БутАстика (том I)

– Конечно же нет! Если только случайно, в случае искреннего заблуждения.

– Ну а мы вот… такие, – развел я руками. – Только, по-моему, ложь все-таки меньшее зло, чем убийство.

– Это не убийство! Это наказание. Но я не понимаю, почему оно не действует на тебя и на других… особей его рода?

– Я не понимаю, о ком ты, – нахмурился я. – И что за род ты имеешь в виду? Человечество в целом или чей-то конкретный?

– Он имеет в виду наш род, – послышалось сзади.

Я обернулся. Анна стояла, ухватившись за дерево. Бледная, измазанная кровью, но живая!

– Род моего отца, – стиснув, то ли от боли, то ли от презрения, зубы, добавила она. – Семью Назара Макарова.

Прозрачный силуэт Гула качнулся и потерял четкие очертания.

– Разве род может означать что-то разное? Разве Назар Макаров не принадлежит к человеческому роду? Разве у него другая кровь?

– У всех людей разная кровь… – пожал я плечами, все еще не очень понимая, к чему клонит наш прозрачный собеседник. – Ну, почти разная. Есть какие-то общие группы, еще всякие там признаки… Прости, я не медик.

Тут вдруг закашлялась Анна. Точнее, это мне сначала показалось, что она кашляет. На самом деле девушка сухо, отрывисто смеялась.

– Он проклял наш род, – отсмеявшись, так же отрывисто и сухо пояснила она. – Он спросил у отца, что объединяет его род, и отец сказал, что это – общая кровь. Но они подразумевали разные вещи. Отец имел в виду семью, а этот – все человечество.

– Он еще раз обманул меня? – «зазвучал» в моей голове голос Гула. В голове Анны, по-видимому, тоже, потому что девушка ответила:

– Нет, он сказал правду… – Она закашлялась теперь уже по-настоящему.

– Род и семья – могут означать разные понятия, – пояснил я, – но могут одно и то же.

– Я не понимаю, – «сказал» Гул. – Как одно и то же может быть разным?

– Вот такие особенности у нашего языка. Во всяком случае, у русского, – развел я руками.

– Но я не знаю вашего языка… Мы общаемся невербально. Ведь и с вами я сейчас не говорю в вашем понимании. Это ваш мозг перекодирует информацию в доступную вам форму.

– Погоди… – совсем запутался я. – То есть мы, возможно, говорим сейчас с тобой совсем о разных вещах?..

Мне показалось, что Гул задумался. Во всяком случае, голос в моей голове не давал о себе знать.

А потом отпустив наконец дерево, вперед шагнула Анна.

– Может быть, и с моим отцом… с тем человеком, которому ты мстишь, вы просто не поняли друг друга? Может, он вовсе не обманул тебя? Тебе действительно был нужен священник? Именно служитель религиозного культа? И ты действительно исповедовался моему отцу, то есть сделал ни что иное, как раскрыл ему душу, покаялся в грехах?

– Да, – «зазвучал» Гул снова. – Я совершил преступление. Здесь, на этой планете. Мои соотечественники, члены моего рода, приговорили меня к одиночеству. Они вернулись домой и уничтожили мое тело, поэтому я теперь здесь навечно. Но меня сокрушало не столько наказание, как тот грех, который оставался на моей душе. А тот человек… Я спросил, не священник ли он, и он ответил «да». Я воспрянул духом и все рассказал ему. Но все же я предупредил, что если он нарушит тайну исповеди, то весь его род, все особи с его кровью будут терять оболочки, если отойдут от места, где находится его корабль, дальше, чем то место, где мы с ним встретились.

– Примерно десять километров, – почему-то шепотом подсказал я Анне. – Форт возведен как раз в месте первой высадки Назара Макарова.

– Я знаю, – тоже шепнула она. А потом произнесла вслух, обращаясь уже к Гулу: – Что ты имеешь в виду под телами и оболочками? Разные понятия, или ты в обоих случаях говоришь об одном и том же?

– Конечно, разные! – Даже в голосе, который являлся всего лишь порождением моего мозга, мне почудились человеческие эмоции. – Разве возможно путешествовать между мирами в своем собственном теле?

– То есть это… – ткнула в воздушный сгусток Анна, – …не твое настоящее тело?..

– Я ведь сказал, что мое тело уничтожили на родине. В наказание за преступление. А это такая же искусственная оболочка, как у вас. Мы непохожи внешне, но ведь по сути… Вы же не хотите сказать, что находитесь здесь в настоящих телах?..

– О, боже!.. – закрыла глаза Анна. – Он даже не знал, что творил!..

Прозрачный силуэт Гула заметался, помутнел, завертелся десятками маленьких смерчей, а потом собрался вновь в единую форму, но она уже не напоминала человеческую фигуру, а казалась нелепым облаком в форме огромного гриба с покосившейся шляпкой.

Голос «зазвучал» снова. Но он был теперь столь тихим, что нам с Анной пришлось подойти к Гулу почти что вплотную.

– Так я… Я на самом деле убил?.. Уничтожил четырех разумных существ?..

– Шестерых, – сухо ответила Анна. – Двух девочек, их мать и отца, а заодно и бабушку с дедушкой.

– Как «с дедушкой»? – изумился я. – Ведь Назар Макаров жив!

– Уже нет, – с прищуром глядя на гриб, сказала Анна. – Он покончил с собой. Не смог пережить. Весь остаток жизни он винил себя за это. За то, что назвался тогда священником. Отец не был религиозен ни на йоту, он просто пошутил. Так что и тайну исповеди, по сути, он не нарушал. Поскольку в принципе не мог принимать чью-либо исповедь. К тому же, он ничего никому не сказал о Гуле. Несмотря на то, что это сделало бы его еще более знаменитым. Он раскрыл людям даже не саму тайну исповеди, а только следствия из нее. Поэтому он вдвойне невиновен! Он пообещал не говорить об этом… грешнике – и не сказал. Мой отец был человеком чести.

– Но все равно он не должен был рисковать родственниками! – не сдержался я. – Ведь Гул высказал ему конкретное предупреждение! Почему он так легко отпустил сюда сына и внучек?!

– А насколько конкретным было это предупреждение? – еще сильнее прищурилась Анна. – Ну-ка, Гул, постарайся воспроизвести в точности, что ты грозился сделать с родней моего отца?

Шляпка «гриба» совсем съехала набок. Гул теперь «лепетал» столь невнятно, сбивчиво и тихо, что мне пришлось попросить его увеличить «громкость».

– Я передал ему… Я выразил мысль, что их… что они… члены рода с его кровью… Что я сорву их оболочку!..

– Боже мой! – ахнула Анна и закрыла лицо ладонями.

– Он засмеялся в ответ?! – заорал я на Гула.

– Он… издавал такие же звуки, как издавала недавно эта… особь.

– Сам ты особь! – взвился я. – Да он же принял твои угрозы за ответную шутку! – Я обернулся к Анне. – Ваш отец подумал, что этот дятел пригрозил их раздеть!

– Я поняла, – отняла от щек руки Анна. – А вот понял ли он? – кивнула она на Гула.

– Я совершил не один грех, – раздалось у меня в голове. – Я совершил столько грехов, что мне не отпустит их ни один священник. Я должен сообщить на родину об этом. Мне обязаны ужесточить наказание! Я прошу вас доставить эту информацию на мою планету!..

– Да пошел ты! – сплюнул я. – Кайся в одиночестве. Или сам себя накажи. Как Назар Макаров. Ты мне лучше скажи, в каком таком грехе ты ему покаялся, что за разглашение своей исповеди ты убил столько людей?

– Я не могу, – снова превратился в туманное облачко Гул. – Вы не священники!.. Это тайна.

– Тоже мне тайна, – фыркнула Анна и достала из кармана белый прямоугольник. – Вот, смотри. Отец оставил перед тем как… Для меня лично он написал другое письмо, более подробное. Но и этого хватит, чтобы понять суть.

– Что это? – изумился я, взяв прямоугольник в руки. – Это же… бумага!

– Ну, да, – усмехнулась Анна. – Ты никогда не писал на бумаге?