Трон и любовь. На закате любви

Когда Софья Палеолог добилась казни – первой публичной в России казни! – не угодившего ей Ряполовского, действовала скверная дворцовая интрига. Когда она лишила венца и престола и свела в Млаву первого коронованного царя, юношу Дмитрия Ивановича, – опять-таки действовала адски сплетенная дворцовая интрига. Внук гречанки – гениальный Иоанн IV, – «гнев, венчанный на престоле», в детстве которого боролись за власть Вельские и Глинские, сумел обескровить дворцовую интригу, но не уничтожил ее. Именно ее жертвою стали царь Федор Иоаннович и Борис Годунов, и его несчастный сын Федор, и Дмитрий Самозванец, и Василий Шуйский, и Владислав Польский. А кроме последнего, личности в истории неизвестной, и первого, типичного вырожденца, все это были талантливые правители, и каждый из них возвеличил бы Россию перед всеми соседями, если бы только не работала против них опять-таки дворцовая интрига.

Дворцовой интриге Россия была обязана всем своим Смутным временем. Но даже опасность для государства, бывшего в смутные годы (1606–1613) на краю гибели, изнемогавшего под страшными ударами поляков и шведов, раздираемого в клочки внутренними беспорядками, не образумили, ничему не научили добивавшихся власти ради власти бояр.

Церковь, в лице энергичного Филарета Никитича, вырвала Россию из омута боярских интриг и козней и возвеличила ее, поставив вровень со всеми ее европейскими соседями при Никоне; первые Романовы, цари Михаил и Алексей Тишайший, прекрасно знавшие, каковы окружавшие их бояре и на что они были способны, отвернулись от знати и обратились к народу. Они правили с «землей», созывая земские соборы, и в кратчайшее время обессиленное государство оправилось, окрепло и стало могучим, сколь могучим никогда еще не было в своем прошлом.

Впрочем, Тишайший не особенно церемонился со смутьянами, кто бы они ни были: в его царствование насчитывается до 15 тысяч «повешенных за ребро», и внутренний мир при нем не нарушался. Бывали не раз «гили», то есть стихийные вспышки взбунтовавшейся черни, но большинство их создано было опять-таки своевольничавшими боярами.

Внутренний мир держался и при болезненном наследнике Тишайшего, царе Федоре, а уж он ли не подавал, казалось, поводов к народному возбуждению, если бы только «Московия» того времени и в самом деле была «страной дикарей»? Царь Федор Алексеевич уничтожил местничество, чем разделил боярское средостение и открыл доступ людям снизу – из народа – в ряды высшей знати. Он, следуя примеру отца, привлек в Россию иностранцев, которые при нем сидели смирно, торговали, строили, ремесленничали, но и не мечтали даже пробраться к «кормилу государства».

Женатый на польке, Федор Алексеевич начал насаждать и прививать западные порядки и обычаи. У него во дворце ходили в «кургузом католическом платье и курили проклятое дьявольское зелье, табаком именуемое». И все эти «новшества» принимались народом: Федор был законный царь; что он творил, то внушалось ему Богом.

Бояре и «звездные палаты» того времени грызлись между собой, интриговали, но не имели в народе опоры для своих интриг.

Почва для этого создалась после смерти болезненного Федора Алексеевича. Во главе правительства стала сестра этого царя, Софья, энергичная, честолюбивая, но вместе с тем пылкая, страстная женщина.

Как женщина, она никаких прав на власть не имела. Ее сестры и тетки сидели смирно в своих теремах, «пошаливали» втихомолку, потом отправлялись в святые обители замаливать свои грешки, среди которых были и «подсередочные», и «подпятничные»… О них никто не слышал, ими никто не интересовался. Царевна Софья одна выдвинулась среди этих ничтожных, безликих женщин.

Она привлекла на свою сторону стрельцов – этих «преторианцев» древнейшей Москвы, умела обходить их вожаков. Честолюбцы Хованские погибли, запутавшись в сетях, расставленных им Софьей; другие, очертя голову, шли за ней и возносили ее и ее фаворита Голицына на высоту власти. И должно сказать, что правление Софьи возвеличивало Россию; оно было продолжением царствования трех предшествовавших первых Романовых.

При Софье не было земских соборов, но это не мешало ей править с великою мудростью. Софья, однако, не опиралась на народ; на ее стороне была только ничтожная горсть буйных стрельцов, и, чтобы сохранить власть, ей нужно было не сплочение, а разъединение народа. Смуты – правда, частичные, местные – не прекращались во все семь лет ее правления, и в конце концов, как ни умна была Софья, она все-таки не разглядела правды. Она вообразила, что народ будет за нее.

Первый молодой царь – Иоанн Алексеевич – был совершенно не пригоден для царствования по своему слабоумию, второй – «огонь-дитя», Петр – с детства припадочный, в раннем возрасте стал алкоголиком. Пагубная страсть была искусственно привита ребенку, в возрасте двенадцати-тринадцати лет напивавшемуся до бесчувствия. Но алкоголь не осилил богатырской натуры, да и судьба была родною матерью этому меньшему из детей Алексея Тишайшего. Умственные способности сохранились и изощрились.

Отшатнувшись от своих, Петр с детства метнулся к иностранцам. В Кукуй-слободе у него было много учителей-друзей; старик Тиммерман, знаменитый Гордон, Лефорт, Вейде, Брюс – все были его друзьями. Юный мозг обогатился знаниями; сами собой выросли «потешные полки» – и Софья просмотрела их. Просмотрели их, этих «ребят потешных», и ее советники, считая их просто-напросто баловством. Вернее всего, и сам Петр смотрел на свое «потешное» войско как на забаву; только Гордон да Лефорт, организаторы этой забавы, ухмылялись, когда при них говорили так.

Петр, как и все богато одаренные, из ряда обыкновенного выходящие натуры, не умел обуздывать ни свои страсти, ни свои желания. В отношении всего, что так или иначе могло пагубно отозваться на его некрепком в ту пору здоровье, приспешники правительства потворствовали ему.

Мать, видя и зная это, стремилась охранить сына от последствий излишества и – вопреки правительнице – женила Петра, не достигшего еще семнадцатилетнего возраста, на молоденькой Евдокии Федоровне Лопухиной.

Красива была юная царица – даже по московским понятиям того времени, не только красива, но прямо-таки красавица: полная, белая, пышная, кровь с молоком, румянец во всю щеку, бровь соболиная, взгляд ласковый, грудь высокая.

Но не по сердцу пришлась она своему юному супругу: скучно ему с ней, «тетехой», было.

Его мозг работал с лихорадочной быстротой, а мозг его подруги жизни безмятежно спал… Супружеские ласки после всего пережитого уже не были заманчивы; юный Петр не нашел в них ничего нового, а говорить ему с его «Дунечкой-разлапушкой» не о чем было. То ли дело бабы да девки на Кукуй-слободе! С теми не скучно! Оттого и мужья с ними хорошо живут, что все у них в свое время: ласкам – ночь, а умному разговору – день… И тянуло юного московского царя к чужим ему людям, нравилась ему свободная жизнь этих людей, и все чаще и чаще наезжал он в Кукуй-слободу, благо не один, а несколько домов у него было, где его принимали запросто, не как царя, а как желанного, милого гостя. И вдруг неладное случилось: озорничавшие стрельцы-вороны вспугнули молодого царя-орла.

XIV. Робкое признание

Когда молодой царь и его юная спутница вышли из пасторского дома, сопровождаемые Павлом Карениным, на церковной площади уже кипела жестокая свалка. До оружия еще не дошло, дрались кулаками, но страсти с каждым мгновением разрастались все больше. Слободская молодежь и ворвавшиеся в слободу стрельцы шли стена на стену. С обеих сторон оглушительно орали.

– Ишь, сволочь подлая! – презрительно усмехнулся Петр. – Одного полка моих потешных достаточно, чтобы разметать всю стрелецкую орду… Вот бы вызвать их сюда…

– Тише, царь! – схватила Петра за руку Анна. – Вы неосторожны…

– Сердце кипит, фрейлейн Анхен…

– Верю, но нужно все-таки быть разумным! Идемте! – увлекала она его в темный переулок.

Там не было никого, и путь оказался совершенно свободным.

– О фрейлейн, – мечтательно воскликнул Петр, – я счастлив, что вы обратили на меня внимание… Чем могу я отплатить за услугу?!

– Услуга небольшая, – весело рассмеялась Анна, – но если вы считаете, что я вам в чем-то помогла, то отплатите мне потом…

– Когда потом?

– Когда будете настоящим царем!

Эти слова были произнесены и весело, и ласково, но подействовали на Петра, как удар кнута.

«Как, – вихрем пронеслось у него в мозгу, – она меня не считает «настоящим» царем?!.. Кто же я тогда?»

Однако он подавил вспыхнувший было гнев и только пробормотал:

– Ни теперь, ни тогда, ни после я не забуду вас.

– Меня? – засмеялась Анна. – Только меня?

– Только вас! – ответил юный царь, и в его голосе задрожала страсть.

– Какой вы! – вспыхивая, вызывающе проговорила Аннушка. – Ну, посмотрим, так ли это и в самом ли деле цари умеют говорить правду.

Но она вдруг оборвалась.

– Вот он, вот оборотень проклятый! – раздался хриплый голос. – Он со смертью был и на Москву ее напускал.

Перед спасавшимися показалась фигура Кочета, но в следующее мгновение он замолчал и рухнул на землю, сбитый страшным ударом молодого Павла Каренина.

– Бежим, государь, – выкрикнул последний, – это – передовой, за ним сейчас же и другие явятся.

Он ухватил царя за руку и, не обращая внимания на Анну, потащил его за собой.

– Идите, идите за ним, государь! – крикнула девушка. – Я знаю его; он – человек верный… Обо мне не беспокойтесь, я здесь своя.

Петр, не отдавая себе отчета, что такое происходит с ним, покорно последовал за молодым своим спутником.

– Это – Кочет, – пояснял Павел, – он передовой. Он видел тебя, Петр Алексеевич, когда ты с костяком занимался; с Телепнем он был, и всю эту ораву они на тебя навели, перепугались. Идем сюда вот!

Царь и Каренин свернули в новый переулок.

Разгоревшаяся на церковной площади драка принимала все большие и большие размеры. В слободе ударили в набат, и, к своему ужасу, обитатели Кукуя услышали, что этому набату ответила Москва. Очевидно, туда донеслись тревожные призывы, и кто знал, что могло оттуда последовать!

Елена Фадемрехт, вся дрожа от испуга, стояла у окна наружных комнат и смотрела на происходящее на площади. В это время она услышала, как сзади хлопнула дверь и кто-то вошел, вернее сказать – вбежал, в пасторский домик. Девушка обернулась. Позади нее стоял Михаил Каренин.

Знала его Елена, не раз они не только встречались, но и вели хорошие, дружеские беседы. Строен и статен был этот молодой Каренин, нежны были черты его лица, глубокой бездной были его черные глаза. Нравился он Елене, и ради него она пустилась на хитрость, отстраняя от себя всю ту честь и славу, которая, как рассчитывал пастор, могла принадлежать ей, как Юдифи Кукуевской слободы.

– Ты что? Зачем ты здесь, Михаил? – воскликнула она. – Ты был среди озорников?

– Да, был среди них, Аленушка, – бессильно опуская руки, ответил юноша, – я их сюда и навел… Не стерпело мое сердце.