От Великого Конде до Короля-Солнце

Обеспокоенная случившимся, Анна Австрийская поспешила оградить сына от предприимчивой соблазнительницы, тут же удалив мадам де Шатийон из дворца.

Однако вскоре после одного довольно странного случая, о котором упоминает в своей книге Лапорт, королева-мать поняла, что усилия ее не приносят желаемых результатов.

Переезжавшая из города в город королевская свита вместе с дворцом находилась летом 1652 года в Мелуне. И однажды король был приглашен кардиналом на обед в один из его особняков, располагавшийся в глубине простиравшегося вплоть до Сены прекрасного сада. Около шести часов вечера Людовик, прервав свою проходившую с глаза на глаз беседу с Мазарини, послал слугу предупредить своего камердинера о том, что намеревается искупаться в реке.

Минут через тридцать он уже выходил из дома и направлялся к берегу, где все уже было приготовлено к купанию. И тут Лапорт обратил внимание на то, что король был явно чем-то взволнован. Помогая Людовику раздеться, он тщательно осмотрел тело государя и, заметив «ужасную вещь», понял, что кто-то воспользовался наивностью подростка и совершил над ним предосудительные действия.

Расстроенный Лапорт после долгих колебаний отправил королеве-матери письмо следующего содержания:

«Мадам!

Во время обеда у кардинала король попросил меня часов в шесть вечера подготовить для него все необходимое для купания в реке… Когда он вышел, я обратил внимание на его необычайно удрученный вид. При раздевании у него на теле обнаружились столь очевидные следы насилия, что ни у меня, ни у Бонтама, святого отца, ни у Моро не осталось и тени сомнения в том, что с ним только что произошло. Но они, видимо, оказались более опытными придворными, чем я, не сказав никому ни слова об увиденном. А я не могу молчать, несмотря на возможные неприятные последствия… И виной тому только моя преданность и мое понимание служебного долга. Ваше Величество, я уже упомянул о том, что у короля был удрученный вид, явно свидетельствовавший о том, что над ним было совершено насилие и он с неприязнью относится к виновнику содеянного. Но я бы не хотел, мадам, обвинять кого бы то ни было, опасаясь совершить ошибку».

Лапорт не назвал конкретного имени, но королева отлично поняла, кого он имел в виду. В слезах она бросилась к Мазарини, который, естественно, стал отрицать попытку изнасилования короля, и потребовал немедленно изгнать камердинера.

Лапорт в отместку рассказал эту историю при дворе, дав повод придворным острякам приписать кардиналу желание «немного расширить круг развлечений молодого короля»…

В действительности никто ничего в точности не знал. И до сих пор неизвестно, заметил ли что-либо необычное Лапорт, помогая раздеваться Людовику XIV, или же он все это просто-напросто придумал.

* * *

Как бы там ни было, но этот загадочный случай имел неожиданные последствия: Анна Австрийская, опасаясь, что такого рода случайности могут приобщить ее сына к «итальянскому пороку», широко распространенному в то время при дворе, поняла, что только женщины смогут удержать ее сына на правильном пути…

По ее указанию подростка перестали опекать до такой степени, что первая камеристка королевы мадам де Бове, не отличавшаяся в ранней молодости строгостью нравов, решила не упустить случая и однажды, когда юный король выходил из ванной комнаты, увлекла его в свою комнату и, проворно задрав юбку, преподала ему первый урок любви.

В ту пору ему исполнилось пятнадцать лет, а ей было сорок два

.

Людовику XIV настолько понравилось такое занятие, что на следующий же день он вновь посетил мадам де Бове, чей горячий темперамент прекрасно сочетался с его юношеским пылом. Некоторое время спустя ему захотелось немного разнообразия и, по словам Сен-Симона, «ему приходилась по вкусу любая женщина, оказавшаяся под рукой».

Случалось, что двери оказывались закрытыми на ключ, но король не пасовал перед трудностями. Не раздумывая ни секунды, он взбирался на крышу и по водосточной трубе спускался к открытому окну. Однажды он попал в свой гарем через дымоход камина…

Разумеется, слухи о ночных похождениях молодого короля дошли до мадам де Навай, и она распорядилась перекрыть решетками все входы и выходы. Но Людовика XIV было не так-то легко остановить. Он приказал каменщикам устроить в стене потайную дверь, ведущую в спальню гостеприимных девушек.

Днем дверь была прикрыта спинкой кровати, а ночью король благополучно попадал через нее к своим милым фрейлинам. Но через несколько дней бдительная мадам де Навай обнаружила тайный ход и приказала замуровать стену наглухо. Вечером, когда Людовик XIV намеревался, как обычно, навестить своих прелестных подруг, в том месте, где еще накануне располагалась дверь, он наткнулся на абсолютно гладкую стенку.

Разгневанный король сразу понял, кому обязан своей неудачей. Возвратившись ни с чем в свою комнату, он тут же послал к мадам де Навай и ее мужу слугу с сообщением о том, что освобождает их от всех обязанностей при дворе и приказывает немедленно выехать в Гиень.

Уже в пятнадцатилетнем возрасте Людовик XIV не терпел, когда ему чинили препятствия…

* * *

Вскоре после этого случая любовницей молодого монарха стала дочь садовника. Желая, видимо, доказать ему свою признательность, девушка забеременела.

Анна Австрийская с огорчением узнала о рождении ребенка, в то время как при дворе новость вызвала только усмешки. Некоторых придворных, однако, коробила такая неуемная тяга короля к плотским утехам. Во время балетного спектакля, в котором принимал участие Его Величество, Бенсерад вложил в уста одного из актеров, обратившегося к королю, игравшему роль развратника, неслыханные по своей смелости слова:

Какая картина открылась для нас,
Мы оторвать не можем глаз.
Свою ли вы играете роль?
Уж очень к тому же ваш стан изменился…
Не может так быть, чтобы славный король
В распутника вдруг превратился!
Ведь даже и регент, и цензор любой
Всегда снисходительны будут душой
К желаниям юности резвой,
А двор вас тогда непременно поймет,
Когда в вашей близости трезвой
Хоть малую каплю любви он найдет.
Но знать надо меру всему и всегда.
Метаться же все время туда и сюда,
Одну на другую любовниц менять
И непостоянством гордиться,
Во всем своим прихотям потакать —
Такое, мой друг, никуда не годится!

Увы! Несмотря на такую открытую и прямую критику, король пропустил ее мимо ушей и неутомимо продолжал искать все новых и новых наслаждений до конца своих дней…

Глава 5

Как с помощью Марии Манчини Людовик XIV стал Королем-Солнце

Без ее участия он так бы и остался неотесанным грубияном.

    Пьер Лембер

Если ночи Людовик XIV проводил с фрейлинами своей матери, то в дневные часы он предпочитал компанию племянниц Мазарини.

Желая помочь своим родственникам, кардинал пригласил к себе из Италии детей двух своих сестер – мадам Мартиноцци и мадам Манчини. Первый обоз с юными итальянками прибыл в Париж в 1647 году. С ним приехали Анна-Мария Мартиноцци, Лаура Мартиноцци, Олимпия Манчини и Лаура Манчини. Со вторым обозом прибыли еще три сестры Манчини: Гортензия, Мария-Анна и Мария, судьба которой будет впоследствии воспета Расином.

Необходимо заметить, что все юные итальянки были скорее дурнушками, чем красавицами. По воспоминаниям современников, они были худенькие, чернявые, с вьющимися волосами, огромными круглыми глазищами на смуглых личиках. Со стороны они походили на стадо заблудших ягнят…

Глаза их всем напоминают совьи,
Слой пудры даже шевелится,
Как своды преисподней брови
И как у трубочистов лица.

Вот такие куплеты распевали о них при дворе. Однако это не помешало Людовику XIV отлично проводить время в их обществе. После совместных игр в саду Пале-Рояля (где однажды он чуть не утонул в бассейне) он устраивал вместе с девушками балы и другие увеселения, которые позволяли придворной молодежи «под прикрытием искусства слегка попирать нормы благопристойного поведения»…

Именно тогда он неожиданно для всех увлекся своей ровесницей Олимпией, второй дочерью Манчини.

Двор узнал о его влюбленности во время празднования Рождества 1654 года. Не стараясь скрыть от придворных обуявшую его страсть, Людовик XIV избрал Олимпию королевой предновогоднего праздничного карнавала. Как пишет в своих воспоминаниях де Моттевиль, «он то и дело приглашал ее танцевать, отдавая ей перед всеми предпочтение и осыпая ее всеми знаками внимания, на которые только была способна фантазия влюбленного. Казалось, что все праздники и развлечения были устроены только ради нее и что сам бал был организован именно в ее честь».

Столь явные знаки внимания, естественно, позабавили гостей Пале-Рояля, но вскоре в Париже стали поговаривать о том, что Олимпия станет королевой Франции.

Королева-мать не на шутку встревожилась, когда до нее дошли ходившие среди горожан слухи. Если она закрывала глаза на ухаживания своего сына за племянницей Мазарини, то допустить, по образному выражению мадам де Моттевиль, «чтобы об этом увлечении говорили как о свершившемся факте, который мог закончиться браком», она не могла…

И юная Олимпия, пользовавшаяся большим влиянием на короля и надеявшаяся втайне заполучить корону Франции, получила приказ покинуть Париж.