Истории и легенды старого Петербурга

Учителя, надо сказать, попадались в ту пору разные. Однажды некий педагог, скорее всего из дешевых, выучил свою питомицу вместо французского «чухонскому» языку, что заставило папенек и маменек впредь быть осторожнее в выборе наставников и спрашивать с них письменное подтверждение их знаний. Встречались среди заезжих учителей и строптивцы, которых приходилось унимать и вразумлять, подводя к той простой истине, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

Курьезная история, о которой хочется рассказать, разыгралась в доме знатного вельможи – Петра Борисовича Шереметева (1713–1788). Героем ее стал француз, «танцовальный мастер Гранже», приглашенный обучать своему искусству детей графа, девиц Анну и Варвару, а также сына Николая, товарища детских игр великого князя Павла Петровича.

Действие происходит в так называемом «Миллионном доме» Петра Борисовича, доставшемся ему от тестя, государственного канцлера князя А.М. Черкасского, и находившемся на месте дворца великого князя Михаила Николаевича (Миллионная ул., 19). Граф в то время находился в Москве, на коронационных торжествах по случаю восшествия на престол императрицы Екатерины II. О том, что случилось в его отсутствие, узнаем из письма старого управляющего Андрея Зиновьева. Чтобы сохранить аромат эпохи, привожу его с небольшими сокращениями в том виде, как оно было написано:

«Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь Петр Борисович!

…Танцовальный мастер Гранже великие интриги поделал в покоях, где он жил; убрался ко отъезду в Москву на другой двор, а в те покои вместо себя пустил незнаемо каких три женщины, правда, хотя оные и весьма хорошенькие мамошки или кокетки, хотя о них я и сожалел, однако выгнал, как нечестивых, и покои выкурил и их нечистый дух. И первое было мне сказал он, Гранжей, что будто его жена остается тут жить, а я ему чрез переводчика на то ответствовал, что у него жены нет, он холост у нас жил; то после уже сказал: я де волен кого хочу, того пущу в те покои, и я ему велел сказать: он такой власти в доме вашего сиятельства не имеет, кого хочет без себя пустить. И оной Гранжей пришед разругал меня, но я, по его чужестранству, ему то уступил и не бранился с ним, и он мне сказал, якобы ему князь Андрей Николаевич (Щербатов, друг и родственник Шереметева. – А. И.) приказал, что хотя он в Москву поедет, токмо в те покои кого хочет он от себя пустит безденежно, но я, на то не взирая, согнал их, и он пришедши, в тех покоях видя то, что по его желанию не сделалось, мамошки его выгнаны, так бессовестно сделал, что все подмазку в покоях тех обил и во многих местах карнизы подмазанные штуком отломал, выдирая свои пристройки на смех, и стекол в окончинах (то есть рамах. – А. И.) много перебил, каналья. Послал я подьячего домового ему сказать, что для чего он такие обиды дому делает, он на посланного замахивался обухом, хотел его бить и хотел замки от дверей отнять, однако я не дал; и ему злобно показалось, для чего его мамзелек или кокеток не допустил тут жить. И я, не зная, какие оне пущены у него были, во все ночи скачка да пляска и крик у них был, и он обещался вашему сиятельству за оное на меня жаловаться. Подлинно русская пословица: хозяин, вынеси образа, пусти черта жить, так-то он жил, насильно его выгнал. Другим жильцам подле него покою не было от его тут житья.

Вашего высокографского сиятельства милостивого государя всепокорнейший слуга

Андрей Зиновьев

сентября 12 дня 1762 г. Санкт-Петербург».

Несмотря на столь драматичное изгнание «Гранжея» с его нечестивыми «мамзельками», сей бузотер, по-видимому, не лишился расположения своего патрона и доброй репутации; по крайней мере, через три года он уже обучает танцам не кого-нибудь, а самого наследника престола Павла Петровича, и его имя неоднократно встречаем на страницах «Записок» Семена Порошина, воспитателя великого князя. Очевидно, преподанный танцовщику урок пошел впрок и он больше не пытался ходить со своим уставом в чужой монастырь!

С тем же семейством графа П.Б. Шереметева связана и одна печальная история, закончившаяся смертью главной ее героини. Случилось это при довольно загадочных обстоятельствах.

«И вместо брачного чертога…

В Лазаревской усыпальнице Александро-Невской лавры покоится мраморный саркофаг со стихотворной эпитафией А.П. Сумарокова:

А ты, о Боже, глас родителя внемли!
Да будет дочь его, отъятая судьбою,
Толико в небеси прехвальна пред Тобою,
Колико пребыла прехвальна на земли.

Надгробная надпись гласит, что здесь погребена графиня Анна Петровна Шереметева, дочь Петра Борисовича и невеста графа Никиты Ивановича Панина, скончавшаяся в 1768 году, двадцати трех лет от роду, «и вместо брачного чертога тело ее предано недрам земли».

История эта такова. У богатого и знатного вельможи П.Б. Шереметева, женатого на еще более богатой наследнице канцлера князя А.М. Черкасского, умерла во цвете лет дочь, так и не успевшая выйти замуж за своего суженого – графа Никиту Ивановича Панина, известного дипломата, с 1760 по 1773 год занимавшего должность воспитателя наследника, великого князя Павла Петровича.

По свидетельству современников, Анна Петровна была очаровательной девушкой, хотя и не считалась красавицей. С самых юных лет она постоянно бывала при дворе, пожалованная во фрейлины еще покойной императрицей Елизаветой, а ее брат Николай воспитывался вместе с цесаревичем. Шереметева частенько выступала в придворных любительских спектаклях; рассказывают, что во время разыгрывания комедии под названием «Зенеида», состоявшегося 21 февраля 1766 года, на ней было надето бриллиантов на 2 миллиона рублей. В июле того же года Анна Петровна отличилась в карусели (конная игра) и получила в награду сразу три золотые медали с ее именем.

А незадолго до этого во дворце разразился скандал: прошел слух, будто бы помощник воспитателя великого князя, Семен Андреевич Порошин (оставивший очень интересный дневник, опубликованный в 1881 году), имевший несчастье влюбиться в графиню Анну Петровну Шереметеву, вступил с ней в объяснение, во время которого будто бы оскорбил ее. Это послужило формальным поводом для его отставки. Впрочем, как полагают некоторые, подлинной причиной было то обстоятельство, что Порошин вел скрупулезную хронику всех дворцовых событий, что не особенно нравилось императрице.

Теперь уже невозможно установить, действительно ли Порошин сказал или совершил что-либо оскорбительное для юной графини, но, читая его дневник, трудно поверить в это. Скорее всего, оскорбительным был сочтен сам факт признания в любви скромного, сравнительно небогатого дворянина дочери одного из состоятельнейших людей России.

Между тем Анне Петровне был уготован совсем иной жених; поначалу Екатерина II прочила на эту роль одного из братьев Орловых, но, узнав, что за девушку посватался граф Никита Иванович Панин и та отвечает ему взаимностью, заставила Ивана Григорьевича Орлова написать от имени брата отказ от ее руки.

В начале 1768 года состоялась помолвка Панина с Шереметевой, а спустя несколько месяцев, 17 мая, невеста скончалась от оспы, всего за несколько дней до свадьбы. Поговаривали, что она заразилась от оспенной материи, подложенной неизвестной соперницей в табакерку, полученную графиней в подарок от жениха, но так это или нет – навсегда останется тайной. Известно лишь, что Никита Иванович так и остался холостым, до конца дней сохранив верность своей возлюбленной. Печальна и судьба другого участника этой драмы, С.А. Порошина: он умер спустя год после Анны Петровны, не дожив и до двадцати девяти лет.

Неразделенная любовь может убить, зато любовь счастливая способна творить чудеса, освобождая душу от зла, преображая ее, побеждая надменность, жестокость и бессердечие. Должен предуведомить читателя, что события, о которых рассказывается в следующем очерке, отчасти разворачивались в Москве.

Три сестры

Это произошло в семье князя В.П. Долгорукого (умер в 1761 году), типичного «самоуправца» и самодура, которых во все времена было немало на Руси, но в данном случае эти качества являлись как бы родовым признаком, передававшимся из поколения в поколение. Крутостью отличался прадед князя, боярин и воевода Юрий Алексеевич, усмиритель Разинского бунта, жестоко умерщвленный восставшими стрельцами в 1682 году; лют и властен был и сын его Михаил, поднятый на копья теми же стрельцами за свою тяжелую руку.

Схожим нравом обладал и сам Владимир Петрович, человек умный, но чрезмерно гордый, властолюбивый и всегда беспощадный. Крепостные трепетали от одного его взгляда; подобный же испуг испытывала и жена князя, Елена Васильевна, кроткая и любящая женщина, старавшаяся ни во что не вмешиваться и во всем покорная мужу. Несмотря на видное положение и значительное состояние, В.П. Долгорукий не считал нужным много тратить на образование детей, которых было шестеро – двое сыновей (один из них уже упоминавшийся князь Ю.В. Долгорукий) и четыре дочери; о последних и поведем рассказ.

Старшая, Екатерина, родившаяся в 1733-м, вышла замуж за будущего адмирала И.Я. Барша – вот, пожалуй, и все, что известно. Гораздо больше знаем о трех ее младших сестрах-погодках – Прасковье, Александре и Наталье.

Начнем со средней. Вместе с мужем, князем Я.А. Козловским, она поселилась в Москве и завела в своем доме такие порядки, что потребовалось вмешательство полиции, чтобы укрыть ее от озлобления народа, возмущенного чудовищной жестокостью княгини по отношению к дворовым. Не стоит приводить примеры ее маниакальной свирепости и озверения – они свидетельствуют о полном разложении личности, лишенной всяких нравственных основ и вдобавок наделенной властью удовлетворять самые дикие свои фантазии. В последнем она походила на Дарью Салтыкову, пресловутую Салтычиху, погубившую десятки людей и в конце концов посаженную императрицей Екатериной II в монастырскую темницу.

Александре Козловской, к сожалению, удалось избежать наказания; отправленная из Москвы в Петербург, под крылышко своего влиятельного зятя графа Н.И. Салтыкова – воспитателя великих князей Александра и Константина, – женатого на ее сестре Наталье, она продолжала и здесь вести тот же образ жизни, истязая и мучая приставленных к ней слуг. Уже цитировавшийся Ш. Массон, служивший в 1790-х годах секретарем при Н.И. Салтыкове, так пишет о А.В. Козловской: «Я дал этому чудовищу принадлежавший ей титул княгини, не смея назвать ее женщиной, из боязни осквернить это имя. Оно… громадных размеров по росту и тучности и похоже на одного из сфинксов, находимых среди гигантских памятников Египта».

Н.В. Салтыкова

Слухи о садистских наклонностях княгини Козловской постепенно начали распространяться по столице, бросая тень и на ее родственников, поэтому сам Н.И. Салтыков вынужден был наконец запретить свояченице держать прислугу из крепостных, и к ней стали присылать солдат, наряжаемых по очереди, как на барщину.

Немногим уступала А.В. Козловской в жестокости и ее сестра Наталья Салтыкова, но, будучи гораздо умнее и хитрее, она умела избегать огласки, за исключением, пожалуй, одного-единственного случая, который сделался известен всему городу.

Дело в том, что графиня Салтыкова к старости облысела и носила парик; почему-то ей очень хотелось скрыть этот в общем-то маловажный факт от современников. Посвященным в тайну, естественно, оказался ее крепостной парикмахер, которого графиня, не надеявшаяся на его умение хранить секреты, три года (!) продержала в клетке у себя в спальне, выпуская лишь для причесывания. Так бы бедняга и просидел всю жизнь, свою или графинину, взаперти, если бы в один прекрасный день ему не посчастливилось бежать. Наталья Владимировна имела неосторожность разыскивать беглого цирюльника через полицию и даже обратилась по сему поводу к Александру I. Во время полицейского дознания вся история всплыла наружу и тайное стало явным. Узнав обстоятельства дела, царь повелел прекратить поиски, а Салтыковой объявить, что ее слуга утонул в Неве.

Поговорив о двух младших сестрах, перейдем теперь к Прасковье. В юности ее повадки мало чем отличались от принятых в семье: бывало, если платье выглажено не совсем хорошо, барышня не вспылит, не разругает, а просто-напросто велит пройтись у нерадивой девки по спине горячим утюгом; заметит в своих покоях где-нибудь в углу паутину, тут же призовет горничную и прикажет слизнуть все собственным языком и т. д. Обычная практика крепостного мучительства, причем настолько въевшаяся в плоть и кровь, что не всегда даже осознаваемая самим мучителем – ведь все так делают. Так поступала и Прасковья, пока не появился в ее жизни И.И. Мелиссино, человек, заставивший княжну по-новому взглянуть на себя и на других.

Ивану Ивановичу Мелиссино (1718–1795) суждено было до конца дней своих пребывать в тени младшего брата, генерала от артиллерии Петра Ивановича; но если он и не прославился на полях сражений, то зато имя его было хорошо известно в кругу тогдашних литераторов – А.П. Сумарокова, М.М. Хераскова, И.П. Елагина. Иван Иванович принадлежал к числу образованнейших и культурнейших людей своего времени, и российское просвещение многим ему обязано. Долгие годы он занимал пост куратора Московского университета.

Восемнадцатилетняя Прасковья знакомится в доме отца своего с тридцатипятилетним Мелиссино и влюбляется в образованного и любезного гостя. С замиранием сердца слушает она такие непривычные для нее речи о бессмысленности жестокого обращения с крепостными, людьми темными и невежественными, и о необходимости просвещать их, будить в них спящую душу. Под влиянием этих слов собственная «спящая душа» девушки пробуждается, а некрасивый человек, старше ее чуть не двадцатью годами, кажется ей воплощенным совершенством. Иван Иванович отвечает на ее чувство, и они дают друг другу слово. Но когда незнатный, небогатый и еще не чиновный в ту пору Мелиссино отважился посвататься, старый князь приказал вытолкать его в шею, а дочери пригрозил лишением наследства и проклятием.

Видя страдания матери, Прасковья спустя некоторое время сама уговаривает возлюбленного жениться на другой, чтобы положить между ними непреодолимую преграду. По ее же настоянию Иван Иванович вступает в брак с девушкой, которую княжна для него выбрала из числа своих подруг. Через шесть лет, в 1759-м, жена Мелиссино умирает в родах, а еще через год Прасковья, испросив материнского благословения, бежала из дому и обвенчалась со своим суженым.

Отец сдержал слово: лишил дочь наследства и проклял. К потере состояния Прасковья Владимировна отнеслась равнодушно, но отцовское проклятие мучило ее всю жизнь. С мужем она была совершенно счастлива, хотя Бог и не наградил их детьми. Ее любящее сердце нашло утешение в сыне подруги, Н.А. Пушкиной, муж которой, Михаил Алексеевич (дальний родственник поэта), был осужден к ссылке в Сибирь за подделку ассигнаций. Жена последовала за ним, без особого сожаления оставив новорожденного Алешу на руках Прасковьи Владимировны. Та горячо полюбила «сироту», окружила его заботой и дала прекрасное воспитание, а он так привязался к своей приемной родительнице, что называл ее «матушкой» и продолжал проживать с ней, уже будучи отцом многочисленного семейства. Скончалась П.В. Мелиссино в глубокой старости, намного пережив своего супруга, так резко изменившего всю ее жизнь.

Повесть о том, как поссорились…

К немногим сохранившимся усадебным постройкам на Петергофской дороге относится бывшая дача княгини Е.Р. Дашковой Кирьяново (пр. Стачек, 45). Считается, что она была сооружена в 1783-м предположительно архитектором Д. Кваренги, одновременно с возведенным по его же проекту зданием Академии наук, которую княгиня в ту пору только что возглавила. На месте нынешнего каменного дома стоял другой, деревянный, упоминаемый Е.Р. Дашковой в первых строках второй части ее «Записок»: «В 1782 году я приехала в С.-Петербург и, не имея дома в городе, поселилась на своей даче в Кирианове, в четырех верстах от столицы».

Напомню, что княгиня возвратилась в столицу после восьмилетнего пребывания за границей и была весьма милостиво встречена императрицей, доверившей ей высокий пост директора Академии наук и пожаловавшей солидную сумму денег на покупку жилища. Но, приобретя городское владение на Английской набережной (дом № 16), не забывала Екатерина Романовна и о загородном, на Петергофской дороге, всячески благоустраивая и украшая его.

Дача княгини Е.Р. Дашковой в Кирьянове (пр. Стачек, 45). Гравюра начала XIX в.

В свое время Дашкова немало потрудилась, чтобы привести полученный ею еще в 1762 году участок в порядок, осушив на первых порах лишь наиболее возвышенную его часть. По ее уверениям, поначалу она вовсе не хотела брать пожалованную ей Петром III землю, от которой уже отказался некий голштинский дворянин, убоявшийся непомерных расходов по осушению болотистой почвы. Но, поддавшись уговорам отца, пообещавшего выстроить на участке небольшой деревянный дом, княгиня со свойственной ей энергией принялась за дело. При этом она, по своей всегдашней расчетливости, твердо решила избегать каких-либо затрат. Проблема была решена очень просто.

Вот что пишет на сей счет в своих «Записках» сама Екатерина Романовна: «В это время в Петербурге находилась добрая сотня крестьян моего мужа, которые вообще ежегодно приходили в столицу на заработки и получали большие деньги. В благодарность за свое благосостояние и из чувства преданности они предложили поработать у меня четыре дня и выкопать канавы, а затем поочередно продолжать работу в праздничные дни. Они трудились с таким усердием, что вскоре наиболее высокий участок был осушен и стал готов под застройку дома, служб и двора».

Название дачи дано было владелицей позднее, после переворота, возведшего на престол Екатерину II, в котором Дашкова принимала активное участие; совершилось это в день поминовения святых Кира и Иоанна, отсюда наименование – Кирьяново.

Е.Р. Дашкова

В результате всех усилий по благоустройству участка (причем Екатерина Романовна, неуклонно следуя все тому же режиму строжайшей экономии, отказалась от услуг архитектора и садовника, лично наблюдая за работами) он приобрел весьма привлекательный вид, не уступавший соседним дачам по обеим сторонам Петергофской дороги. Ближайшая из них принадлежала сенатору и андреевскому кавалеру, обер-шенку[1 - Обер-шенк – придворный чин 2-го класса.] двора ее императорского величества Александру Александровичу Нарышкину, брату известного шутника и острослова Л.А. Нарышкина, чья усадьба располагалась дальше по той же дороге.

Надо сказать, что Е.Р. Дашкова, чьи заслуги перед русской наукой велики и неоспоримы, обладала крайне тяжелым характером, из-за чего сумела перессориться со всеми, с кем ей приходилось вступать в продолжительные отношения, даже с собственными детьми. А.А. Нарышкин тоже был далеко не сахар; по крайней мере, Екатерина II, знавшая его добрых пятьдесят лет и дружившая с его женой Анной Никитичной, после смерти Нарышкина отозвалась о нем как о человеке неприятном, невыносимом для окружающих. Одним словом, не в добрый час свела судьба этих соседей: коса неизбежно должна была найти на камень, что и не замедлило произойти.

Первая ссора возникла из-за межи, а поскольку обе стороны не отличались уступчивостью и склонностью к компромиссам, пустяковый спор о 5 саженях земли перерос в непримиримую вражду, так что, встречаясь где-либо в обществе, противники немедленно отворачивались друг от друга, составляя, по насмешливому замечанию императрицы, фигуру двуглавого орла. Их взаимоотношения даже послужили Екатерине сюжетом для литературного произведения – несохранившейся пьесы под названием «За мухой с обухом», где в комическом виде изображалась тяжба Постреловой и Дурындина.

Далее события разворачивались почти как в гоголевской повести. В один из октябрьских дней 1788 года две свиньи, принадлежавшие А.А. Нарышкину, предприняли неудачную попытку поживиться цветами, возросшими на участке Е.Р. Дашковой. Чем закончился для них этот злополучный набег и что за сим последовало, мы узнаем из «Сообщения Софийского нижнего земского суда в Управу Благочиния столичного и губернского города Святого Петра от 17 ноября 1788 года». Этот документ достоин того, чтобы воспроизвести его почти полностью: «Сего ноября с 3-го числа в оном суде производилось следственное дело о зарублении минувшего октября 28 числа на даче ее сиятельства, Двора Ее Императорского Величества штатс-дамы, Академии наук директора, Императорской Российской Академии президента и кавалера, княгини Екатерины Романовны Дашковой, принадлежавших его высокопревосходительству… Александру Нарышкину, голландских борова и свиньи, о чем судом на месте и освидетельствовано и… определено, как из оного дела явствует: ее сиятельство княгиня Дашкова зашедших на дачу ее принадлежавших… А.А. Нарышкину двух свиней, усмотренных якобы на потраве, приказала людям своим, загнав в конюшню, убить, которые и убиты были топорами, то… за те убитые свиньи взыскать с ее сиятельства княгини Е.Р. Дашковой, против учиненной оценки, 80 рублей… а что принадлежит до показаний садовников, якобы означенными свиньями на даче ее сиятельства потравлены посаженные в шести горшках разные цветы, стоющие 6 рублей, то сия потрава не только в то время чрез посторонних людей не засвидетельствована, но и когда был для следствия на месте г. земский исправник Панаев, и по свидетельству его в саду и ранжереях никакой потравы не оказалось… По отзыву же ее сиятельства, учиненному г. исправнику, в бою свиней незнанием закона, и что впредь зашедших коров и свиней також убить прикажет и отошлет в гошпиталь, то в предупреждение и отвращение такового… законам противного намерения, выписав приличные узаконения… объявить ее сиятельству, дабы впредь в подобных случаях от управления собою (то есть от самоуправства. – Л. И.) изволила воздержаться и незнанием закона не отзывалась, в чем ее сиятельство обязать подпискою».