Конструирование адекватности. Поиск оснований. Часть II

– И те, кто хотят обладать таким или другим ПРАВОМ, вместо тех, кто владеет сегодня всем.

– И те, кто обладают частью права на такое, но хотят получить больше, или все… И, конечно же, те, кто могут ринуться на чужое ПРАВО – тоже могут потерять все…, и даже то, что у них наличествует сегодня (Шекспир «Ричард II»).

– И те, кто уже владеет чем-то из этого или этим всем, но не желает утратить такое ПРАВО – они все в этом разговоре, в разговоре об основаниях.

Они все с ним, с таким разговором, связаны конкретной мертвой хваткой. И такая хватка определяет их ПРАВО, благополучие, место в горизонтали-вертикали и говорит о конкретном физическом выживании их потомства.

И правящие могут желать разговора или не желать, понимать его или не понимать, ненавидеть, отрицать необходимость разговора и обязательного участия в нем. Но любое их отношение к нему не позволяет удалить его из их жизни.

Но если они вдруг станут не способны понимать разговор, тогда их ПРАВУ наступит конец…, а дальше… Так же случится и в случае, если они вдруг утратят способность воспроизводить разговор.

И попытка механически запустить «разговор об основаниях» – это всегда нечто пустое, разговор – это не камлания служителей мертвого культа, тут все сложнее.

И утверждение оснований и будет предполагать ненависть к чужим основаниям, и будет отбирать конкретное ПРАВО у тех, кто утратил основания. И такое утверждение определяет многое, производит разное, создавая значительные последствия для судьбы тех, кто включен в сильный разговор.

Но вопрос об основаниях и последующее за ним ПРАВО – это не разговор о том, кто кем или чем будет распоряжаться, тут дело не в обычной выгоде, праве владения – тут все сложнее и серьезней. Разговор об основаниях всегда связан с вопросом того, что конкретно определяют основания, а после это конкретное историческое существование.

И тех, кто думают, что разговор об основаниях – это обыденный бытовой разговор о личном благополучии, обогащении, тех, кто двинется к таким слабым основаниям или применит основания для получения именно такого права, ждут не только неприятности, но не только их, но и подконтрольное им тело.

Вопрос об основаниях всегда связан с тем, что находится на грани жизни и смерти, встречи с запредельным, определения основ бытия. Поэтому такие разговоры – это всегда про МЕТА, которое будет определять присутствие тех, кто был, и, возможно, тех, кто будет или не будет.

И несерьезное взаимоотношение с таким или слабое понимание того, чем оно является на самом деле и как оно затронет судьбы всех – повлечет за собой в итоге конкретные кризисные последствия. То есть ПРАВО не предоставляется просто так «ни для чего», для удовлетворения примитивного эгоизма. ПРАВО возникает для реализации запредельных оснований, для создания сильного направления после. Но если отсутствуют действительные основания или нет ПРАВА, а осталось только «право», тогда неминуемо и завершение…

И любая рес-публика – это «общее дело», но если нет «общего дела-блага», тогда что это? Ну, вот нет общих дел, нет общей цели (для достижения общего блага). Тогда что это за собрание, и собрание ли, или это собрание слабоумных? И для имитации (res) могут быть предложены лозунги, декларации или что-то пострашнее, прямое насилие над теми, кто не может понять смысл бормотания уже-не-правящих, но что это отменяет в итоге? И каков будет итог такого?

Идеалисты и реалисты

Иногда может возникать мысль о том, что в политической, экономической и другой действительности присутствуют реалисты и противостоящие им, не совсем адекватные, идеалисты , но все такое – это только мысли. Проблема, скорее всего, заключается в ином:

– Иногда кто-то решает, что его мысли (ментальное), его концепция – это «то, что происходит в последнем значении», а не только «его мышление о том, что происходит».

– И тот, кто предлагает свое мышление в качестве последнего происходящего, в итоге может оказаться в ситуации определенного слабоумия, но определять такое понятием «идеализм» – это тоже только упрощение.

Реалисты и идеалисты о том, что происходит, обладают только «учениями». И разговоры о том, что кто-то следует фактам, и он реалист, а кто-то не следует – и он идеалист, – это слабые разговоры, так как «выделение фактов – это всегда мышление». То есть и те и другие следуют за своим мышлением и взаимодействуют с происходящим, являясь этим происходящим. То есть не просто мышлением, а неким происходящим-мышлением, без возможности являться сильным происходящим без мышления, и в отсутствии способности обладать особым последним мышлением о происходящем.

И случается, что кто-то проиграл, следуя за своим мышлением: исходя из наличествующих оценок, решений, действительных условий, происходящего и другого; а кто-то выиграл по разным причинам. И тут, в такой точке, у выигравшего может возникнуть радикальная мысль о том, что это произошло, потому как он реалист, сверхпрактик, и его действия и мысли – это последняя истина. Но в итоге такой «реалист» тоже становится очередным идеалистом…

И, возможно, любой утверждающий себя в качестве действительного реалиста – это всегда пока еще не знающий о таком идеалист?

И если, почему-то, кто-то вообразит, что его «истина» является чем-то последним или «чем-то большим, нежели то, что происходит», но затем происходящее двинется в каком-то очередном направлении. То после возникнет последующее разочарование, и реалист в итоге обрушения своего мышления ощутит себя слабым идеалистом.

Конечно же, все такое мышление о том, что «факты – это всегда мышление», не отвергает особого «соответствия мышления и происходящего». То есть ментальные конструкции позволяют оценивать нечто в происходящем или то, что можно определить словами «факт», «событие», что также предполагает создание искусственных экспериментов, что в последующем предполагает выявления того, что определяется словами «закономерность», «теория», «концепция», «целостная картина», «система».

Но, опять же, вся эта человеческая деятельность и все произведенные в результате мыслительные конструкции и обнаруженные с помощью мышления закономерности – это все не будет вскрывать «вещь в себе» в последнем значении. И такие конструкции, в любом случае, – это, опять же, из мира мысли.

А выявленные закономерности и вскрытое в качестве истины разве не говорит о том, что наше мышление тождественно происходящему? Но тут опять окажется, что наше мышление о происходящем, даже определяющее это в качестве закономерности – это нечто существующее в качестве особой онтологии, которая почему-то позволяет производить нечто значительное с этим происходящим, но оно, опять же, им стать не может, и понять его может только через упрощенные схемы, через мышление.

И соответствие, и последующее присутствие в этом происходящем – это все же присутствует, но попытки дать такому окончательное мыслительное определение – это только попытки…

Но «глобальные попытки определить это все, и себя в этом», то есть конкретная «теория адекватности» – имеют для Человека обязательные глобальные последствия…

И без таких «глобальных теорий о том, что происходит» – Человек быть не может в качестве Субъекта этой странной Истории, которая предполагает обязательный глобальный рассказ о себе, что и подразумевает «внешнюю» возможность быть в таком в качестве Участника. С постоянным выявлением смысла, перипетий и драм, и возникающих осмысленных Целей в этом происходящем. А после и тех, кто против всего этого очередного действительного в качестве происходящего…

То есть отсутствие глобального понимания, определения себя, рефлексии о себе, попыток определить происходящее в окончательном значении – предполагает отсутствие Актора и подразумевает бессубъектное происходящее, или вещь.

И мысли «реалиста», утверждающего, что он особый практик, который, согласно его представлениям, действует в канве действительного происходящего, вне различных идеальных конструкций, – могут быть. И реалист, утверждающий, что «глобальные теории о том, что происходит, его не интересуют» – кого-то обманывает. Возможно, себя или тех, чьи «глобальные представления о происходящем» подвергаются атаке с его стороны, со стороны его происходящего?

5. Слом субъектии

Революции и контрреволюции возникают не тогда, когда эксплуатируемый восстает против эксплуататоров, или когда правящих атакует класс снизу или сбоку, или класс из вчера контратакует новых правящих. Конечно, все это будет происходить в итоге, если, опять же, гибнущая субъектия не будет захвачена до, во время или после.

Революции происходят тогда, когда нынче правящих охватывает смысловое слабоумие, когда они не способны и не хотят продолжать производить сильную мысль, а затем и другое, то есть реальное управление, действие. И сначала ум правящих поражает всеобщая бессмысленность (слабоумие) , а после, через время, произойдет революция, которая поставит точку этого исторического тупика.

И во времена слабоумия правящие перестают создавать смысл «в куда-то», и тогда, возможно, – это не правящий, а праздный класс. И такой праздный быстро превращается в субстанцию, которая не способна создавать обычные и особые, в том числе интеллектуальные продукты, которые затем становятся основанием для всего этого происходящего.

И кто-то, возможно, выдернет следующую странную мысль из неявленного, которая вынесет на поверхность других, или особую мысль схватит часть правящих, и тогда у них будет новый шанс, а может быть, и не будет.

И все происходящее – это открытая особая книга, и каждый участник является тем, кто пишет историю в ней, и в таком присутствуют неустановленные константы, но нет сильной определенности и нет завершенности до тех пор, пока смерть не завершит всех, ну или всех участников конкретного противостояния.

Гибель мысли – гибель цели, и…

Если цель погибла[31 - «res publica».], то вместе с этим исчезает и субъектия, и субъект в том числе в итоге может перестать быть или станет другим[32 - Другой вариант такого, например, изложен во «Введении» в работе М.И. Богдановича «Походы Румянцева, Потемкина и Суворова в Турции, 1852», где речь идет о силе Османов.]. И если итоговая цель потерявшего смысл собрания – это ликвидация субъектии, то таким и становится присутствующее образование, процесс, жизнь, идеалы, нормы, ценности…

Предположим проблемы создателей проекта. Было взято экономическое учение ХIХ века. Конечно же, можно сказать, что был еще и…, конечно же, был, как и многое другое, и сюда можно вставить и различное всеразвитие мысли до этого…, до этого… вглубь веков…, вглубь мышления… Сюда также нужно отнести сумму позитивистских представлений ХIХ века. Конечно, можно сказать, что там была еще загадочная диал… Абракадабра! И что это? Итак, значительная экономическая теория и плюс еще какие-то мысли. А как же быть с таким учением, как …м? Его можно извлечь из работ… ну извлечь… И что-то из речи н… И конечно же, сюда можно добавить что-то из Гегеля, и таким образом уйти от примитивного (позитивизма), а в итоге в качестве неких младогегельянцев предположить «диалектическое учение о мире». Но а где тут полноценная замкнутая философская негативная метафизика, где тут учение о тотальном всеобщем? Увы, но даже и его нет. И очередные слабые представители могут утверждать, что были открыты последние законы мироздания, но можно уточнить: какие, где они записаны и Кто их передал? То есть необходимо точно определить, от Кого и Кем конкретно было получено такое «откровение», и в каком «источнике» после было записано столь сильное знание?

Итак, что такое научный…? В нем, возможно, присутствовали такие части:

– Экономическое учение (теория). Но любая теория – это упрощение, это сведение сложности к чему-то простому, к какому-то упрощению. А любое упрощение – это все же не то, что происходит на самом деле. И все константы теории, все аксиомы и связи потом – это все, опять же, нечто, что после проверки временем окажется сущностью с особым онтологическим статусом, а после – и ничтожностью, которую в любом случае опротестует происходящее.

– Вырванные диалектические рассуждения Гегеля[33 - И в целом «метафизика» Гегеля, только упрощенная в некотором смысле.]; абстрактное развитие через противоречие; специфическое классовое учение; о господине; учения о стадиях развития объективного духа, формациях, отчуждении, эксплуатации и другом… Но как могут противоречия исчезнуть, если само развитие предполагает постоянное противопоставление? Форма, содержание, синтез, антисинтез, ирригационные цивилизации, спираль…, тождество мысли и бытия… И что в таком варианте Конец Истории – это конец противоречий, то есть конец развития, то есть конец Истории, то есть конец вида? И если История – это сверхблаго, то как можно желать ее завершения? И как государство может оказаться в музеях вместе с каменными топорами, если государство – это понятие, то есть как материалист может быть субъективным идеалистом? Почему возникает желание эксплуатировать – это родовая травма человеческого вида, это нормальность, это перекос, этого нет, а если нет, то?.. И всегда можно отрицать в таких рассуждениях то, что это особое младогегельянство. Но это не отменяет факта, что все эти метафизические построения очень схожи с тем, что разворачивается в работах Гегеля.

– Части философского позитивизма ХIХ века. Вера в то, что наука может стать положительным учением о последних основаниях…

– Различные мысли философов эпохи итальянского гуманизма, эпохи французского, английского, немецкого просвещения, эпохи модернизации и становления Нового мира, мира производства, мира капитала, мира особой эксплуатации, мира колонизации…, мира рывка… глобального мира.

– И что-то еще, что было позже отброшено…, и о чем не принято говорить…, и это особая древняя мечта, о которой по дороге забыли, так как эклектическое учение превратилось в неполноценную негативную метафизику, которая отрицает любое утверждение об отсутствии (присутствии)[34 - Такую аномалию сложно понять из нормального обыденного состояния, то есть как отсутствие одновременно утверждает присутствие? И любой сразу же живет в двух мирах, он присутствует отсутствуя, он адекватен и неадекватен одновременно.] оснований… (напр., христианский экзистенциализм).

Но как, оставаясь «настоящим ученым», «настоящим позитивистом» и действительным материалистом, но все же несмотря ни на что, каким-то образом получить доступ к тому миру, миру, из которого возникает некий особый энтузиазм, некая энергия, дающая особый толчок всему «материальному» происходящему? И как могут сожительствовать вместе и детерминированная история, и особый источник силы? А что делать с личностью, которая, допустим, не является выразителем классовых интересов, и если вдруг окажется, что не классы – вершители истории, а нечто иное, и даже не личность? И классы вдруг окажутся одним из многих концептуальных упрощений? И как, предполагая нечто нематериалистическое, или даже при этом нечто гуманистическое[35 - Материализм и гуманизм – несовместимы.] – оставаться настоящим объективным исследователем, который не верит во всякие прорывы из какого-то такого, то есть именно оттуда, или тут нужно будет признать в некоей материи некую духовную составляющую, но что тогда, какой-то особый примитив (эссенциализм)?

В любом случае, странный духовный порыв был в итоге все равно отброшен, но вместе с ним угас и тот энтузиазм, после остывания которого, как указывал Бердяев в «Истоках», может возникнуть упадочное мещанство и мелкобуржуазность, ставшие мышлением европейских масс уже в ХIХ веке. В итоге, отпадение от сильного смысла прикончит все предыдущее, все мечтания и стремления, что стало действительным для всех в 70-е, и окончательная реальность такого – это конец, который наступил чуть позже. Конец, который предвещает новое мировое средневековье, предрекаемое Бердяевым в различных работах и другими мыслителями, и список их упоминаний слишком значителен. И в глубине под возникшим новым особым миром, там, внутри, под его подвалом, будут сокрыты развалины того древнего мира рывка, мира, который умел и мог мечтать… И если надежда не сбыться таковому? И как быть с предрекаемым детерминизмом и все же надеждой, надеждой на то, что… «вера и страсть»…

Но как же без «обращения к колодцу» выигрывать войны, как противостоять вторжению, как всем вместе устремляться через пропасть в момент разрыва и катастрофы, как соединять ничем не связанные поколения, как приходить и уходить, как беречь созданное кем-то вчера, как и зачем создавать нечто вечное и нетленное, как сохранять целостность и единство?

И как, отрицая ту реальность, в которой, опять же, все присутствуют постоянно незримо, можно защищать это тленное тут, без надежды соединить это все зыбкое с чем-то другим? В таком материальном мышлении – все прах, и все случайность, конечно же, она детерминирована, но что толку? Для каждого его начало, его предназначение – это загадка, и детерминизма тут слишком мало для противостояния присутствующему страху, безумию, насилию, эксплуатации, жестокости, бессмысленности, несправедливости, скотству, рабству, смерти. И для того чтобы решиться противостоять всему этому, всему этому злу, всему миру детерминизма, миру бесполезности, миру проигравших, миру, где все места и роли известны заранее, где существуют те, кому принадлежит все, и те, кто в таком мире – это чей-то только инструмент, говорящий скот, безгласная тварь, орудие производства или что-то похуже, нечто особо-ненужное, что нужно уничтожить вместе со всем его потомством.

И для противостояния такому сверхсильному, тому, что превращает всех в нечто бесполезное, в нечто такое, о чем и говорить не всегда хочется… И для противостояния этому нужно что-то особое, особо-древнее, особо-запретное, и такое особое нужно где-то обнаружить, где-то, но не тут. И это особо-обнаруженное должно быть сильным, а «иначе никак…» из Твардовского.

И как соединить бесполезное материалистическое учение в нечто целое? Как решить столь невозможную задачу? В работе Гейзенберга «Физика и философия» присутствуют рассуждения о проблемах физиков-метафизиков проекта. Дело в том, что, увлекаясь диалектикой, в итоге станешь негативным метафизиком, а увлекаясь позитивизмом, почти наверняка попадаешь в ряды примитивных эссенциалистов. То есть нужно всегда тонко избегать и одного, и другого. Но как можно оставаться и любителем первой философии, и позитивистом одновременно? И чем в таком значении заканчиваются любые «позитивные доказательства бытия Бога»? Увы, ничем…. В примитивном значении – это как быть особым ученым по неким теориям систем, но при этом и хорошо знать математику, то есть, с одной стороны, воспроизводить неколичественные и некачественные абстракции, а с другой – предлагать количественный субстрат для придания этому всему «научной» завершенности.