привидение увидел.

– Ты чего кричишь? – тревожно, со злостью спросила Юля.

– Ты зачем там легла?

– Захотелось! Или надо было тебя с бабулей спросить?!

Дедушка жертвенно опустил голову и тихо пробубнил:

– Ты так больше не делай, пожалуйста… А то я подумал… Вспомнил…

– Что вспомнил? О чем подумал?

Дедушка махнул рукой и медленно пошёл на кухню.

Юля опрометью кинулась за ним.

– Нет уж! Говори! Пока не объяснишь, что все это значит, я не отстану!

Она положила фотографию мамы на стол. Дедушка попятился от нее, словно от трупа. Юлю начало это раздражать. Она почувствовала, как Аня-сталкер просыпается в ней, и уже хотела было схватить деда за грудки и припугнуть. Но, осознав это, спохватилась и сразу успокоилась. Он и так всю жизнь от жёнушки своей терпит. Хотя это не оправдание: он здоровый дядька, мог бы и уйти.

– Я хочу узнать, что на самом деле убило мою мать. И всякие там «таблеток наглоталась», потому что «непутёвая была» не прокатит. Счастливый таблетки не будет пить! – выкрикнула она, срывающимся голосом, и добавила тише: – если под носом месячный младенец!

Дедушка вздрогнул. Что же произошло в то злосчастное шестое апреля?

Дедушка уселся на стул и поглядел в окно.

– Младенец под носом. – Тихо-задумчиво повторил он. – Так и было! Я пришел домой и сразу услышал твой плач. Успел переодеться, а ты все не успокаивалась… я решил заглянуть к Милене и замер от увиденного: она лежала на столе! Как и ты сегодня. Только она уже умерла. А ты, крохотная, заливалась плачем на ее холодной груди. Великое счастье, что не упала! Но она обнимала тебя мертвыми руками…

«… убить и мёрзнуть на его холодной груди, разрываясь от плача…», – мелькнули у Юли в голове обрывки невысказанных мыслей из разговора с Лёшей.

Искать в толпе юношу, отрешённого, немного грустного, одинокого; наконец, найти, улечься на его грудь, слышать, как бьётся сердце и согреваться от этих ударов, но потом убить своим присутствием и рыдать ещё громче, потому что больше не стучит и не греет. Холодно. Очень холодно.

Юля присела на стул. Аня-сталкер искала мамочку в толпе, чтобы убить и оплакивать ее вновь и вновь, отыгрывать ее смерть и эту боль вновь и вновь. Лёша был прав. Он выбирал женщин, которые бросали его, умирая; а Юля искала юношей, похожих внешне и по мироощущению на маму, и «убивала» их своим присутствием. Они с Лешей говорили об этом, но Юля никак не могла понять его. И только сейчас все фрагменты встали на свои места, и она увидела полную картину своей проблемы. Что же нужно сделать, чтобы «убийства» прекратились?

– Миля была очень похожа на тебя, – вздыхал дедушка. – Она никогда не защищалась от нее, а только плакала и плакала. С ней нельзя было так. Она была цветочком, который нуждался в ласке и нежности.

Юля сжала кулаки:

– И не получила ее. А ты даже не защищал. Поощрял ее. Ты такой же, как она, даже хуже. Она ножом меня зарежет, а ты и глазом не поведешь. Мол, все правильно сделала, а я сама виновата: повернулась не так.

Дедушка весь съежился на стуле и тихо заплакал. Юле было совсем не жаль его.

– Она ее по больницам все таскала. Даже в дурдом не один раз приводила. Твоя мама, она ведь резала себя…

– В такой семье немудрено, – ядовито вставила Юля.