Язык – гендер – традиция. Материалы международной научной конференции

Язык – гендер – традиция. Материалы международной научной конференции
Сборник

Сборник статей, в которых череду персонажей мифов и сказок, былин и загадок продолжают художник-перформатист Мария Чуйкова и Масяня, Эльфы и хиппи. “Мужское” и “женское” рассматриваются как точка зрения и способ поведения, проявляющиеся на уровне речи (лексика, грамматика), концепции литературного романа и ролевой игры.

Сборник

Язык – гендер – традиция. Материалы международной научной конференции

Адоньева С.

Частушечный агон

Деятельность человека в основном ограничивается выбором между откровенностью и скрытностью в отношении того, что с ним на самом деле происходит. Тот, кто не любит выдавать себя, может сказать о себе, в лучшем случае, что он вообще не отвечает сам за себя, ни за свои так называемые действия, а между тем на самом деле он выбрал прежде и продолжает свободно выбирать границы лицемерия, чтобы оправдать свои действия… Иными словами, реальная деятельность человека заключается либо в мифотворчестве, либо в раскрытии истины. Чем мы и занимаемся[1 - Розеншток-Хюсси О. Речь и действительность. М., 1994. С. 79.].

Предварив свое выступление цитатой из Розенштока-Хюсси, имеющей непосредственное отношение к сути интересующего нас предмета, я хочу предложить вашему вниманию несколько общих соображений и конкретных примеров, связанных с бытованием жанра частушки в северно-русской фольклорной традиции. Начнем с частного. Предметом нашего внимания будет, как это следует из названия, частушка, но не в качестве поэтической формы, а как конструктивный элемент неких социальных процедур, рассмотрению которых и будет посвящено сообщение.

Агоном в греческой традиции называлось всякое состязание, (в том числе и в виде речевого диалога), происходившее во время праздников. Сравнение частушечных диалогов с агоническом действом было предложено моей коллегой Ольгой Филановской. Это было во время фольклорной экспедиции 2001 года, работавшей на северном берегу Белого озера (Вологодская область), когда мы обсуждали некоторые факты и обстоятельства, сообщенные нам в интервью. Приведу несколько примеров из этого ряда.

Так, уже так, уже праздник когда, идут с гармонью, и компания, надо что когда ей уже драку начинать, вот и уже такое вызывающее делается, вот называется «ломка перед дракой», в общем, идут и один и вот так, себя так вот, такое, как разминается – и эти, руки и плечи, всем этим, корпусом, и потом еще… ну один так разламывается, другой там идет прямо так <называется> прямо колом дорогу, это… и там с частушками, конечно, с матерными, и… Бот это называется «ломка», на самом деле ее надо смотреть, видеть! Кто крепче ломается – самый заядлый дракун считался этот. И гармошка на развал идет, под хулиганской, специально идет это ломка вся идет под хулиганской… по басам на гармошке играют. На одних на басах – на развал называется….

Значит, там такое действие было, как все равно что по сценарию, такой непроизвольный импровизированный сценарий. Один идет там ломается, там идет там с колом, там: «Эх ты!…» А второй там идет кто-то частушки поет, гармонист только свое дело делал – играл. А <мы> частушки пели. Там уже у них кто как, каждый знал свою роль. В этой компании у каждого своя роль была.

<Это вот деревня на деревню?>

Деревня на деревню, и шатия на шатию.
И частушка была, что <декламирует:>

Шатия на шатию —
которая возьмет.
Наша маленькая Шатия
большую заебет.

Они с такой с поддевкой, чтоб, в общем, задраться, чтоб задеть, такие частушки унизительные в адрес соперника пели. И потом уже начинали те отвечали, потом шли эти…

Идут, короче, пляшут, и этот, индоман идет компания, в ширину вот дороги – от конца, от края дороги до другого края. Посередине гармонист, впереди толпа пляшет, с гармошкою прошли, в общем, сквозь эту толпу, посмотрели и толпа разошлася, и тут человека два-три уже вырубили, лежат уже без сознания на дороге, вот такие случаи были. Я тоже был свидетелем вот таких[2 - Фольклорный архив филологического факультета СПбГУ, Ваш 26-5.].

Это – одно из многочисленных описаний праздничного поведения деревенских парней. Частушка в этой ситуации – способ социальной экспликации временного конфликта мужских групп. Она, пропеваясь одним из группы, звучит от лица группы:

Мы ребята-хулиганы роксомския волости…

Обмен частушечными текстами предваряет открытый конфликт, т. е. драку, которая служила и служит обязательным элементом мужского праздничного поведения в северно-русской деревне. Иной способ употребления частушки в женской агонической традиции. Из интервью:

<Бывало, что частушка обидная?>

Л. М. Ну конечно, это выпоют все в песне. Сопернице-то.
Н. И. У меня золовушка была, бывала так.

Л. М. Супостатка меня высрамит,
Меня не высрамить.
Пойдет плясать – брюшину выставит
Меня не выставить.
Супостатка – ненаглядка,
Ненаглядное лицо
Не подмигивай, косая
Настрогает бельмецо[3 - Ваш 01-01, видеозапись посиделок д. Мыс Роксомского с/с.].

Женская частушка включает в коммуникативный акт не группы, но лица. Она либо декларирует некое состояние «я», либо обращена к «ты», «Мы» в женских частушечных текстах отсутствует.

В данном случае об универсальном гендерном различии частушечного состязания говорить нельзя. Следует отметить лишь тот факт, что частушка включена в сценарий социального конфликта и этот конфликт – весьма специфической природы. Он не является деструктивным для социума в силу своей нормативности. Именно поэтому его следует определить как-то иначе: как состязание или как агон. Нормативна драка как кульминация деревенского праздника (о чем в один голос свидетельствуют все информанты, хотя оценивают ее по-разному), нормативна частушечная перебранка девушек-соперниц во время праздничной пляски. О том же свидетельствует и наличие конвенциональной речевой формы, структурирующей и, более того, легализующей конфликты такого рода. Важно отметить также и то, что частушечный жанр свидетельствует о наличии конвенционально закрепленных типов сценария: группового и личного конфликта-агона.

Наряду с состязанием, частушка знает и иные формы социальных сценариев. Один из них определил наличие особого типа частушек – «примерные». Так их определяют наши информанты. Посредством таких текстов исполнители обнаруживают публично то, что в повседневной норме социального поведения скрывается. В частушечном тексте они открывают сферу своих внутренних состояний, – желаний, страхов, возможностей, скорбей, оценок и пр. Приведем несколько примеров из интервью:

Я дружила с парнем, а вот с тем, за которого замуж вышла. Была у меня подружка тоже. С Калининской области. Вот мы с ней все дружили. Дак она такая интересная. Плясать несколько не по-нашему она плясала и музыка ей не очень наша подходила. Знаете, она какую пела…

Ох, Тома, дорогая,
знаю милого твого,
Ну и Славка, ну и парень,
Ну и совесть у него.

Я это все как-то в шутку принимала. Я в какой-то степени наивный человек. А потом оказывается, что ей самой хотелось подружить с ним. И вот в нашей деревне была свадьба. Парень чуть-чуть постарше меня женился. Парень этот был другом моего мужа. Дак мужа пригласили на свадьбу, а меня не пригласили на свадьбу. Из одной деревни. И оказывается, что не пригласили на свадьбу потому, что надо было их свести, мужа с этой девчонкой. Это я потом уж узнала, когда женились он это мне рассказал. Я думаю, чего она такие песни поет. Взбалмошная такая И он тут сидит. <…>

Сам про себя и пел Витька. Или сочинил, или тоже где-то слышал. Но ведь все равно кто-то их сочиняет когда-то. Потом они распространяются. А вот он, это как раз рассказывали, шел мимо дома той девушки, с которой дружил. Шел и эту частушку и спел, чтоб она услышала. Потом она рассказывала, что шел Витька и пел такую частушку.

За веселую гуляночку милашка не ругай.
За решеточки посадят, передачку передай.

<…>

Если, допустим, есть кавалер, встречались, да он отстал встречаться, дак какие-то там и выскажет и обиды. Вот как вот

Рожь высокая, густая,
Поскорее колосись.
Я люблю тебя, миленочек,
И ты не заносись.

Вот, может она хочет привлечь его внимание, вот и споет эту частушку. Может, компания с этим парнем навстречу идет. <…>

Я уж тоже потом это осмыслила. Маленькая была, частушку запомнила (мама пела), а в чем ее смысл, не понимала. Я потом ни от кого больше этой частушки не слышала, только от нее (от мамы).

Тополиночка росла,
в садик обвалилася,
с кем миленочку гулять,
сестра распорядилася.

И оказывается, это на самом деле было что. Ее, с кавалером ее, развела ее сестра. Я так думаю, что она сама и сочинила эту частушку. Больше я никогда ни от кого не слышала ее. <…>

Мое поколение, дак все могли спеть. И мужчины и женщины. Парни вот было идут на гулянье. Так тожо. Если сударушка заносится, дак какую-нибудь примерную частушку и споют, если увидят, что она где-то идет. Он мог спеть: я люблю тебя, сударушка, и ты не заносись. Примерная, значит, подходит к случаю. Так все и выражались, что вчера я так плясала, так плясала, все частушки примерные пела. Все писни примерные пела. <…>

<Исполнительница отметила, что это частушка ее собственного сочинения:>