Воспоминания Афанасия Михайловича Южакова

После гибели отца мама Мария Васильевна осталась с тремя малышами: Маше в то время было шесть лет, Алёшке исполнилось два года, а мне – четыре. Одной ей нас было не прокормить, поэтому мы стали жить на иждивении дедушки Степана Тихоновича и бабушки Анны Никифоровны Южаковых.

Наша семья в составе шести человек относилась к классу крестьян-середняков, так тогда называли социальную прослойку жителей села, не относящихся ни к богатым, ни к бедным. За свою долгую жизнь дед Степан узнал все о патриархальной жизни на селе, о несправедливости, которую проявляли имущие классы к бедноте, о противоречивой политике царского самодержавия.

Мой дедушка был неграмотный, но в политике разбирался неплохо, а помогал ему в этом местный священник – отец Василий Филимонов. Они частенько посиживали у нас, иногда выпивая во время трапезы, и вели долгие разговоры. За вкусным обедом и рюмкой, как повелось, шла речь о том, кто должен владеть землей, как справедливо делить ее между сельчанами, как сделать так, чтобы всем было хорошо жить на Руси. Деда ужасно возмущало, что народ голоден да обижен, а отец Василий успокаивал его, пытаясь разъяснить суть действий власти. Правда, у него далеко не всегда это выходило. Иной раз к их компании присоединялся друг деда и наш сосед Иван Васильевич Балобанов.

А я, хоть и был совсем малец, любил их послушать.

Правда, не всегда было понятно, что к чему. Когда спорщики увлекались и не могли сдержать эмоций, разговор становился малопонятным. Каждый напористо выражал свою точку зрения, пытаясь перекричать других. При этом надо учесть, что дед объяснялся слегка косноязычно, Иван Васильевич временами заикался, а у попа был писклявый голос.

Иной раз их разговор кончался серьезной ссорой. Помню одну весьма острую ситуацию, когда Иван Васильевич с дедом обругали отца Василия, оттаскали его за космы и прогнали со двора прочь за то, что тот заявил, мол, не хочу отдавать церковную землю местным крестьянам! Правда, довольно скоро все уладилось, так как священник все же согласился с тем, что земля должна перейти в руки народа. Дедушка Степан и сосед Иван, конечно же, прекратили ссору с ним, все стало на свои места. Однако поп готов был расстаться только с основной частью надела, порядка ста десятин, а две десятины он предполагал оставить себе в качестве приусадебного участка.

Помню их разговор, когда отец Василий торжественно объявил:

– Земля предназначена крестьянам самим Богом, а потому и я с политикой народа очень согласен! Но… приусадебный участок отдать не могу.

На это заявление дедушка Степан и сосед Иван возражать не стали. Они сочли такое решение вполне справедливым, ибо семья у священника была большая: он растил двоих сыновей и троих дочерей. Отец Василий должен был иметь хоть какой-то надел, чтобы прокормить детей и жену. Жизнь в те времена была очень тяжелой, всем жителям села приходилось упорно трудиться на своих земельных участках. Лучше других жили разве что кулаки да самые зажиточные крестьяне.

Нам тоже непросто приходилось. Состав семьи был такой: два старика, моя мама и трое детей. Самой старшей из ребятишек, Машке, тогда было всего десять лет. То есть настоящих работников немного. На все про все имели мы земельный надел в полторы десятины. Треть этой земли шла под яровые, треть отводилась под озимые, рожь и пшеницу, а треть оставалась под паром, для озимого посева.

При хорошем урожае хлеба с нашего участка едва хватало на одну зиму. И только благодаря кустарному ремеслу, которым владел дед, нам удавалось зарабатывать какие-то деньги, чтобы покупать на рынке еду, когда наши запасы подходили к концу. Так мы и выживали каждый год до нового урожая.

Дедушка Степан был мастеровым человеком, умельцем. Он мастерил бочонки для кваса и пива, кадушки для засолки капусты, огурцов, помидоров и приготовления кислого молока. Делал вёдра, лоханки, словом, всякие ёмкости для хозяйственных нужд. Вся изготовленная им посуда продавались на базаре в татарской деревне Юраши, куда мы ездили по пятницам. Туда съезжалась со своими товарами вся округа, и дедовы изделия, аккуратные и хорошего качества, находили своих покупателей очень быстро.

Дед ревнив был до работы – при любой возможности, не покладая рук, занимался своим кустарным производством. И особенно не любил сидеть без дела в долгие зимние вечера. Своему ремеслу он обучил и меня. Но весь «помочный», дополнительный заработок был возможен только в зимний период, когда мы не занимались сельскохозяйственными работами. Или летом, если почему-то мы оставались дома, а не уходили в поле. По вечерам, в свободное от других забот время, мы с ним брались за инструменты и работали в свое удовольствие. Ремеслу посвящали также все свои выходные и нерабочие престольные праздники – дни, в которые отмечались события из истории церкви.

А все основное время нашей жизни было посвящено сельскохозяйственному труду. Рабочий день начинался рано. Едва только солнце показывало свой оранжевый диск над горизонтом, мы с дедом уходили на свой надел, чтобы работать до самого заката.

Не знаю, почему так получалось, но дедушка Степан всегда будил меня именно в тот момент, когда мне снились самые приятные сны. Часто мои лучшие сновидения были связаны с папой. Бывало, снится мне, что он пришел с войны и принес мне гостинец. И только хочет вручить мне подарок, как раздается голос деда:

– Пора, внук, вставать, нужно ехать в поле зарабатывать деньги, чтобы платить долг!

Все, на том сон и кончался!

А долгом у нас считалось то, что ребенок обязан отплатить родителям за свое содержание, воспитание и за все то, что делалось для него в семье, пока он был совсем маленьким и ничем не мог помочь старшим. «Платили» дети натуральным трудом, работая по хозяйству. По сути, долг этот был условный, но он обязывал меня и других детей постоянно быть при деле, выполнять свои обязанности, помогать старшим во всем.

С той же самой целью я строгал и вырезал под дедовым руководством разную посуду. Это была работа, как тогда говорили, «для себя». Сделанное мной продавали на базаре, а за вырученные деньги покупались разные вещи – сатиновые рубашки, шаровары из «шведской материи», самой простой хлопчатобумажной ткани. Эту одежду я потом и носил. Став постарше, я сам выбирал то, что мне, сельскому подростку, требовалось. Помню, как купил за свои деньги фуражку и шапку на зиму, кожу, чтобы сшить себе обувь. Если оставались деньги после покупки всего нужного, то их можно было потратить на гостинец в праздничный день.

Работая «на себя», я воспитывался так, как это было заведено еще предками моего деда. По старинным семейным крестьянским правилам дети с малых лет должны были обеспечивать себя сами. Так я и привык с самых ранних своих лет к тяжелому труду. Вставать приходилось рано, чтобы после завтрака сразу уезжать в поле. Там надо пахать землю, сеять пшеницу, ячмень, овес или просо, и так каждый день от начала посевных работ и до самой осени, до холодов.

К тому времени, как мы с дедом поднимались, бабушка и мама уже были на ногах. Им приходилось начинать день раньше, чтобы приготовить нам завтрак, а также «попутники» – обеды, которые мы брали с собой в поле. Кроме того, они суетились по хозяйству, занимались разными делами в доме и во дворе.

Ужин всегда был только дома. Мы возвращались с полевых работ, а бабушка и мама, встречая нас, первым делом подавали холодный квас. Он был очень крепкий!

– Когда пьешь и «бросается в нос» – значит квас хороший! – так хвалили его сельчане нашей деревни.

После своего детства я, наверное, полсотни лет такого кваску не пивал, правда один раз довелось испить подобного кваса в чехословацкой деревне Чижув (Чижов в Краю Высочине, Чехия – прим. ред.).

Утром надо рано вставать. После завтрака уезжать в поле пахать землю, сеять пшеницу, ячмень, овёс или просо. И так каждый день до конца полевых работ.

С самого детства, с восьми лет, приходилось заниматься немудреной работой на земле. В те времена я был также обременен заботами о домашнем хозяйстве. Заготовка дров для отопления жилого помещения на всю холодную часть года, вывоз навоза в качестве удобрения на земельный участок в поле и на огород, отведенный под картофель и овощи. Размол зерна на мельнице, ремонт кровли дома и надворных построек, починка забора по периметру участка и многое другое. Вот что я делал по содержанию хозяйства в те годы.

Дедушка Степан Тихонович был трудолюбив и справедлив к семье, не любил праздность, уважал труд, приучал детей к работе, воспитывал уважение к матушке-земле и послушание воле старших. Так велась в нашей семье повседневная жизнь, традиции которой, видимо, передавались от прошлого поколения нынешнему.

Но однажды я ослушался дедушку.…Он поручил мне запрячь лошадку и отвезти в город Елабуга уполномоченного по заготовке зерна, то есть по продразверстке (сбору обязательного продовольственного налога – прим. ред.)

Елабуга от нашей деревни Удаловки находилась километрах в восемнадцати или даже двадцати, время уже было позднее, кроме того – непролазная грязь на всем пути от деревни до города. Мне нужно было объяснить деду, что в такую погоду да ночью ехать опасно, но я ничего ему не сказал. Короче говоря, забыв его поручение, ушел к своему другу Мишке Попову. Там был Ванька Захаров, и мы играли между собой часа два. Когда вернулся домой, уполномоченного и мамы не было. Оказывается, дедушка Степан вместо меня послал в дорогу мою маму, а она боялась ездить в город, и я это хорошо знал!

Не покориться деду, его воле и указанию было нельзя. Неукоснительный закон гласил: когда тебе поручили – задание надо делать.

– Уполномоченный – человек на службе, он выполняет поручение государства, ему нужно вовремя явиться в район, а ты смотал удочки! Считаешь, поступил правильно?! – отчитывал меня дедушка Степан. – Мать не жалеешь, других подводишь. Трусом растешь! А ну, иди сюда, ослушник!

Дед дал мне хорошую взбучку – так уши ободрал, что кожи как и не бывало! Натруженные пальцы деда были шершавыми, как подпилок. Да вдобавок к тому выпорол он меня по мягкому месту и сидеть после его «профилактики непослушания» приходилось бочком – боль не позволяла присесть нормально.

Можно легко перенести физическое наказание, со временем оно забывается. Гораздо тяжелее моральные переживания – когда знаешь, что виноват перед матерью. Тут оправдаться нельзя, есть только одна мера – принять суровое наказание. Мысленно сам себя представляешь полным ничтожеством. Вот так и начинается в детском разуме зарождение идей: справедливость и ложь, обман и лицемерие.

Увиливание от поручения деда подвезти уполномоченного до города стоило мне хорошей взбучки, память о ней осталась и по сей день. Время было суровое – молодая Страна Советов и рабочий класс в городах остро нуждались в продовольствии. Правду говоря, мне тогда не было дела до хлеба и политики. Иначе говоря, ничего я не понимал!

Учиться дедушка разрешил на девятом году моей жизни, а ходил я на занятия и в школу, и в церковь. Учительницей в школе была Анна Фелисатовна, а в церкви – отец Василий, с которым дед Степан и его сосед Иван устроили потасовку за отказ вернуть церковную землю обществу.

Уроки задавали в школе и в церкви, осваивать предметы было трудно. А если домашние задания плохо выучил, то Анна Фелисатовна накажет – получишь несколько ударов дубовой линейкой по рукам или голове, а кроме того, заставит стоять целый урок на коленях там, где насыпан горох или гречка.

Если плохо выучишь церковные уроки, то отец Василий тоже воспитывает: таскает за волоса и уши. А если хорошо задания сделаешь, то погладит по голове и скажет:

– Молодец, отрок!

После окончания церковно-приходской школы надо было продолжать учебу на рабфаке (рабочем факультете – прим. ред.) Но дедушка был неумолим – запретил учиться дальше. Основной профессией дед считал земледелие, а образование ставил на второй план.

– Сначала, – говорил он, – освой секреты земли, научись хорошо обрабатывать ее, пахать, сеять, хлеб убирать. Тогда можно учиться, если будут деньги! А мне нечем платить.

Учеба в сельской школе в период ликвидации неграмотности продолжалась до 1926 года. А после пришлось заняться сельским хозяйством. Я пахал землю, сеял разные культуры, ждал урожай. А он, как говорили в те годы крестьяне, зависел только от бога. Когда влаги в земле достаточно – урожай будет хороший. А если мало осадков, то недостаточное количество влаги приводило к засухе и зерна рождалось мало.

Сеять и выращивать приходилось разные зерновые культуры, также сажали картофель и овощи. При созревании озимых культур – ржи и пшеницы – уборка продолжалась около недели. Вскоре поспевали яровые культуры: ячмень, овес, полба, гречиха, лен, конопля. Затем мы начинали рыть картофель. Вся уборка озимых и яровых продолжалась около одного месяца.

Убранный урожай зерновых культур поступал в обмолот – мы молотили цепами, очищая семена от половы и мякины, сушили на солнце, а чистое и сухое зерно ссыпали на хранение в амбар. Излишки свозили в город Елабугу и сдавали государству на приемном пункте. Приходилось ездить на мельницу и маслобойню, перемалывать зерно в муку, а из масличных культур выжимать масло. Заготавливали корм скоту, рубили дрова на отопление крестьянской избы.

Так продолжалось мое детство до 1930 года – в труде и заботах. Как говорили у нас: тяни сиротскую лямку! Одно слово – безотцовщина.

По настоянию дедушки Степана и матушки Марии Васильевны женился я в семнадцать лет. Причина их решения была в том, что дедушка сильно постарел, а матушка была постоянно занята домашней работой – нужен был уход за скотом, надо было содержать приусадебный участок. Полевые работы ложились целиком на меня, а один в поле не воин!

В жены я взял Пелагею Григорьевну, из верующей семьи. Нельзя сказать, что женился по принуждению, я полюбил Полю, она была верной женой и подарила мне двух дочерей Тоню и Зою, а также сына Толю. Но однажды в нашей жизни случилась беда, она и прекратила когда-то хорошую семейную жизнь. Как говорится, беда беде рознь. Одна забывается, другая застревает в памяти. Последняя решила нашу судьбу… Осталось только воспоминание о нашей когда-то начатой совместной жизни. Память прожитых лет… Как говорили наши предки: жизнь прожить – не поле перейти.

Как я уже рассказывал, отец мой, защищая революционные завоевания 1917 года, погиб. Нас осталось трое малых детей с мамой и старыми дедушкой с бабушкой. В те годы шла коллективизация сельского хозяйства, свирепствовали кулаки и торговцы, мешали налаживать и перестраивать народное хозяйство на селе. Не хватало хлеба, жилья, одежды.

В памяти с детских лет и до настоящего времени сохранилась обида на кулацких и купеческих сынков, которые похвалялись своей силой и богатством, а нас ругали, называя голодранцами и нищетой. Такие оскорбления нелегко было снести.

Трудности того холодного и голодного времени медленно отступали, а мы за это время подросли и стали, по возможности, работать в колхозе имени Демьяна Бедного. Жизнь становилась радостней и сытней. Брат Алексей Южаков окончил курсы трактористов, стал работать на МТС (машинотракторной станции – прим. ред.), бригадиром тракторной бригады. Я тогда уже трудился в том же колхозе, тоже возглавлял бригаду, но полеводческую. К тому времени уже подросли мои дети Тоня и Зоя.

С 1936 по 1939 годы я проходил срочную службу в рядах РККА (Рабоче-крестьянской Красной армии – прим. ред.). После этого, в том же году, я был направлен в Саратовскую школу командиров, в ее Оренбургский филиал. Окончил школу младших лейтенантов в 1940 году, после обучения мне было присвоено звание офицера инженерных войск – младшего лейтенанта запаса.