По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Награда как социальный феномен. Введение в социологию наградного дела
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Награда как социальный феномен. Введение в социологию наградного дела
Александр Николаевич Малинкин
Награда – такой же древний феномен человеческого социума, как и дар. Но если о дарении и подарке как социальном феномене написаны уже горы книг, то этого не скажешь о награде. Автор книги, кандидат философских наук, доцент кафедры наук о культуре философского факультета НИУ ВШЭ, в отличие от специалистов по фалеристике, рассматривает награду не в её прикладном историческом аспекте, но совсем в другом свете – как социальную символическую форму. Путём феноменологически-социологического исследования он пытается выяснить, в чём заключается сущность награды, что именно символизируют награды и их наградные знаки. Автор выдвигает идею нового направления социального и гуманитарно-научного поиска – «социологию наградного дела», рассматривая эту работу в качестве её концептуального введения.
В книге затрагиваются культурные, политические, экономические, государственно-правовые и социально-этические реалии жизни, которые являются предметами таких дисциплин, как философия, социология, политология, юриспруденция, история, семиология, этика, а также политическая, социальная и культурная антропология. Книга предназначена для широкого круга образованной публики, интересующейся социальной и политической философией и не безразличной к проблемам этологии человека. Книга может быть полезна для философов, социологов, политологов, культурологов, а также для юристов, специализирующихся в области наградного права и теории государственного управления.
Александр Малинкин
Награда как социальный феномен. Введение в социологию наградного дела
© Малинкин А. Н., 2013
© Центр гуманитарных инициатив, 2013
* * *
Посвящаю моей любимой жене
Введение
Почти в каждой российской семье хранятся боевые и трудовые награды дедов и отцов, бабушек и матерей. Это наши семейные реликвии – священная память о близких людях, обеспечивших нам жизнь, какой бы она ни была. За орденами и медалями наших предков стоят фундаментальные ценности социума, значимость которых по большому счёту не зависит от того, при какой власти были получены эти ордена и медали. Достойно жить можно и должно при любой власти. Честный упорный труд на благо Отечества и верность Родине в бою – непреходящие социальные добродетели.
Писать о награде и легко, и трудно. Общеизвестность социального феномена награды не делает его в такой же мере общепонятным. Интуитивно всем ясно, что такое «награда». Ведь с раннего детства нас воспитывали, наказывая за своеволие и непослушание, поощряя за покладистость и подчинение. Кто это делал? Родители, старшие братья и сестры, старшие друзья и товарищи, воспитатели, учителя… Казалось бы, что может быть проще этого необходимого отношения между старшими и младшими, сильными и слабыми, знающими и незнающими и т. п. – отношения, естественно воспроизводимого в любом социуме? Да и зачем в повседневной жизни ломать голову над тем, что не вызывает никаких вопросов и принимается как само собой разумеющееся, данное от века «естественным образом»?
Впрочем, есть люди, которые считают, что само собой ничего разуметься не может, что всякий раз имеет смысл докапываться до предпосылок нашего якобы «естественного» разумения. Автор этих строк принадлежит к числу таких людей.
О наградах писали до недавних пор почти исключительно историки, специализирующиеся в области фалеристики, вспомогательной исторической дисциплины. При этом публикации некоторых из них (речь идёт о музейных работниках и частных коллекционерах) отражали не только знания в этой области, но и практические навыки работы с фалеристическим материалом, соответствующие этим навыкам технико-технологические познания. С начала 1990-х годов по настоящее время в России было издано огромное число книг по фалеристике, но почти все они представляли собой, с одной стороны, чисто исторические исследования, с другой – альбомы, каталоги, справочники. Авторы ни первых, ни тем более вторых не проблематизировали награду как социальный феномен, а если и поднимались до каких-то обобщений, то, как будет показано ниже, делали это не вполне удовлетворительно, поскольку не владели методологическими и понятийными средствами философии, социологии, политологии.
Вместе с тем, и представители указанных дисциплин редко обращали внимание на социальный феномен награды. До него снизошла, впрочем, английская социально-философская традиция: Т. Гоббс, Дж. Локк, И. Бентам, Дж. С. Милль, Г. Спенсер. Но в большинстве случаев награда рассматривалась английскими мыслителями в рамках моральной философии, да и то, как правило, лишь вскользь. Теоретически разработанную концепцию награды можно найти только в утилитаристском социально-этическом учении Иеремии Бентама[1 - Bentham, Jeremy. The Rationale of Reward. (http://www.laits.utexas.edu/poltheory/bentham/rr/)]. В начале ХХ века молодой российский социолог, ученик М. М. Ковалевского, Питирим Сорокин, отправляясь прежде всего от учения И. Бентама, в своём первом монографическом труде открывает для себя роль награды как воспитательного и социализирующего средства. Оставаясь в рамках утилитаристской парадигмы, он, как и И. Бентам, рассматривает награду в рамках единого комплекса, известного под названием «кнут и пряник»: кара и награда, каждая на свой лад, выполняют общественно-полезные функции – дрессируют человека, совершенствуя его природу и общественные нравы.
Что же касается познаний в области фалеристики, то до их теоретического осмысления ни у кого из указанных мыслителей дело не дошло, если не принимать в расчёт геральдические спекуляции Дж. Вико и Т. Гоббса (о гербах вообще и гербах на эмблемах наградных знаков, в частности).
Таким образом, сложилась безотрадная ситуация: историки-фалеристы, знающие о наградных знаках и фактах награждений всё или почти всё, никогда не «поднимались» до философского осмысления социального феномена награды, а социальные философы, владеющие средствами, необходимыми для такого осмысления, никогда не «опускались» до концептуального осмысления прикладных фалеристических знаний, ибо не имели их. Из такой «патовой» междисциплинарной ситуации может быть, по нашему мнению, только один выход – обоюдное встречное движение, как в случае прокладки тоннеля одновременно с двух сторон. Один из вариантов такого встречного движения как раз и представлен в нашей «социологии наградного дела».
Так что же такое «награда»? Согласно этимологическому словарю М. Фасмера, русское слово «награда» происходит из церков но-славянского языка; его более глубокие корни связаны с праславянской лексической формой «nagorditi». От неё в числе прочего произошли: украинское и белорусское «нагорода», болгарское «награда», сербохорватское «награда», словенское «nagrda», чешское «nаhrada» («возмещение, замена»), польское «nagroda». Предположительно, «nagorditi» означало «пожаловать градом, городом» либо «наложить кучей» (ср. русское «нагородить»). В толковых словарях у слова «награда» выделяют три основных значения: 1) почётный знак, орден, которыми отмечают чьи-нибудь заслуги; 2) то, что даётся и получается в знак особой благодарности, признательности; 3) благодарность, дар, воздаяние за что-нибудь, счастливое завершение, утешение («Сон, дневных трудов награда». А. С. Пушкин)[2 - См.: http://etymolog.ruslang.ru/index.php?act=contents&book=vasmer. См. также: http://ru.wiktionary.org.].
Феноменология языковой формы предвосхищает понятийный смысл награды, о котором пойдёт речь в этой книге, но лишь отчасти и с характерным для языка своеобразием – смешивая в одном недифференцированном единстве глубинно существенное и поверхностно феноменальное. Естественные разговорные языки формируют «относительно естественные мировоззрения», а они являются основным предметом феноменологической социологии знания, приверженцем которой считает себя автор. Предлагаемое исследование награды мы рассматриваем, с одной стороны, как наш посильный вклад в разработку социологии наградного дела, а с другой – как опыт социально-феноменологического исследования. Уже простой анализ языка приводит к необходимости последнего – отчасти в дополнение к традиционному сциентистскому объективизму, отчасти в антитезу ему.
В самом деле, если верно, что первоначально наградой мог быть целый город либо сложенное большой кучей добро (оружие, драгоценности и т. п.), как это бывало во времена завоеваний стран и покорений народов, значит, наградой могло быть всё, что угодно. Стало быть, должно реально существовать то, что объединяет всё многообразие феноменальных форм награды. Ведь наградой могут быть и слова признательности, и благодарность в виде грамоты, и денежное вознаграждение, и пожалование титулом, почётным званием… Следовательно, награда – это не просто вещь в виде особого знака, например, орденского или медального, а нечто более сложное: то, что всегда незримо присутствует вместе с этим знаком как его скрытый генератор. Это определённое социальное отношение между людьми, их специфическое социальное взаимодействие, наконец, их социально-чувственная взаимосвязь. В свете феноменологии, награда (независимо от того, имеет ли она специальные репрезентирующие её знаки или нет) приобретает символическую форму и становится социальным символом.
Вопросу о том, символом чего является награда, в каком смысле она что-то символизирует, собственно, и посвящена эта книга. В ней затрагиваются по необходимости многие проблемы реальной общественной, политической, экономической, государственной жизни, являющиеся предметами таких дисциплин, как философия, социология, политология, этология, этика, история, экономика, социальная, культурная, политическая антропология, семиология и др. Едва ли возможно в одной книге одинаково глубоко осмыслить и интеллектуально проработать все содержательно-смысловые аспекты награды как социального феномена – слишком он многослоен, многообразен и переменчив в реальной действительности. Некоторые темы в книге лишь намечены, некоторые проблемы лишь сформулированы. Отсюда и вторая часть названия книги, одновременно уточняющая и программная – «введение в социологию наградного дела». В центре нашего внимания были не столько конкретно-исторические содержательные темы и проблемы, сколько, с одной стороны, методология исследования социального феномена «награда», с другой – его сущность и способы существования.
Эти последние аспекты, как нам представляется, получили достаточно полное освещение и были проработаны нами лучше конкретных проблем социологии наградного дела. Изучать их предстоит исторической социологии с опорой на общую и военную историю, историю политики и дипломатии и на другие дисциплины.
Принципиальным пунктом для нас был способ цитирования: мы не жалели места для обширных цитат из различных источников, чтобы читатель мог получить адекватное представление о точке зрения их авторов (даже если мы их не разделяем). В то же время, мы старались не перегружать книгу материалом из области фалеристики. Она предназначена не столько для специалистов по этой прикладной исторической дисциплине, сколько для широкого круга образованной публики, интересующейся социальной и политической философией и к тому же не безразличной к социально-этическим вопросам и проблемам этологии человека. Возможно, книга будет полезна также для юристов-специалистов в области наградного права, теории государственного управления.
Надеюсь, не пройдут мимо книги и те, кто трудится на ниве профессиональной социологии и политологии. В первую очередь от них автор ждёт критических отзывов, поскольку, отработав в академической социологии более тридцати лет, считает себя вправе критиковать современную отечественную социологию. «Судите нас, ибо вы сами будете судимы нами» – так сформулировал свой исследовательский девиз в книге «Homo soveticus» А. Зиновьев, антисоветский и в то же время глубоко русский социолог. Признаюсь, мне далёко до зиновьевского остроумия и парадоксализма. Нет у меня и той дерзости, что была у ветерана Великой Отечественной войны лётчика-штурмовика капитана А. А. Зиновьева. Но то, что нас объединяет, всё-таки есть: социологический опыт вкупе с возможностью рефлектировать над ним с отстранённой позиции. Много это или мало – судить читателю.
Пользуясь случаем, хочу выразить свою благодарность людям, каждому из которых я в чём-то лично признателен за их участие в моей профессиональной судьбе. Это профессор Г. С. Батыгин, кандидат исторических наук Я. В. Сиверц ван Рейзема, профессор А. М. Руткевич, профессор Л. Г. Ионин, профессор Ю. Н. Давыдов, профессор А. Ф. Филиппов, кандидат философских наук В. А. Куренной.
Вероятно, Г. С. Батыгин не согласился бы с моей критикой познавательного потенциала сциентистски ориентированных социальных исследований. Между тем, этой книги могло и не быть, если бы в 1977 году в Институте социологических исследований АН СССР не началось наше научное сотрудничество и если бы уже в начале 2000-х годов он не оценил её первый черновой набросок по достоинству. Я слишком многим обязан Г. С. Батыгину как учёному и педагогу, приоткрывшему для меня философскую подоплёку социологии, чтобы забыть о его влиянии на формирование моей профессиональной идентичности. Он был и останется для меня образцом личности социального исследователя.
Москва
01.06.13
Глава I. Награда как предмет социологического исследования
1. Социология форм общественного поведения и морали П. Сорокина
Основы российской традиции социологического изучения награды заложил П. Сорокин. В 1914 году он, будучи 24-летним студентом, опубликовал свою первую книгу «Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали»[3 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов.]. Книга с таким названием не могла не вызвать интереса. Новой для России была и её тема. В западноевропейской традиции социальной мысли награда обратила на себя ученое внимание еще со времен Т. Гоббса, Дж. Локка, А. Смита, И. Бентама Г. Спенсера и др. В их трудах награда предстает как необходимый элемент общественной морали, политики, права и, соответственно, как предмет моральной, политической философии и философии права. П. Сорокин опирается на труды указанных авторов, а также на современные ему немецкие, французские, английские источники, однако впервые делает награду предметом социологического исследования.
Особенность подхода П. Сорокина к исследованию феномена награды, унаследованную им от И. Бентама, определил взгляд, согласно которому два, казалось бы, параллельных ряда общественных явлений – преступление и наказание, с одной стороны, подвиг и награда, с другой, представляют собой в сущности взаимосвязанное и взаимообусловленное единство. Оно, полагает П. Сорокин, возникает с древнейших времён, являясь универсальным общечеловеческим феноменом, и исторически эволюционирует в направлении уменьшения числа наказанных и награждённых, смягчения жестокости кар за преступления и снижения интенсивности награждений. Выявленную им историческую тенденцию Сорокин П. называет «законом колебания кар и наград»: «Интенсивность кар (и наград) тем более велика в каждый исторический момент, чем более примитивно данное общество и чем больше антагонистической разнородности в психике и поведении его членов – пишет он. – И наоборот, чем более культурно данное общество, и чем более однородна психика и поведение его членов – тем менее жестоки кары и менее интенсивны награды»[4 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 337.].
Кары и награды оказывают, по выражению П. Сорокина, «дрессирующее» воздействие на человечество. Они требуются для воздействия на психику граждан, чтобы те вели себя в обществе «должным» образом (позднее это будет названо в структурном функционализме, который П. Сорокин начал разрабатывать de facto с 1913 г., «интериоризацией социальных норм», или «социализацией»). В массе своей граждане недостаточно воспитаны, не адекватно реагируют на установленные обществом в социальной этике и зафиксированные государством в праве «должные, запрещенные и рекомендованные акты», прежде всего – на «должные», т. е. на те, которые сопряжены с выполнением ими гражданского долга. Власть и политические акции власть имущих понимаются П. Сорокиным по умолчанию в позитивном смысле. Гарантом конечной позитивности властных акций представляется ему всемирно-исторический прогресс человеческой цивилизации – медленное, но верное приближение к идеалу гуманности. Отсюда и «историческая тенденция падения кар и наград»: «Подобно тому как было сказано: «Война нужна была для того, чтобы уничтожить войну» точно так же можно сказать: «Кары и награды нужны были только для того, чтобы уничтожить кары и награды» таков вывод из всего предыдущего…»[5 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 356.].
Как же конкретно представляет себе этот процесс русский социолог? «То, что раньше было внешне декретируемым «долгом», за неисполнение которого грозили карой, и то, что раньше можно было добыть от индивида лишь с помощью наград, то с течением времени становится «долгом», но долгом не извне навязываемым, а долгом свободным, самопроизвольным, органически присущим внутренним импульсом, – пишет П. Сорокин. – (…) Это есть… «любовь» в том смысле, в каком ее понимали Будда, Христос и другие великие проповедники действенной любви… Иначе говоря – это свободное хотение индивида… Для того, чтобы заставить голодного пообедать – не нужно кар и наград, он сам с удовольствием сядет за стол и будет есть. То же и тут, кары и награды нужны только тогда и для того, кто не приспособлен к социально полезному поведению; там же, где социально полезные шаблоны являются органической потребностью, там кары и награды излишни»[6 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 356, 357.].
Таким образом, кары и награды смягчают нравы, повышают сознательность людей, уменьшая их эгоизм и увеличивая альтруизм, тем самым способствуют росту социальной справедливости и солидарности в обществе. Поскольку социальная функция кар и наград состоит, прежде всего, «в создании, расширении и укреплении социальной справедливости», то «кары и награды падают» по мере её роста – а рост социальной справедливости, по его мнению, со всей очевидностью наблюдается в ходе истории в виде «прогресса человеческого поведения». «Они [кары и награды – А.М.], следовательно, создавая солидарность, сами себе роют могилу, в которой и будут похоронены на веки вечные… Сверхчеловек, стоящий выше современного добра и зла, права и нравственности, не знающий извне навязываемого «долга» и полный действенной любви к сочеловекам, – вот предел, к которому ведёт история человечества»[7 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 357.]. Вера молодого российского социолога в доброту власти, ее сущностное благоразумие, гарантом которого выступает в его глазах социальный прогресс на базе научного знания, настолько слепа и безгранична, что даже идеи Ф. Ницше о «воле к власти» и скором пришествии «сверхчеловека» он истолковывает на голубом глазу исключительно в светлом альтруистическом духе.
Предметом социологии кар и наград П. Сорокина являются «основные формы общественного поведения и морали», к которым он относит «преступные» и «услужные акты», выделяющиеся на общем фоне нормального законопослушного поведения большинства людей своей общественной значимостью (соответственно, отрицательной и положительной). В трактовке этих актов П. Сорокин следует за И. Бентамом, Р. Йерингом, Р. Деля-Грассери. Так, например, последний писал: «Другое право,… право симметричное с правом пенальным и неизвестное как криминалистам, так и криминологистам,… это есть право премиальное. Преступлению или нарушению права должен быть противопоставлен героизм или необязательная добродетель, выходящая из границ (нормальной или обязательной) добродетели. (…) Это есть уже преизобилие… альтруизма, тогда как преступление есть не что иное, как изобилие эгоизма»[8 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 118.]. «Услужные» акты П. Сорокин называет ещё «рекомендуемыми» и выступает за признание «премиального», или наградного, права, за выделение его в особую отрасль, кодифицированную по образцу права криминального. Эту идею в России поддерживали также Л. И. Петражицкий и Н. А. Гредескул.
Differetia specifca услужного, или «рекомендуемого», акта П. Сорокин усматривает в «характере психического переживания», выявляет три его необходимых существенных компонента: «Этот своеобразный психический процесс, известный почти каждому по собственным переживаниям, можно охарактеризовать следующими образом: для каждого из нас «услужными» являются те акты (как свои, так и чужие), которые, во-первых, не противоречат нашим «должным» шаблонам, во-вторых, выходят по своей «добродетельности» за пределы «обязательности», в силу этого они добровольны и никто не может притязать на них, а равно выполняющий их не осознаёт себя «обязанным» выполнять их (в форме ли facere, или pati, или abstinere). (…) В силу сказанного для каждого индивида или для совокупности индивидов «подвигами» будут все те акты, как свои, так и чужие, которые наделяются или переживаются ими как акты, обладающими вышеуказанными свойствами»[9 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 119. Facere, pati, abstinere (лат.) – здесь: поведение в форме действия (facere) либо бездействия, которое может быть или терпением (pati), или воздержанием (abstinere).].
Вклад П. Сорокина в разработку социологии награды заслуживает, наверное, отдельного исследования. Ограничимся здесь кратким критическим анализом. В первом большом труде молодого дарования сплетены воедино – на наш взгляд, по эклектическому принципу – едва ли не все известные к 1913 году философские методологии: позитивизм, неокантианство, феноменология, философия жизни. В его труде сочетаются бихевиоризм, формальный социологизм, историцизм и др. На ряд существенных методологических и концептуальных неувязок сразу же обратили внимание его первые рецензенты. Среди них следует упомянуть А. Гизетти, Н. Тоцкого, Т. Райнова, но прежде всего – В. М. Чернова, посвятившего критическому разбору методологии П. Сорокина большую статью под названием «Научное построение идеалов и чистое познание» (где знаменитый социалист-революционер демонстрирует знание последних европейских веяний в области философии и социологии)[10 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 361–406.]. В содержательном отношении книгу П. Сорокина отличает изобилие, если не сказать избыточность, привлекаемого к рассмотрению теоретического и эмпирического материала. Слабым местом является, на наш взгляд, недостаточная продуманность и адекватность терминологии, что обусловлено её зависимостью от разнородных по своему происхождению философских доктрин.
Главное же, мы не разделяем прогрессистских иллюзий новообращённого масона в отношении кар и наград, поэтому не считаем, будто они отомрут, похоронив самих себя; будто их «дрессирующее» воздействие проникает в человеческую природу настолько глубоко, что в принципе способно изменить её (а тем более «улучшить»). Модная бихевиористская методология по схеме «стимул – реакция» переносится П. Сорокиным на человека, как если бы он был высокоинтеллектуальной крысой. Эти позитивистские и либералистские иллюзии основаны, по всей очевидности, на социально-утопических представлениях о человеке и истории. Как верно заметил В. В. Сапов в своей вводной статье к книге П. Сорокина, перекличка названия его «этюда» с названием известного романа Ф. Д. Достоевского, «во многом носит фиктивный характер». Социолог явно недотягивает до тех глубин в понимании человека, которые отличают великого русского писателя с его грозным предупреждением «Зло коренится гораздо глубже в природе человека, чем полагают лекаря-социалисты»[11 - Сапов В. В. В начале «длинного пути» (первая книга Питирима Сорокина). С. 27.]. История же очень скоро обнаружила несостоятельность взглядов П. Сорокина, который сам лишь чудом не сгинул в застенках ГПУ.
Историческое развитие цивилизации, несомненно, «смягчает» нравы, но делает ли она их «лучше»? Наш ответ: нет. Скорей, наоборот. Да и как можно сравнивать зверские казни десятков людей в историческом прошлом с циничным применением современного оружия массового поражения, к примеру, в Хиросиме и Нагасаки? Для сравнения этих исторических реалий нет и быть не может общего «научного» основания, такого рода явления не сопоставимы. «В основе исповедуемого Сорокиным социально-политического идеала лежит масонская просветительская концепция Добра и Зла, согласно которой Зло рассматривается как своего рода математический минус, или, если воспользоваться формулой В. С. Соловьёва, «естественный недостаток, несовершенство, само собой исчезающее с ростом добра»», – констатирует В. В. Сапов, утверждая далее, что «законы функционирования Зла принципиально отличны от законов функционирования Добра»[12 - Сапов В. В. В начале «длинного пути» (первая книга Питирима Сорокина). С. 26.]. Нельзя с ним не согласиться. Отсюда следует, что главная социально-философская идея П. Сорокина о внекаузальной взаимообусловленности, или, точнее говоря, «координации функционального порядка» между преступлениями и наказаниями, с одной стороны, подвигами и наградами, с другой, – а ведь именно на ней и держится всё его теоретическое построение – не выдерживает критики.
Вместе с тем это означает, что в действительности не существует той предустановленной социально-функциональной гармонии «кнута и пряника», того автоматического взаимодействия между преступлениями и наказаниями, с одной стороны, и подвигами и наградами, с другой, на которые П. Сорокин опирался как якобы на самоочевидный факт; что гипертрофированная, как ему казалось, разработанность уголовного права по сравнению с зачатками права премиального, или наградного – вовсе не «иллюстрация «курьёза» научной мысли», а результат общественной практики, складывавшийся веками. Одновременно это означает, что в реальной действительности сфера преступлений и кар существует относительно независимо и автономно от сферы подвигов и наград, что обе они обладают собственными спецификой, закономерностями возникновения, развития и функционирования; что, наконец, представление об их якобы должной зеркальной (обратной) симметричности – не более, чем соблазнительный мираж разума и… «человеческое, слишком человеческое» стремление выдать желаемое за действительное.
Вот почему логически правильные следствия из главного теоретического постулата П. Сорокина, пусть и гипотетические, выглядят явной натяжкой. Приведу пример. «Если бы действительно акты кары стали падать, а акты награды расти, – пишет он, – то по существу дела никакого значительного изменения не произошло бы: рост наград означал бы тот же рост кар, но выраженный не прямо, но косвенно»[13 - Цит. по: Сапов В. В. Цит. соч. С. 24.]. В. В. Сапов комментирует это так: «Сорокин пишет в сослагательном наклонении, подчёркивая тем самым нереальность ситуации. Мы в такой «нереальной» ситуации жили совсем в общем-то недавно, только понять не могли, какой социальный смысл имеет эта безудержная страсть к наградам и орденам. Теперь понятно: когда один провозглашается трижды, четырежды, пятижды (!) героем, то тем самым трижды, четырежды, пятижды подчёркивается ничтожество всех остальных»[14 - Цит. по: Сапов В. В. Цит. соч. С. 24.].
Чисто умозрительно понятно: в определённых обстоятельствах наградой может быть ненаказание (или более мягкое наказание) и, наоборот, карой может быть ненаграждение (или награждение наградой боле низкого достоинства). Известно, к примеру, что мягкое воспитание детей отличается от жёсткого как раз тем, что в нём наказанием является отказ в поощрении. Однако то, что «рост наград» означает «косвенный» «рост кар» (и наоборот) просто не согласуется со здравым смыслом – в реальной жизни кары либо есть, либо их нет. Соответствует ли «косвенная кара» или рост кар в косвенном выражении чему-то конкретному в реальной действительности, автор не уточняет, об этом можно только догадываться. Что же касается интерпретации В. В. Сапова, то она, с нашей точки зрения, носит скорей саркастический характер. У некоторых представителей правящих кругов СССР «безудержная страсть к наградам и орденам» имела мотивом банальное человеческое тщеславие. От него, слава Богу, никто не пострадал, а стремление престарелых людей возвеличить себя путём награждений как собственное унижение не воспринимал никто, кроме разве их завистников из ближайшего окружения.
Идея внутреннего единства «кнута и пряника», их необходимой функциональной взаимосвязи по принципу взаимодополнительности напрашивается сама собой, когда речь идёт о государственном устройстве, основанном на принципе единоначалия. П. Сорокин работал над своей книгой в Российской империи, в монархическом государстве, которое только после 17 октября 1905 г. («Высочайший Манифест Об усовершенствовании государственного порядка») перестало быть абсолютной монархией. Уголовное же и наградное право к началу Первой мировой войны оставалось в России в сущности таким же, каким было и раньше. Так, российская наградная система, описанная в «Своде законов Российской империи» (1892 г.) сохранилась к тому времени почти без изменений и имела явно выраженный абсолютистско-монархический феодально-сословный характер. Соседние и западные державы, на которые ориентировался молодой социолог – Германия, Австро-Венгрия, Великобритания, Италия, Испания, Бельгия и др. – в большинстве своём также были монархиями и империями. Формально-республиканское устройство Франции не могло изменить того существенного фактического обстоятельства, что государство в ней жёстко централизовано. Так что, конечно, была своя логика у идеи внутреннего единства «кнута и пряника» по принципу функционального взаимодополнения – ведь П. Сорокин развил её вслед за Т. Гоббсом и другими политическими философами, опиравшимися на социально-исторический опыт управления в условиях расцвета абсолютизма в эпоху Нового времени.
Между тем, XIX и тем более ХХ века принесли с собой новый социально-исторический опыт, осмысление которого не могло не вести к радикальной переоценке этой идеи. Думается, однако, что и в удельном княжестве даже у самого памятливого и всемогущего князя всегда было много забот и хлопот, так что его правая рука (с кнутом) зачастую не ведала, что делает левая (с пряником), и наоборот. Что уж говорить о абсолютных монархиях и империях, где, выражаясь образно, голову и живые руки государя-императора постепенно всё больше заменяют протезы в форме многотысячного бюрократического аппарата, объективно необходимого для управления провинциальными властями на больших территориях. Так что относительная автономность пенальной и премиальной систем, если они вообще не изначальны, то появляются с самых ранних исторических времён. Что же касается нового опыта ХХ века в его первой половине (авторитарные и тоталитарные режимы) и тем более второй (переход к массовым демократиям, ускорение глобализации), то, с нашей точки зрения, он лишь увеличил реальный разрыв между пенальной и премиальной системами, сделав их автономность ещё более явной.
В советский период отечественной истории на формирование и развитие наградного права определяющее влияние оказала господствовавшая в это время политическая идеология, марксизм-ленинизм. Тотальный политически-идеологический контроль проникал во все сферы человеческой общественной деятельности, прежде всего – в сферу права. Марксистско-ленинская идеология не только повлияла на писанное право, утвержденное в законах, но и на особенности самого правосознания советских людей, сделав так называемую «двойную мораль» массовым социально-психологическим явлением. Влияние политической идеологии на основные формы общественного поведения и морали в условиях тоталитарного государства П. Сорокин вообще не проблематизировал. В 1913-1914 гг. возникновение этого исторически нового феномена, как и феномена «тотальной мобилизации» (Э. Юнгер), стирающей традиционные границы между войной и миром, не допускало даже его богатое социологическое воображение.
Так, основной принцип социализма гласил: «от каждого по способностям – каждому по труду»; между тем в практике «реального социализма» со стороны управляющих нередко действовал мобилизационный принцип: «если можешь – значит должен», со стороны управляемых, наоборот, демобилизационный: «за видимость зарплаты – видимость работы». Три отличительные особенности «услужного» акта, по П. Сорокину, не выдерживают проверки на универсальность, будучи примерены к социально-этическим реалиям тоталитарного, позднее авторитарного советского государства. Да, они очевидны с точки зрения здравого смысла, однако здравый смысл как раз и становится первой жертвой двойной морали и «тотальной мобилизации». Настоящий подвиг мог в СССР противоречить субъективным переживаниям долженствования; мог быть не добровольным, а «добровольно-принудительным»; в особо напряженные моменты истории, которые требовали от граждан предельной (тотальной) мобилизации физических и психических сил, он даже мог не быть «сверхнормальным» (примеры массового героизма советских людей во время Великой Отечественной войны).
Рассматривая власть как социальный феномен, Н. Луман также приходит к выводу, что наказания (негативные санкции власти) и поощрения (позитивные санкции власти) при видимости их симметрии и автоматизма взаимосвязи существенно между собой различаются, поэтому не могут быть рассмотрены теоретически в качестве некоего единства. «Несмотря на свою логическую симметрию, – пишет он, – негативные и позитивные санкции различаются в своих предпосылках и следствиях столь существенно, что дифференциация и спецификация коммуникативных средств не может пройти мимо этого различия»[15 - Луман Н. Власть. М.: Праксис, 2001. С. 40.]. Констатируя этот, на его взгляд, очевидный факт, Н. Луман считает возможным рассматривать действие негативных санкций в отдельности от действия позитивных.
Тем не менее, отдельные положения первой большой работы П. Сорокина, если очистить их от эклектических философско-методологических наслоений и социального утопизма, с нашей точки зрения, верны и не утратили своей актуальности. Это относится к понятию услужного, или рекомендуемого, акта. По сути дела, речь идёт о понятии социального действия, как его понимал М. Вебер, но с теми тремя существенными оговорками-условиями, которые составляют отличительные особенности «подвига». Такие социальные действия мы называем социально-значимыми. Да, новые исторические реалии «военного коммунизма», «тотальной мобилизации», «реального социализма» поставили под вопрос понятия «должное», «сверхнормальное», «добровольное», с точки зрения их смыслового содержания. Но с формально-социологической точки зрения, выделенные П. Сорокиным три критерия услужного, или рекомендуемого, акта остались в силе, поскольку указанные выше реалии сами не могут претендовать на статус нормальности и тем более нормативности, а воспринимаются скорее как социально-исторические аномалии. Вполне адекватно, с нашей точки зрения, и представление П. Сорокина о реакции на услужные акты со стороны социального окружения, т. е. о восприятии социально-значимых действий другими людьми, в первую очередь учредителем награды[16 - См. об этом ниже.].
Важно и в основном правильно (хотя и с некоторыми оговорками, см. ниже) понимание им «социального явления», а также его понятие «социального символизма». Верно наблюдение П. Сорокина, что для однозначной оценки обществом состава услужных, или рекомендуемых, действий как именно подвига (а, скажем, не преступления) необходима относительная гомогенность морального сознания членов этого общества. Правда, в действительности таковая не всегда возможна, а подчас и не всегда желаема, поэтому было бы ошибкой исходить из неё как из некоего нормативного солидаристского идеала. С реально-политических позиций, да и с точки зрения реализма вообще необходим и достаточен всего лишь морально-политический консенсус между награждающим и награждаемым. Представлять дело так, будто оба они непременно являются, должны быть или не могут не быть служителями социальной справедливости, образцами добродетели и гуманизма, – значит игнорировать колоссальный массив реально-исторических фактов, утратить чувство реальности.
Александр Николаевич Малинкин
Награда – такой же древний феномен человеческого социума, как и дар. Но если о дарении и подарке как социальном феномене написаны уже горы книг, то этого не скажешь о награде. Автор книги, кандидат философских наук, доцент кафедры наук о культуре философского факультета НИУ ВШЭ, в отличие от специалистов по фалеристике, рассматривает награду не в её прикладном историческом аспекте, но совсем в другом свете – как социальную символическую форму. Путём феноменологически-социологического исследования он пытается выяснить, в чём заключается сущность награды, что именно символизируют награды и их наградные знаки. Автор выдвигает идею нового направления социального и гуманитарно-научного поиска – «социологию наградного дела», рассматривая эту работу в качестве её концептуального введения.
В книге затрагиваются культурные, политические, экономические, государственно-правовые и социально-этические реалии жизни, которые являются предметами таких дисциплин, как философия, социология, политология, юриспруденция, история, семиология, этика, а также политическая, социальная и культурная антропология. Книга предназначена для широкого круга образованной публики, интересующейся социальной и политической философией и не безразличной к проблемам этологии человека. Книга может быть полезна для философов, социологов, политологов, культурологов, а также для юристов, специализирующихся в области наградного права и теории государственного управления.
Александр Малинкин
Награда как социальный феномен. Введение в социологию наградного дела
© Малинкин А. Н., 2013
© Центр гуманитарных инициатив, 2013
* * *
Посвящаю моей любимой жене
Введение
Почти в каждой российской семье хранятся боевые и трудовые награды дедов и отцов, бабушек и матерей. Это наши семейные реликвии – священная память о близких людях, обеспечивших нам жизнь, какой бы она ни была. За орденами и медалями наших предков стоят фундаментальные ценности социума, значимость которых по большому счёту не зависит от того, при какой власти были получены эти ордена и медали. Достойно жить можно и должно при любой власти. Честный упорный труд на благо Отечества и верность Родине в бою – непреходящие социальные добродетели.
Писать о награде и легко, и трудно. Общеизвестность социального феномена награды не делает его в такой же мере общепонятным. Интуитивно всем ясно, что такое «награда». Ведь с раннего детства нас воспитывали, наказывая за своеволие и непослушание, поощряя за покладистость и подчинение. Кто это делал? Родители, старшие братья и сестры, старшие друзья и товарищи, воспитатели, учителя… Казалось бы, что может быть проще этого необходимого отношения между старшими и младшими, сильными и слабыми, знающими и незнающими и т. п. – отношения, естественно воспроизводимого в любом социуме? Да и зачем в повседневной жизни ломать голову над тем, что не вызывает никаких вопросов и принимается как само собой разумеющееся, данное от века «естественным образом»?
Впрочем, есть люди, которые считают, что само собой ничего разуметься не может, что всякий раз имеет смысл докапываться до предпосылок нашего якобы «естественного» разумения. Автор этих строк принадлежит к числу таких людей.
О наградах писали до недавних пор почти исключительно историки, специализирующиеся в области фалеристики, вспомогательной исторической дисциплины. При этом публикации некоторых из них (речь идёт о музейных работниках и частных коллекционерах) отражали не только знания в этой области, но и практические навыки работы с фалеристическим материалом, соответствующие этим навыкам технико-технологические познания. С начала 1990-х годов по настоящее время в России было издано огромное число книг по фалеристике, но почти все они представляли собой, с одной стороны, чисто исторические исследования, с другой – альбомы, каталоги, справочники. Авторы ни первых, ни тем более вторых не проблематизировали награду как социальный феномен, а если и поднимались до каких-то обобщений, то, как будет показано ниже, делали это не вполне удовлетворительно, поскольку не владели методологическими и понятийными средствами философии, социологии, политологии.
Вместе с тем, и представители указанных дисциплин редко обращали внимание на социальный феномен награды. До него снизошла, впрочем, английская социально-философская традиция: Т. Гоббс, Дж. Локк, И. Бентам, Дж. С. Милль, Г. Спенсер. Но в большинстве случаев награда рассматривалась английскими мыслителями в рамках моральной философии, да и то, как правило, лишь вскользь. Теоретически разработанную концепцию награды можно найти только в утилитаристском социально-этическом учении Иеремии Бентама[1 - Bentham, Jeremy. The Rationale of Reward. (http://www.laits.utexas.edu/poltheory/bentham/rr/)]. В начале ХХ века молодой российский социолог, ученик М. М. Ковалевского, Питирим Сорокин, отправляясь прежде всего от учения И. Бентама, в своём первом монографическом труде открывает для себя роль награды как воспитательного и социализирующего средства. Оставаясь в рамках утилитаристской парадигмы, он, как и И. Бентам, рассматривает награду в рамках единого комплекса, известного под названием «кнут и пряник»: кара и награда, каждая на свой лад, выполняют общественно-полезные функции – дрессируют человека, совершенствуя его природу и общественные нравы.
Что же касается познаний в области фалеристики, то до их теоретического осмысления ни у кого из указанных мыслителей дело не дошло, если не принимать в расчёт геральдические спекуляции Дж. Вико и Т. Гоббса (о гербах вообще и гербах на эмблемах наградных знаков, в частности).
Таким образом, сложилась безотрадная ситуация: историки-фалеристы, знающие о наградных знаках и фактах награждений всё или почти всё, никогда не «поднимались» до философского осмысления социального феномена награды, а социальные философы, владеющие средствами, необходимыми для такого осмысления, никогда не «опускались» до концептуального осмысления прикладных фалеристических знаний, ибо не имели их. Из такой «патовой» междисциплинарной ситуации может быть, по нашему мнению, только один выход – обоюдное встречное движение, как в случае прокладки тоннеля одновременно с двух сторон. Один из вариантов такого встречного движения как раз и представлен в нашей «социологии наградного дела».
Так что же такое «награда»? Согласно этимологическому словарю М. Фасмера, русское слово «награда» происходит из церков но-славянского языка; его более глубокие корни связаны с праславянской лексической формой «nagorditi». От неё в числе прочего произошли: украинское и белорусское «нагорода», болгарское «награда», сербохорватское «награда», словенское «nagrda», чешское «nаhrada» («возмещение, замена»), польское «nagroda». Предположительно, «nagorditi» означало «пожаловать градом, городом» либо «наложить кучей» (ср. русское «нагородить»). В толковых словарях у слова «награда» выделяют три основных значения: 1) почётный знак, орден, которыми отмечают чьи-нибудь заслуги; 2) то, что даётся и получается в знак особой благодарности, признательности; 3) благодарность, дар, воздаяние за что-нибудь, счастливое завершение, утешение («Сон, дневных трудов награда». А. С. Пушкин)[2 - См.: http://etymolog.ruslang.ru/index.php?act=contents&book=vasmer. См. также: http://ru.wiktionary.org.].
Феноменология языковой формы предвосхищает понятийный смысл награды, о котором пойдёт речь в этой книге, но лишь отчасти и с характерным для языка своеобразием – смешивая в одном недифференцированном единстве глубинно существенное и поверхностно феноменальное. Естественные разговорные языки формируют «относительно естественные мировоззрения», а они являются основным предметом феноменологической социологии знания, приверженцем которой считает себя автор. Предлагаемое исследование награды мы рассматриваем, с одной стороны, как наш посильный вклад в разработку социологии наградного дела, а с другой – как опыт социально-феноменологического исследования. Уже простой анализ языка приводит к необходимости последнего – отчасти в дополнение к традиционному сциентистскому объективизму, отчасти в антитезу ему.
В самом деле, если верно, что первоначально наградой мог быть целый город либо сложенное большой кучей добро (оружие, драгоценности и т. п.), как это бывало во времена завоеваний стран и покорений народов, значит, наградой могло быть всё, что угодно. Стало быть, должно реально существовать то, что объединяет всё многообразие феноменальных форм награды. Ведь наградой могут быть и слова признательности, и благодарность в виде грамоты, и денежное вознаграждение, и пожалование титулом, почётным званием… Следовательно, награда – это не просто вещь в виде особого знака, например, орденского или медального, а нечто более сложное: то, что всегда незримо присутствует вместе с этим знаком как его скрытый генератор. Это определённое социальное отношение между людьми, их специфическое социальное взаимодействие, наконец, их социально-чувственная взаимосвязь. В свете феноменологии, награда (независимо от того, имеет ли она специальные репрезентирующие её знаки или нет) приобретает символическую форму и становится социальным символом.
Вопросу о том, символом чего является награда, в каком смысле она что-то символизирует, собственно, и посвящена эта книга. В ней затрагиваются по необходимости многие проблемы реальной общественной, политической, экономической, государственной жизни, являющиеся предметами таких дисциплин, как философия, социология, политология, этология, этика, история, экономика, социальная, культурная, политическая антропология, семиология и др. Едва ли возможно в одной книге одинаково глубоко осмыслить и интеллектуально проработать все содержательно-смысловые аспекты награды как социального феномена – слишком он многослоен, многообразен и переменчив в реальной действительности. Некоторые темы в книге лишь намечены, некоторые проблемы лишь сформулированы. Отсюда и вторая часть названия книги, одновременно уточняющая и программная – «введение в социологию наградного дела». В центре нашего внимания были не столько конкретно-исторические содержательные темы и проблемы, сколько, с одной стороны, методология исследования социального феномена «награда», с другой – его сущность и способы существования.
Эти последние аспекты, как нам представляется, получили достаточно полное освещение и были проработаны нами лучше конкретных проблем социологии наградного дела. Изучать их предстоит исторической социологии с опорой на общую и военную историю, историю политики и дипломатии и на другие дисциплины.
Принципиальным пунктом для нас был способ цитирования: мы не жалели места для обширных цитат из различных источников, чтобы читатель мог получить адекватное представление о точке зрения их авторов (даже если мы их не разделяем). В то же время, мы старались не перегружать книгу материалом из области фалеристики. Она предназначена не столько для специалистов по этой прикладной исторической дисциплине, сколько для широкого круга образованной публики, интересующейся социальной и политической философией и к тому же не безразличной к социально-этическим вопросам и проблемам этологии человека. Возможно, книга будет полезна также для юристов-специалистов в области наградного права, теории государственного управления.
Надеюсь, не пройдут мимо книги и те, кто трудится на ниве профессиональной социологии и политологии. В первую очередь от них автор ждёт критических отзывов, поскольку, отработав в академической социологии более тридцати лет, считает себя вправе критиковать современную отечественную социологию. «Судите нас, ибо вы сами будете судимы нами» – так сформулировал свой исследовательский девиз в книге «Homo soveticus» А. Зиновьев, антисоветский и в то же время глубоко русский социолог. Признаюсь, мне далёко до зиновьевского остроумия и парадоксализма. Нет у меня и той дерзости, что была у ветерана Великой Отечественной войны лётчика-штурмовика капитана А. А. Зиновьева. Но то, что нас объединяет, всё-таки есть: социологический опыт вкупе с возможностью рефлектировать над ним с отстранённой позиции. Много это или мало – судить читателю.
Пользуясь случаем, хочу выразить свою благодарность людям, каждому из которых я в чём-то лично признателен за их участие в моей профессиональной судьбе. Это профессор Г. С. Батыгин, кандидат исторических наук Я. В. Сиверц ван Рейзема, профессор А. М. Руткевич, профессор Л. Г. Ионин, профессор Ю. Н. Давыдов, профессор А. Ф. Филиппов, кандидат философских наук В. А. Куренной.
Вероятно, Г. С. Батыгин не согласился бы с моей критикой познавательного потенциала сциентистски ориентированных социальных исследований. Между тем, этой книги могло и не быть, если бы в 1977 году в Институте социологических исследований АН СССР не началось наше научное сотрудничество и если бы уже в начале 2000-х годов он не оценил её первый черновой набросок по достоинству. Я слишком многим обязан Г. С. Батыгину как учёному и педагогу, приоткрывшему для меня философскую подоплёку социологии, чтобы забыть о его влиянии на формирование моей профессиональной идентичности. Он был и останется для меня образцом личности социального исследователя.
Москва
01.06.13
Глава I. Награда как предмет социологического исследования
1. Социология форм общественного поведения и морали П. Сорокина
Основы российской традиции социологического изучения награды заложил П. Сорокин. В 1914 году он, будучи 24-летним студентом, опубликовал свою первую книгу «Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали»[3 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов.]. Книга с таким названием не могла не вызвать интереса. Новой для России была и её тема. В западноевропейской традиции социальной мысли награда обратила на себя ученое внимание еще со времен Т. Гоббса, Дж. Локка, А. Смита, И. Бентама Г. Спенсера и др. В их трудах награда предстает как необходимый элемент общественной морали, политики, права и, соответственно, как предмет моральной, политической философии и философии права. П. Сорокин опирается на труды указанных авторов, а также на современные ему немецкие, французские, английские источники, однако впервые делает награду предметом социологического исследования.
Особенность подхода П. Сорокина к исследованию феномена награды, унаследованную им от И. Бентама, определил взгляд, согласно которому два, казалось бы, параллельных ряда общественных явлений – преступление и наказание, с одной стороны, подвиг и награда, с другой, представляют собой в сущности взаимосвязанное и взаимообусловленное единство. Оно, полагает П. Сорокин, возникает с древнейших времён, являясь универсальным общечеловеческим феноменом, и исторически эволюционирует в направлении уменьшения числа наказанных и награждённых, смягчения жестокости кар за преступления и снижения интенсивности награждений. Выявленную им историческую тенденцию Сорокин П. называет «законом колебания кар и наград»: «Интенсивность кар (и наград) тем более велика в каждый исторический момент, чем более примитивно данное общество и чем больше антагонистической разнородности в психике и поведении его членов – пишет он. – И наоборот, чем более культурно данное общество, и чем более однородна психика и поведение его членов – тем менее жестоки кары и менее интенсивны награды»[4 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 337.].
Кары и награды оказывают, по выражению П. Сорокина, «дрессирующее» воздействие на человечество. Они требуются для воздействия на психику граждан, чтобы те вели себя в обществе «должным» образом (позднее это будет названо в структурном функционализме, который П. Сорокин начал разрабатывать de facto с 1913 г., «интериоризацией социальных норм», или «социализацией»). В массе своей граждане недостаточно воспитаны, не адекватно реагируют на установленные обществом в социальной этике и зафиксированные государством в праве «должные, запрещенные и рекомендованные акты», прежде всего – на «должные», т. е. на те, которые сопряжены с выполнением ими гражданского долга. Власть и политические акции власть имущих понимаются П. Сорокиным по умолчанию в позитивном смысле. Гарантом конечной позитивности властных акций представляется ему всемирно-исторический прогресс человеческой цивилизации – медленное, но верное приближение к идеалу гуманности. Отсюда и «историческая тенденция падения кар и наград»: «Подобно тому как было сказано: «Война нужна была для того, чтобы уничтожить войну» точно так же можно сказать: «Кары и награды нужны были только для того, чтобы уничтожить кары и награды» таков вывод из всего предыдущего…»[5 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 356.].
Как же конкретно представляет себе этот процесс русский социолог? «То, что раньше было внешне декретируемым «долгом», за неисполнение которого грозили карой, и то, что раньше можно было добыть от индивида лишь с помощью наград, то с течением времени становится «долгом», но долгом не извне навязываемым, а долгом свободным, самопроизвольным, органически присущим внутренним импульсом, – пишет П. Сорокин. – (…) Это есть… «любовь» в том смысле, в каком ее понимали Будда, Христос и другие великие проповедники действенной любви… Иначе говоря – это свободное хотение индивида… Для того, чтобы заставить голодного пообедать – не нужно кар и наград, он сам с удовольствием сядет за стол и будет есть. То же и тут, кары и награды нужны только тогда и для того, кто не приспособлен к социально полезному поведению; там же, где социально полезные шаблоны являются органической потребностью, там кары и награды излишни»[6 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 356, 357.].
Таким образом, кары и награды смягчают нравы, повышают сознательность людей, уменьшая их эгоизм и увеличивая альтруизм, тем самым способствуют росту социальной справедливости и солидарности в обществе. Поскольку социальная функция кар и наград состоит, прежде всего, «в создании, расширении и укреплении социальной справедливости», то «кары и награды падают» по мере её роста – а рост социальной справедливости, по его мнению, со всей очевидностью наблюдается в ходе истории в виде «прогресса человеческого поведения». «Они [кары и награды – А.М.], следовательно, создавая солидарность, сами себе роют могилу, в которой и будут похоронены на веки вечные… Сверхчеловек, стоящий выше современного добра и зла, права и нравственности, не знающий извне навязываемого «долга» и полный действенной любви к сочеловекам, – вот предел, к которому ведёт история человечества»[7 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 357.]. Вера молодого российского социолога в доброту власти, ее сущностное благоразумие, гарантом которого выступает в его глазах социальный прогресс на базе научного знания, настолько слепа и безгранична, что даже идеи Ф. Ницше о «воле к власти» и скором пришествии «сверхчеловека» он истолковывает на голубом глазу исключительно в светлом альтруистическом духе.
Предметом социологии кар и наград П. Сорокина являются «основные формы общественного поведения и морали», к которым он относит «преступные» и «услужные акты», выделяющиеся на общем фоне нормального законопослушного поведения большинства людей своей общественной значимостью (соответственно, отрицательной и положительной). В трактовке этих актов П. Сорокин следует за И. Бентамом, Р. Йерингом, Р. Деля-Грассери. Так, например, последний писал: «Другое право,… право симметричное с правом пенальным и неизвестное как криминалистам, так и криминологистам,… это есть право премиальное. Преступлению или нарушению права должен быть противопоставлен героизм или необязательная добродетель, выходящая из границ (нормальной или обязательной) добродетели. (…) Это есть уже преизобилие… альтруизма, тогда как преступление есть не что иное, как изобилие эгоизма»[8 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 118.]. «Услужные» акты П. Сорокин называет ещё «рекомендуемыми» и выступает за признание «премиального», или наградного, права, за выделение его в особую отрасль, кодифицированную по образцу права криминального. Эту идею в России поддерживали также Л. И. Петражицкий и Н. А. Гредескул.
Differetia specifca услужного, или «рекомендуемого», акта П. Сорокин усматривает в «характере психического переживания», выявляет три его необходимых существенных компонента: «Этот своеобразный психический процесс, известный почти каждому по собственным переживаниям, можно охарактеризовать следующими образом: для каждого из нас «услужными» являются те акты (как свои, так и чужие), которые, во-первых, не противоречат нашим «должным» шаблонам, во-вторых, выходят по своей «добродетельности» за пределы «обязательности», в силу этого они добровольны и никто не может притязать на них, а равно выполняющий их не осознаёт себя «обязанным» выполнять их (в форме ли facere, или pati, или abstinere). (…) В силу сказанного для каждого индивида или для совокупности индивидов «подвигами» будут все те акты, как свои, так и чужие, которые наделяются или переживаются ими как акты, обладающими вышеуказанными свойствами»[9 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 119. Facere, pati, abstinere (лат.) – здесь: поведение в форме действия (facere) либо бездействия, которое может быть или терпением (pati), или воздержанием (abstinere).].
Вклад П. Сорокина в разработку социологии награды заслуживает, наверное, отдельного исследования. Ограничимся здесь кратким критическим анализом. В первом большом труде молодого дарования сплетены воедино – на наш взгляд, по эклектическому принципу – едва ли не все известные к 1913 году философские методологии: позитивизм, неокантианство, феноменология, философия жизни. В его труде сочетаются бихевиоризм, формальный социологизм, историцизм и др. На ряд существенных методологических и концептуальных неувязок сразу же обратили внимание его первые рецензенты. Среди них следует упомянуть А. Гизетти, Н. Тоцкого, Т. Райнова, но прежде всего – В. М. Чернова, посвятившего критическому разбору методологии П. Сорокина большую статью под названием «Научное построение идеалов и чистое познание» (где знаменитый социалист-революционер демонстрирует знание последних европейских веяний в области философии и социологии)[10 - Сорокин П. Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали. СПб.: РХГИ, 1999. Книгу заново открыл и подготовил к изданию к 110-й годовщине со дня рождения ее автора В. В. Сапов. С. 361–406.]. В содержательном отношении книгу П. Сорокина отличает изобилие, если не сказать избыточность, привлекаемого к рассмотрению теоретического и эмпирического материала. Слабым местом является, на наш взгляд, недостаточная продуманность и адекватность терминологии, что обусловлено её зависимостью от разнородных по своему происхождению философских доктрин.
Главное же, мы не разделяем прогрессистских иллюзий новообращённого масона в отношении кар и наград, поэтому не считаем, будто они отомрут, похоронив самих себя; будто их «дрессирующее» воздействие проникает в человеческую природу настолько глубоко, что в принципе способно изменить её (а тем более «улучшить»). Модная бихевиористская методология по схеме «стимул – реакция» переносится П. Сорокиным на человека, как если бы он был высокоинтеллектуальной крысой. Эти позитивистские и либералистские иллюзии основаны, по всей очевидности, на социально-утопических представлениях о человеке и истории. Как верно заметил В. В. Сапов в своей вводной статье к книге П. Сорокина, перекличка названия его «этюда» с названием известного романа Ф. Д. Достоевского, «во многом носит фиктивный характер». Социолог явно недотягивает до тех глубин в понимании человека, которые отличают великого русского писателя с его грозным предупреждением «Зло коренится гораздо глубже в природе человека, чем полагают лекаря-социалисты»[11 - Сапов В. В. В начале «длинного пути» (первая книга Питирима Сорокина). С. 27.]. История же очень скоро обнаружила несостоятельность взглядов П. Сорокина, который сам лишь чудом не сгинул в застенках ГПУ.
Историческое развитие цивилизации, несомненно, «смягчает» нравы, но делает ли она их «лучше»? Наш ответ: нет. Скорей, наоборот. Да и как можно сравнивать зверские казни десятков людей в историческом прошлом с циничным применением современного оружия массового поражения, к примеру, в Хиросиме и Нагасаки? Для сравнения этих исторических реалий нет и быть не может общего «научного» основания, такого рода явления не сопоставимы. «В основе исповедуемого Сорокиным социально-политического идеала лежит масонская просветительская концепция Добра и Зла, согласно которой Зло рассматривается как своего рода математический минус, или, если воспользоваться формулой В. С. Соловьёва, «естественный недостаток, несовершенство, само собой исчезающее с ростом добра»», – констатирует В. В. Сапов, утверждая далее, что «законы функционирования Зла принципиально отличны от законов функционирования Добра»[12 - Сапов В. В. В начале «длинного пути» (первая книга Питирима Сорокина). С. 26.]. Нельзя с ним не согласиться. Отсюда следует, что главная социально-философская идея П. Сорокина о внекаузальной взаимообусловленности, или, точнее говоря, «координации функционального порядка» между преступлениями и наказаниями, с одной стороны, подвигами и наградами, с другой, – а ведь именно на ней и держится всё его теоретическое построение – не выдерживает критики.
Вместе с тем это означает, что в действительности не существует той предустановленной социально-функциональной гармонии «кнута и пряника», того автоматического взаимодействия между преступлениями и наказаниями, с одной стороны, и подвигами и наградами, с другой, на которые П. Сорокин опирался как якобы на самоочевидный факт; что гипертрофированная, как ему казалось, разработанность уголовного права по сравнению с зачатками права премиального, или наградного – вовсе не «иллюстрация «курьёза» научной мысли», а результат общественной практики, складывавшийся веками. Одновременно это означает, что в реальной действительности сфера преступлений и кар существует относительно независимо и автономно от сферы подвигов и наград, что обе они обладают собственными спецификой, закономерностями возникновения, развития и функционирования; что, наконец, представление об их якобы должной зеркальной (обратной) симметричности – не более, чем соблазнительный мираж разума и… «человеческое, слишком человеческое» стремление выдать желаемое за действительное.
Вот почему логически правильные следствия из главного теоретического постулата П. Сорокина, пусть и гипотетические, выглядят явной натяжкой. Приведу пример. «Если бы действительно акты кары стали падать, а акты награды расти, – пишет он, – то по существу дела никакого значительного изменения не произошло бы: рост наград означал бы тот же рост кар, но выраженный не прямо, но косвенно»[13 - Цит. по: Сапов В. В. Цит. соч. С. 24.]. В. В. Сапов комментирует это так: «Сорокин пишет в сослагательном наклонении, подчёркивая тем самым нереальность ситуации. Мы в такой «нереальной» ситуации жили совсем в общем-то недавно, только понять не могли, какой социальный смысл имеет эта безудержная страсть к наградам и орденам. Теперь понятно: когда один провозглашается трижды, четырежды, пятижды (!) героем, то тем самым трижды, четырежды, пятижды подчёркивается ничтожество всех остальных»[14 - Цит. по: Сапов В. В. Цит. соч. С. 24.].
Чисто умозрительно понятно: в определённых обстоятельствах наградой может быть ненаказание (или более мягкое наказание) и, наоборот, карой может быть ненаграждение (или награждение наградой боле низкого достоинства). Известно, к примеру, что мягкое воспитание детей отличается от жёсткого как раз тем, что в нём наказанием является отказ в поощрении. Однако то, что «рост наград» означает «косвенный» «рост кар» (и наоборот) просто не согласуется со здравым смыслом – в реальной жизни кары либо есть, либо их нет. Соответствует ли «косвенная кара» или рост кар в косвенном выражении чему-то конкретному в реальной действительности, автор не уточняет, об этом можно только догадываться. Что же касается интерпретации В. В. Сапова, то она, с нашей точки зрения, носит скорей саркастический характер. У некоторых представителей правящих кругов СССР «безудержная страсть к наградам и орденам» имела мотивом банальное человеческое тщеславие. От него, слава Богу, никто не пострадал, а стремление престарелых людей возвеличить себя путём награждений как собственное унижение не воспринимал никто, кроме разве их завистников из ближайшего окружения.
Идея внутреннего единства «кнута и пряника», их необходимой функциональной взаимосвязи по принципу взаимодополнительности напрашивается сама собой, когда речь идёт о государственном устройстве, основанном на принципе единоначалия. П. Сорокин работал над своей книгой в Российской империи, в монархическом государстве, которое только после 17 октября 1905 г. («Высочайший Манифест Об усовершенствовании государственного порядка») перестало быть абсолютной монархией. Уголовное же и наградное право к началу Первой мировой войны оставалось в России в сущности таким же, каким было и раньше. Так, российская наградная система, описанная в «Своде законов Российской империи» (1892 г.) сохранилась к тому времени почти без изменений и имела явно выраженный абсолютистско-монархический феодально-сословный характер. Соседние и западные державы, на которые ориентировался молодой социолог – Германия, Австро-Венгрия, Великобритания, Италия, Испания, Бельгия и др. – в большинстве своём также были монархиями и империями. Формально-республиканское устройство Франции не могло изменить того существенного фактического обстоятельства, что государство в ней жёстко централизовано. Так что, конечно, была своя логика у идеи внутреннего единства «кнута и пряника» по принципу функционального взаимодополнения – ведь П. Сорокин развил её вслед за Т. Гоббсом и другими политическими философами, опиравшимися на социально-исторический опыт управления в условиях расцвета абсолютизма в эпоху Нового времени.
Между тем, XIX и тем более ХХ века принесли с собой новый социально-исторический опыт, осмысление которого не могло не вести к радикальной переоценке этой идеи. Думается, однако, что и в удельном княжестве даже у самого памятливого и всемогущего князя всегда было много забот и хлопот, так что его правая рука (с кнутом) зачастую не ведала, что делает левая (с пряником), и наоборот. Что уж говорить о абсолютных монархиях и империях, где, выражаясь образно, голову и живые руки государя-императора постепенно всё больше заменяют протезы в форме многотысячного бюрократического аппарата, объективно необходимого для управления провинциальными властями на больших территориях. Так что относительная автономность пенальной и премиальной систем, если они вообще не изначальны, то появляются с самых ранних исторических времён. Что же касается нового опыта ХХ века в его первой половине (авторитарные и тоталитарные режимы) и тем более второй (переход к массовым демократиям, ускорение глобализации), то, с нашей точки зрения, он лишь увеличил реальный разрыв между пенальной и премиальной системами, сделав их автономность ещё более явной.
В советский период отечественной истории на формирование и развитие наградного права определяющее влияние оказала господствовавшая в это время политическая идеология, марксизм-ленинизм. Тотальный политически-идеологический контроль проникал во все сферы человеческой общественной деятельности, прежде всего – в сферу права. Марксистско-ленинская идеология не только повлияла на писанное право, утвержденное в законах, но и на особенности самого правосознания советских людей, сделав так называемую «двойную мораль» массовым социально-психологическим явлением. Влияние политической идеологии на основные формы общественного поведения и морали в условиях тоталитарного государства П. Сорокин вообще не проблематизировал. В 1913-1914 гг. возникновение этого исторически нового феномена, как и феномена «тотальной мобилизации» (Э. Юнгер), стирающей традиционные границы между войной и миром, не допускало даже его богатое социологическое воображение.
Так, основной принцип социализма гласил: «от каждого по способностям – каждому по труду»; между тем в практике «реального социализма» со стороны управляющих нередко действовал мобилизационный принцип: «если можешь – значит должен», со стороны управляемых, наоборот, демобилизационный: «за видимость зарплаты – видимость работы». Три отличительные особенности «услужного» акта, по П. Сорокину, не выдерживают проверки на универсальность, будучи примерены к социально-этическим реалиям тоталитарного, позднее авторитарного советского государства. Да, они очевидны с точки зрения здравого смысла, однако здравый смысл как раз и становится первой жертвой двойной морали и «тотальной мобилизации». Настоящий подвиг мог в СССР противоречить субъективным переживаниям долженствования; мог быть не добровольным, а «добровольно-принудительным»; в особо напряженные моменты истории, которые требовали от граждан предельной (тотальной) мобилизации физических и психических сил, он даже мог не быть «сверхнормальным» (примеры массового героизма советских людей во время Великой Отечественной войны).
Рассматривая власть как социальный феномен, Н. Луман также приходит к выводу, что наказания (негативные санкции власти) и поощрения (позитивные санкции власти) при видимости их симметрии и автоматизма взаимосвязи существенно между собой различаются, поэтому не могут быть рассмотрены теоретически в качестве некоего единства. «Несмотря на свою логическую симметрию, – пишет он, – негативные и позитивные санкции различаются в своих предпосылках и следствиях столь существенно, что дифференциация и спецификация коммуникативных средств не может пройти мимо этого различия»[15 - Луман Н. Власть. М.: Праксис, 2001. С. 40.]. Констатируя этот, на его взгляд, очевидный факт, Н. Луман считает возможным рассматривать действие негативных санкций в отдельности от действия позитивных.
Тем не менее, отдельные положения первой большой работы П. Сорокина, если очистить их от эклектических философско-методологических наслоений и социального утопизма, с нашей точки зрения, верны и не утратили своей актуальности. Это относится к понятию услужного, или рекомендуемого, акта. По сути дела, речь идёт о понятии социального действия, как его понимал М. Вебер, но с теми тремя существенными оговорками-условиями, которые составляют отличительные особенности «подвига». Такие социальные действия мы называем социально-значимыми. Да, новые исторические реалии «военного коммунизма», «тотальной мобилизации», «реального социализма» поставили под вопрос понятия «должное», «сверхнормальное», «добровольное», с точки зрения их смыслового содержания. Но с формально-социологической точки зрения, выделенные П. Сорокиным три критерия услужного, или рекомендуемого, акта остались в силе, поскольку указанные выше реалии сами не могут претендовать на статус нормальности и тем более нормативности, а воспринимаются скорее как социально-исторические аномалии. Вполне адекватно, с нашей точки зрения, и представление П. Сорокина о реакции на услужные акты со стороны социального окружения, т. е. о восприятии социально-значимых действий другими людьми, в первую очередь учредителем награды[16 - См. об этом ниже.].
Важно и в основном правильно (хотя и с некоторыми оговорками, см. ниже) понимание им «социального явления», а также его понятие «социального символизма». Верно наблюдение П. Сорокина, что для однозначной оценки обществом состава услужных, или рекомендуемых, действий как именно подвига (а, скажем, не преступления) необходима относительная гомогенность морального сознания членов этого общества. Правда, в действительности таковая не всегда возможна, а подчас и не всегда желаема, поэтому было бы ошибкой исходить из неё как из некоего нормативного солидаристского идеала. С реально-политических позиций, да и с точки зрения реализма вообще необходим и достаточен всего лишь морально-политический консенсус между награждающим и награждаемым. Представлять дело так, будто оба они непременно являются, должны быть или не могут не быть служителями социальной справедливости, образцами добродетели и гуманизма, – значит игнорировать колоссальный массив реально-исторических фактов, утратить чувство реальности.
Последний отзыв
Очень интересно