Первые леди Рима

Но через несколько лет он смягчился, позволив дочери вернуться на материк, хотя и ограничив ее пребывание городом Регий[9 - Современный Реджо-ди-Калабрия. Интересно, что в годы ранней Республики он именовался Regium Julium. (Прим. ред.)] на носке итальянского «сапога». Здесь Юлии наконец-то было позволено выходить в город, ей был предоставлен дом и годовое содержание. Однако Август так никогда и не помирился с дочерью. Его завещание позднее оговаривало, что ни она, ни ее дочь Юлия Младшая, которую сослали за адюльтер десятью годами позднее, не имеют права быть похороненными в фамильном мавзолее – наказание, которое, как выразился один писатель, «составило посмертную и весьма символическую отмену принадлежности к крови Юлия»[234 - Varner (2004), 46.]. Он также лишил ее наследства, и после его смерти доля имущества, на которую она в качестве дочери по закону имела право, целиком досталась Ливии и ее сыну Тиберию[235 - Linderski (1988), 190. См. Suetonius, Augustus 65 and 101; Cassius Dio, Roman History 56.32.4.].

Хотя Юлия не пострадала от наказания, известного как damnation memoriae, которое немедленно приговорило бы к снесению всех ее существующих скульптур и изображений по всей империи, не сохранилось ее изображений, датированных позднее 2 года до н. э., – то есть года ее изгнания[236 - Wood (1999), 30.].

Попытки Рима таким образом убрать некоторых горожан из своей памяти обычно оставляли следы в виде сплетен и реальных шрамов на местах, где чье-то имя или образ были вырезаны из монумента. В случае Юлии осталось мало признаков, что такое произошло. Ее существующим общественным изображениям, вероятно, позволили остаться – учитывая, что она являлась матерью Гая и Луция, которые оставались в фаворе у Августа. Их уничтожение повредило бы эстетической привлекательности существующих групповых семейных портретов, на которых она уже явно присутствовала. Но, похоже, на дальнейшее производство портретов опозоренной императорской дочери был тихо наложен неофициальный мораторий, а уже существовавшие ее изображения позднее могли быть переработаны, переделаны и переименованы, подогнанные под образ более поздних женщин императорской фамилии[237 - Wood (1999), 30 and 74; C.B. Rose (1997), 21 and Varner (2006), 86–8 – о возможной обработке портретов Юлии после ее изгнания.].Это объясняет, почему монета, отчеканенная в честь нее и двух ее сыновей в 13 году до н. э., является единственным надежно идентифицируемым ее портретом, который сохранился до наших дней. А ведь эта женщина когда-то была центром семейной династии! Некоторые свинцовые театральные билеты из Рима и костяные игорные жетоны из Оксиринха в Египте изображают женщину, похожую на портрет с монеты, – но мы не можем сказать наверняка, Юлия ли это[238 - Wood (1999), 69–70, and Fantham (2006), 137.].

Юлия была первой женщиной в ранней истории династии Юлиев-Клавдиев, которая пережила такое падение и осуждение. Но она не стала последней. Ее судьба выявила непоправимые трещины на, казалось бы, безупречном фасаде этого нового, морально омолодившегося Рима – трещины, которые, как окажется, трудно будет заделать[239 - О последующих судебных решениях в отношении Юлии см. Fantham (2006), chapter 10.].

Когда Тиберий в добровольной ссылке на Родосе услышал о судьбе своей жены, эта новость, очевидно, обрадовала его. Тем не менее крушение неудачного брака ослабило претензии Тиберия на место императора, с которыми он мог бы преуспеть у своего отчима. Когда последовавшая от него просьба вернуться в Рим под давлением умоляющей Ливии была в конце концов удовлетворена во 2 году н. э. не желавшим этого Августом, Тиберий стал вести жизнь политического отшельника, поселившись в уединенном доме в Садах Мецената[240 - Suetonius, Tiberius 11 and 15; Barrett (2002), 52.].

Несмотря на скандальную высылку из Рима их матери, Гай и Луций все еще держались на гребне огромной волны популярности, как фактические наследники Августа. Оба давно уже сбросили детские туники и доросли до toga virilis – одежда молодых людей по достижении сексуальной зрелости[241 - О toga virilis см. Olson (2008), 15.]. В 1 году до н. э., незадолго до достижения двадцати двух лет, Гай уехал строить карьеру в восточных провинциях, а дом Юлиев-Клавдиев отпраздновал первую имперскую свадьбу в этом десятилетии, женив Гая на его кузине Ливилле, дочери Антонии Младшей и скончавшегося Друза, то есть внучке и Ливии, и Октавии. Казалось, все идет к неизбежному провозглашению Гая или его младшего брата наследником трона их деда[242 - C.B. Rose (1997), 18.].

Но в течение двух лет после возвращения Тиберия в Рим династический план Августа разлетелся в клочья. 20 августа 2 года н. э. в Марселе, по дороге в расположение армии в Испании, от внезапной болезни умер Луций. В том же году Гай получил ранение во время осады Артагира в Армении – в итоге через восемнадцать месяцев эта рана привела его к смерти 21 февраля 4 года н. э., в дороге, когда он пытался добраться до Италии[243 - Резюме – Barrett (2002), 53.]. Преждевременная смерть этих двух популярных молодых людей оставила возможным наследником лишь последнего сына Юлии и Агриппы – шестнадцатилетнего Агриппу Постума, единственного выжившего внука императора.

Август не мог возложить все свои надежды на плечи неопытного юного наследника и склонился перед неизбежным. 26 июня, через четыре месяца после смерти Гая, он официально усыновил сорокачетырехлетнего Тиберия, выдвинув сына своей жены в первый ряд наследников линии Юлиев-Клавдиев. В качестве предпосылки к дальнейшему продвижению Тиберия заставили, в свою очередь, усыновить своего семнадцатилетнего племянника Германика, старшего сына Друза и Антонии. Оставшись без других возможностей, Август усыновил также Агриппу Постума, обеспечив еще один вариант наследования, если бы он потребовался.

Фигуры на шахматной доске Юлиев-Клавдиев драматически передвинулись. Теперь следующий император Рима, по всей вероятности, происходил бы из семьи Ливии, а не Августа.

В августе 14 года н. э., в возрасте семидесяти пяти лет, Август, сопровождаемый Ливией, отправился из Рима в свое последнее путешествие. Его целью было сопроводить Тиберия, который направлялся в Иллирик по официальному имперскому делу, до города Беневент к югу от Рима. Последние десять лет правления Августа преследовали неудачи, крупнейшей из которых стало жестокое поражение римских легионов в Германии, в Тевтобургском лесу пятью годами ранее. После этой битвы дальнейшая римская территориальная экспансия на севере была временно приостановлена. Границы империи теперь проходили по рекам Рейн и Дунай в Европе, Евфрату на Востоке и по Сахаре в Африке. За оставшееся время существования империи будут сделаны еще несколько новых территориальных приобретений[244 - Potter (2007), 55. Очевидным исключением, конечно, была Британия, завоеванная Клавдием в 43 году нашей эры.].

Путешествие не прошло благоприятно. Император, всегда страдавший в дороге, заболел диареей во время морского путешествия у берегов Кампании. Экспедиция прервала путешествие на императорской вилле на Капри, чтобы несколько дней отдохнуть, а затем продолжить путь к Беневенту через Неаполь. Отделившись от партии Тиберия, Август, который все еще страдал от болей в животе, развернулся и отправился в обратный путь в Рим с Ливией. Но ему не суждено было вернуться домой. 19 августа, примерно в три часа дня, согласно официальным сообщениям, первый римский император умер в имении своей семьи в Кампании, в городе Нола, недалеко от горы Везувий. Его последние слова были обращены к 53-летней жене, которую, как говорят, он поцеловал и попросил: «Живи, помня о нашем браке, Ливия, и прощай»[245 - Suetonius, Augustus 97–9; Velleius Paterculus 2.123.].

Пять дней, пока тело Августа не сожгли на погребальном костре в Кампус Марти, Ливия не отходила от него и молча бодрствовала в своем горе еще долго после того, как разошлись по домам присутствовавшие на похоронах сенаторы и их жены. По традиции обмывать и нести тела мертвых до похорон было делом римских женщин – но реакция Ливии была необычной. Свидетелю, который заявил (вероятно, то было отрепетированное утверждение), что видел, как душа Августа воспарила из пламени на небеса, Ливия заплатила награду в один миллион сестерций, чтобы показать свою благодарность. Потом, сопровождаемая ведущими представителями сословия всадников, она завершила свои обязанности, собрав из костра его кости и положив их в построенный для этой цели мавзолей у Тибра, где уже покоились останки Марцелла, Агриппы и сестры Августа Октавии[246 - Cassius Dio, Roman History 56.42–6].

Это одна из версий того, что произошло. Но, как обычно, родилась и другая версия – показывающая Ливию совсем в другом свете. Некоторые исторические источники предполагают, что, опасаясь, как бы Август не изменил своему слову о выборе Тиберия своим наследником и не указал в качестве наследника на последнего живого сына Юлии, Агриппу Постума, Ливия на деле решила избавиться от мужа, намазав ядом зрелые фиги, которые любящему фрукты императору нравилось собирать с деревьев вокруг своего дома. Затем она придержала новость о его смерти, чтобы Тиберий успел добраться до Нолы. Таким образом, за объявлением о смерти Августа смогло беспрепятственно последовать объявление Тиберия новым императором прямо на месте, без задержек, обеспечив гладкий переход власти от отца к приемному сыну. Агриппа Постум, младший сын Юлии и последнее потенциальное препятствие к наследованию, был убит немедленно после формального объявления Тиберия императором. Остается нерешенным вопрос, кто отдал этот приказ[247 - Tacitus, Annals 1.5–6: Cassius Dio, Roman History 56.30.].

Ливия – преданная жена у смертного одра своего мужа или же ловкий, хладнокровный политический делец: какому портрету можно верить? Дилемма слишком обычна для изучения этой женщины, и вопрос не в том, как можно ответить на него с должной степенью уверенности. Ливия не была последней императрицей, которую обвиняли в смерти мужа. Поражающая схожесть между зафиксированными действиями Ливии после смерти Августа и рассказами, записанными теми же историками о поведении по крайней мере двух следующих императриц, заставляет нас скептически относиться к таким обвинениям[248 - К этим вопросам мы снова возвратимся в главах с четвертой по шестую – на этот раз в отношении Агриппины Младшей и Плотина. О сравнении с Агриппиной см. Barrett (1996), 24–5.].

Но на кону стоит больший вопрос о пересмотре этих историй о первых римских императрицах. Мы знаем о глубоком беспокойстве в среде римской элиты по поводу появления женщины в общественной жизни при Августе. Там, где власть раньше твердо принадлежала Сенату и распределялась среди его членов-патрициев, теперь, впервые в его истории, Рим получил единую семью, династический клан, из которого должны были выходить правители империи и который ценил женщин – гарантов такого наследования, более того – выставлял это напоказ. А появление на Палатине императорской резиденции, эквивалентной Белому дому или Даунинг-стрит, 10, означало, что теперь женщины руководят домом, который также служит штабом правительства, подойдя ближе, чем когда-либо, к эпицентру политической власти, – и в прямом, и в переносном смысле.

На этой привилегированной позиции они пользовались таким доступом к императору, о котором остальные могли только мечтать. Как сказала однажды Нэнси Рейган о своих взаимоотношениях с мужем: «Восемь лет я сплю с президентом – и если это не дает особого доступа к нему, то уж и не знаю, что даст»[249 - My Turn: The Memoirs of Nancy Reagan (1989), 216, цит. у Caroli (1995), 279.]. Какова бы ни была правда о причастности Ливии к смерти Августа, вопрос о том, сколь часто и какого рода влияние оказывала на власть она и другие римские первые леди, – это ключевой вопрос имперской политики в следующие десятилетия.

Глава третья

Семейные междоусобицы

Народная принцесса и женщины режима Тиберия

Все называли Агриппину совестью своей страны, кровью Августа, единственным и последним примером древнеримской добродетели: все молили богов, чтобы они сохранили ее род и дали ей жить после полного падения всех этих испорченных мужчин.

    Мадлен де Скудери, «Знаменитые женщины, или Двадцать героических характеров самых знаменитых женщин в истории», 1642 г.[250 - Les femmes illustres, or Twenty heroick harangues of the most illustrious women from history. London: Dormand Newman (1693), trans. James Innes.]

Зимним днем 19 года н. э. плотная толпа зрителей стояла плечо к плечу в порту Брундизий (Бриндизи) на юго-восточной оконечности Италии, ожидая возвращения из-за моря одной из любимых дочерей Рима. Брундизий был воротами в Италию для путешественников из Греции и Малой Азии. Шумный порт обычно был забит торговыми кораблями, разгружающими свои товары; именно здесь в 40 году до н. э. Октавиан и Антоний проводили свою мирную встречу и закрепили ее женитьбой последнего на Октавии. Но теперь, почти через шестьдесят лет после тех плохо начавшихся переговоров, сцена Брундизия была предоставлена для поминок, а не для свадебного торжества.

Все глаза были устремлены в свирепое, серое ветреное море; некоторые из присутствующих даже вступали в холодные воды на отмели, чтобы лучше разглядеть корабль, уже приобретающий очертания на горизонте со стороны Корциры (Корфу). Другие расселись на крышах и стенах, напоминая ворон на фоне неба. По словам Тацита, настроение было подавленное, люди рассуждали, «встречать ли ее молча или какими-нибудь словами. Пока они сомневались в правильной линии поведения, флотилия постепенно подходила все ближе. Не было обычной энергичной гребли, все явно говорило о горе». Когда корабль наконец вошел в порт и женщина ступила с трапа на твердую землю, едва осмеливаясь встретиться глазами с встречающими, толпа увидела, что ее сопровождают двое ее детей и что она несет в руках «урну с прахом. Ее спутники выглядели измученными долгим горем, поэтому печаль новых плакальщиков, которые теперь встречали ее, стала скорее демонстративной. И чувства всех были неразделимы, плач мужчин и женщин, родственников и незнакомцев, смешались в едином всеобщем стоне»[251 - Это описание обратного пути Агриппины основано на выдержках из: Tacitus, Annals 3.1.].

Пассажиром корабля была не Юлия. Увы, дочь Августа давно уже умерла в ссылке от скудного питания – всего через несколько месяцев после смерти ее отца пять лет назад. Ее смерть стала прямым результатом действий ее бывшего мужа Тиберия, который, мстя, лишил ее финансовой поддержки. Ее пожилая мать, Скрибония, сразу же вернулась в Рим, и неизвестно, была она еще жива или нет в данный момент[252 - О возрасте и долголетии Скрибонии см. Fantham (2006), 17–18 and 158, n. 30. Мы знаем, что она была еще жива в 16 году, через два года после смерти Юлии, а Сенека (Epistulae Morales 70, 12) ссылается на ее советы относительно заговора против Тиберия.]. Прибывшей в горе женщиной была Агриппина Старшая – младшая дочь Юлии от брака с Агриппой, а урна, которую она несла, содержала прах не ее несчастной матери, а ее необыкновенно популярного 34-летнего мужа Германика, старшего отпрыска от брака дочери Октавии Антонии и сына Ливии Друза, когда-то величайшей надежды династии Юлиев-Клавдиев[253 - Германик родился 24 мая в 15 или 16 году до н. э. Я остановила здесь свой выбор на более поздней дате.]. Германик умер несколькими неделями раньше в Сирии. Обстоятельства смерти были темны: по слухам, его тело было так разрушено действием яда, что кожу покрывали темные пятна, а рот забила пена.

Путь из Брундизия в Рим длиной в 370 миль по самому старому римскому тракту, Аппиевой дороге, обычно занимал у путешественников от недели до двух. Пока Агриппина с похоронным кортежем мужа медленно двигалась к столице, где пепел Германика должен был упокоиться в фамильном мавзолее, плакальщики в черных и пурпурных траурных одеждах сопровождали их печальное продвижение, и воздух, обычно наполненный запахом болот и москитами, что обычно досаждали путникам на всем пути, теперь был густым от запаха духов и горящих жертвоприношений, приносимых каждым поселением на этом пути.

В прибрежном городе Таррацина, совсем рядом с Римом, процессию встретил младший брат Германика Клавдий и несколько детей покойного. Достигнув столицы, они нашли город в трауре, погрузившимся в горе настолько, что люди даже не устроили общественного праздника, который должен был весельем и пирами отметить ежегодные декабрьские сатурналии[254 - О пути между Брундизием и Римом по Аппиевой дороге см. Casson (1974), 194f.].

Но среди горестного плача, сквозь скорбящие толпы тек еще один поток – гнева и подозрения. Не прошло незамеченным, что по крайней мере два человека блистали своим отсутствием. Где, спрашивали люди, император Тиберий? Где его мать Ливия? Почему они не пришли оплакивать любимого народом принца?

Двадцатитрехлетнее правление Римом непопулярного второго императора Тиберия было противоречивым временем. Тиберий, вполне компетентный полководец, плохо подходил на роль политика – он и не должен был стать наследником. Запасная фигура, не имевшая ни шарма, ни политических талантов своего отчима Августа, неохотно делившего поводья управления империей с тем, кто «медленно ворочает челюстями», Тиберий носил пурпур неловко. Его правление было межеумочной эпохой, наполненной полумерами и в итоге скатившейся до полного деспотизма[255 - Описание Тиберия см. Suetonius, Tiberius 21.].

Вражда между императором и Сенатом дополнялась конфликтом внутри самой императорской семьи. Частично они были вызваны плохими отношениями Тиберия со стареющей матерью Ливией, выдающееся положение которой в государственной структуре стало источником сильнейших трений между матерью и сыном. Корни этой вражды, по мнению древних историков, крылись в убеждениях Тиберия, который воспринимал присутствие женщины в общественной жизни как симптом политического хаоса, характеризовавшего эру Юлиев-Клавдиев после Августа. Однако смерть Германика стала самым серьезным кризисом за все правление Тиберия. Помимо того, что вспыхнули обвинения против императора и его матери, она вызвала громкий скандал между самим Тиберием и вдовствующей Агриппиной, подняв новые вопросы о роли женщин в общественной жизни, – вопросы, которые теперь двигались по пятам каждого следующего поколения женщин императорской семьи.

Теперь Ливия вступала в последнюю главу своей жизни. Более пятидесяти лет с того времени, как она вышла замуж за Октавиана, отделили ее от относительной безвестности и поставили на тропу постепенного превращения в императрицу. Так как она оказалась первой женщиной, выполнявшей эту роль, наследование власти ее сыном Тиберием, последовавшее за смертью Августа в 14 году н. э., означало, что теперь она стала первой римской вдовствующей императрицей и снова вошла в неисследованные воды.

Попытки прояснить новый статус Ливии в качестве «королевы-матери» начались еще до того, как состоялись пышные государственные похороны ее мужа и до публичного зачитывания в Сенате его завещания, которое Август тщательно скопировал в двух блокнотах более чем за год до своей смерти[256 - Suetonius, Augustus 101.]