Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга

«Наконец, я решился идти на докторский экзамен… Но, желая по упрямству показать факультету, что иду на экзамен не сам, а меня посылают насильно, я откинул весьма неприличную штуку. В Дерпте делались экзамены на степень на дому у декана. Докторант присылал на дом к декану обыкновенно чай, сахар, несколько бутылок вина, торт и шоколад для угощения собравшихся экзаменаторов (т. е. факультета, свидетелей и т. п.). Я лично ничего этого не сделал. Декан Ратке принужден был подать экзаменаторам свой чай. Жена профессора Ратке, как мне рассказывал потом педель[13 - Педель – в дореволюционной России доносчик, следивший за поведением учащейся молодежи (в университетах, гимназиях, юнкерских, кадетских училищах и пр.).], бранила меня за это на чем свет стоит. Но экзамен сошел благополучно, и оставалось только приняться за диссертацию» [47].

Уместно напомнить, что профессор Дерптского университета М. Г. Ратке был одним из выдающихся анатомов и эмбриологов XIX века, оставивший заметный след в науке. Наибольшую известность получили его исследования по эмбриональному развитию передней доли гипофиза. Описанное им выпячивание ротовой полости, дающее начало аденогипофизу, получило название «кармана Ратке». В последующем Ратке был приглашен заведовать кафедрой зоологии и анатомии в Кенигсбергский университет.

Вот еще один пример особенностей характера Пирогова, которые осложняли ему жизнь в будущем.

Пирогов вместе с Иноземцевым (товарищем по профессорскому институту) помогали своему профессору Мойеру производить камнесечение (литотомию) мочевого пузыря. Мойер, по словам Пирогова, находился, очевидно, «не в своей тарелке», и операция пациенту была сделана из рук вон плохо. После операции Пирогов не сдержался и, как он пишет: «…сболтнул между товарищами пошлую остроту: “Если эта операция кончится удачей, то я сделаю камнесечение палкою”. Это передали Мойеру, но добряк Мойер не рассердился и смеялся от души, а пациент выздоровел» [48].

После сдачи докторантских экзаменов и экзаменов по клиническим дисциплинам закончилось его образование в профессорском институте. Пирогов, наконец, решил навестить мать и сестер. Он подает прошение об отпуске на два месяца и в декабре 1831 г. уезжает в Москву.

За все время пребывания в Дерпте Пирогов ни разу не нашел возможности посетить родственников. Зная, что, когда он учился в университете, его родные, находясь после смерти отца в нужде, отдавали последние деньги на его образование и теперь продолжают с трудом сводить концы с концами, он так и не собрался оказать им какую-нибудь материальную помощь. Нельзя сказать, что Пирогов не испытывал угрызений совести, но однако он смог найти себе оправдание.

«Моя первая поездка из Дерпта в Москву была задумана уже давно. Вместо 2 лет я пробыл 4 года в Дерпте; предстояла еще поездка за границу – еще 4 года, а старушка-мать между тем слабела, хирела, нуждалась и ждала с нетерпением. Я утешал, обещал в письмах скорое свидание, а время все шло да шло. Нельзя сказать, чтобы я писал редко. У матушки долго хранился целый пук моих писем того времени. Денег я не мог посылать, собственно, по совести, мог бы и должен бы был выслать. Квартира и отопление были казенные; стол готовый, платье в Дерпте было недорогое и прочное. Но тут явилась на сцену борьба благодарности и сыновьего долга с любознанием и любовью к науке. Почти все жалованье я расходовал на покупку книг и опыты над животными, а книги, особливо французские, да еще с атласами, стоили недешево; покупка и содержание собак и телят сильно били по карману. Но если, по тогдашнему моему образу мыслей, я обязан был жертвовать всем для науки и знания, а потому и оставлять мою старушку и сестер без материальной помощи, то зато ничего не стоившие мне письма были исполнены юношеского лиризма»[14 - Пирогов Н. И. Собр. соч. в 8 томах. – М.: Медгиз, 1962. – Т. 8. – С. 260.].

Пирогову совсем недавно минул 21 год. Он молод и горит желанием не только повидать свой родной город, где прошло его детство и юность, но, полный молодого задора и довольный своими успехами в науке, хочет «…показать себя и свое перерождение и перестроение на другой лад. Пусть-ка посмотрят на меня мои старые знакомые и родные и подивятся достигнутому мной прогрессу; пусть воочию на мне убедятся, что значит культурная западная сила».

Денег на дорогу, конечно, не хватает, но хватает находчивости. Он предлагает разыграть среди своих товарищей лотерею, и они его поддерживают. Пирогов находит свои старые серебряные часы, пусть и не очень надежные, старый самовар, «Илиаду» в переводе Гнедича и еще несколько ненужных русских и французских книжек. Лотерея, проведенная среди добрых товарищей, решивших ему помочь, позволила собрать более сотни рублей, и с оказией Пирогов помчался в Москву, где после встречи с родными делает визиты.

«Москва, т. е. знакомая мне среда в Москве, не могла мне не показаться другой… и вот, что прежде меня привлекало на родине, потому что известно было только с одной привлекательной стороны, то сделалось противным через сравнение, открывшее мне глаза. И пятинедельное мое пребывание в Москве ознаменовалось целым рядом стычек. Куда бы я ни появлялся, везде находил случай осмеять московские предрассудки, прогуляться на счет московской отсталости и косности, сравнять московское с прибалтийским, т. е. чисто европейским, и отдать ему явное превосходство…

Матушку я хотел уверить, что немцы протестанты лучше, что вера их умней нашей, и как обыкновенно одна глупость рождает другую, то я, споря и горячась, перешагнул от религии к родительской и детской любви и довел любившую меня горячо старушку до слез»[15 - Пирогов Н. И. Собр. соч. в 8 томах. – Т. 8. – С. 263.].

Встретившись с университетским профессором Альфонским, которому он сдавал экзамен по хирургии, Пирогов стал рассказывать ему про знаменитый рефрактор в дерптской обсерватории, на что Альфонский равнодушно (Николай Иванович даже выразился сильнее – преравнодушно) говорит ему: «Знаете что: я, признаюсь, не верю во все эти астрономические забавы; кто их там разберет, все эти небесные тела!» Потом они перешли к хирургии, и Пирогов сел на своего любимого конька – перевязку больших артерий. И опять разочаровался ответом своего бывшего наставника.

«“Знаете что, – говорит опять Альфонский, – я не верю всем этим историям о перевязке подвздошной, наружной или там подключичной артерии; бумага все стерпит”. Я чуть не ахнул вслух. Ну, такой отсталости я себе и вообразить не мог в ученом сословии, у профессоров»[16 - Пирогов Н. И. Собр. соч. в 8 томах. – Т. 8. – С. 263.]. И другие встречи в Москве глубоко разочаровали молодого человека, проучившегося 4 года в Дерптском университете. «Каждое посещение моих московских знакомых давало только пищу обуявшему меня духу противоречия. Все в моих глазах оказывалось отсталым, пошлым, смешным… В Дерпте не водятся профессора, считающие астрономические наблюдения пустой забавой; хирургические операции, давно вошедшие в практику, невозможными; всех своих коллег – подлецами; нет и дам, усматривающих в каждом студенте якобинца, а в своих супругах – европейские знаменитости!»[17 - Там же. – С. 266.].

Конечно, здесь налицо юношеский максимализм. Однако несомненно 4 года напряженной учебы в профессорском институте при Дерптском университете, в окружении профессоров с европейским менталитетом не прошли для Пирогова даром и, очевидно, для других его товарищей, направленных из российских университетов. Безусловно, они приобрели много, и еще больше, когда после защиты диссертаций были направлены для дальнейшего усовершенствования в европейские университеты. И здесь надо еще раз с благодарностью вспомнить академика Российской академии наук, эстонского профессора-физика Г. Ф. Паррота, который предложил русскому царю такой способ подготовки талантливых молодых россиян для будущей профессорской деятельности в российских университетах.

* * *

После возвращения в Дерпт Пирогов приступил к завершению диссертации, которая была защищена в 1832 г., когда ему было всего 22 года. Диссертация, написанная по традиции того времени также по-латыни, была озаглавлена «Num vinctura aorta abdominalis in aneurysmate inguinali adbibiti facile ac tutum sit remedium? (Является ли перевязка брюшной аорты при аневризме паховой области легко выполнимым и безопасным вмешательством?)».

Тема диссертации, как и многие другие работы Пирогова, посвященные изучению актуальных проблем перевязки сосудов, отвечала насущным запросам хирургии первой половины XIX столетия. Показаниями для их перевязки являлись прежде всего аневризмы. Однако перевязка магистрального сосуда, пораженного аневризмой, что рано или поздно заканчивалось ее самопроизвольным разрывом и фатальным исходом, также таила не меньше опасности, связанной с нарушением кровообращения, вызванным лигатурой этого сосуда. Большинство таких операций заканчивались летальным исходом.

Производя многочисленные эксперименты на животных, Пирогов смог установить, что различные животные по-разному реагируют на перевязку аорты. При этом потенциальные возможности сосудистой системы у животных оказались гораздо выше, чем у человека. В диссертации большое внимание было уделено коллатеральному кровообращению и механизмам его развития, о котором в то время было известно очень мало. Пирогов доказал, что успех перевязки магистрального сосуда во многом зависит от наличия и развитости прежде всего коллатерального кровообращения. Им было установлено, что не все участки брюшной аорты равноценны в функциональном отношении при ее перевязке. Пироговым было показано, что важнейшим условием перевязки такого крупного магистрального сосуда, как брюшная аорта, является его постепенно проводимое пережатие, во время которого и происходит включение коллатерального кровотока.

Диссертация Пирогова обратила на себя внимание современников. Она была переведена на немецкий язык и напечатана в Берлине в журнале, выходившем под редакцией известного профессора Карла Грефе.

Вот как оценивают эту работу Пирогова последующие поколения отечественных хирургов.

А. Н. Максименков (1961): «Диссертация Пирогова в истории развития хирургии занимает особое место, так как она содержит ряд принципиальных положений, определяющих анатомо-физиологический подход хирурга к перевязке сосудов» [49].

Н. Ф. Фомин (2004): «Диссертация Пирогова послужила толчком для дальнейшей разработки проблемы коллатерального кровообращения. Продолжателями дела Пирогова явились известные русские хирурги и анатомы – С. П. Коломнин, В. А. Оппель, П. Ф. Лесгафт, В. Н. Тонков, В. Н. Шевкуненко, Б. А. Долго-Сабуров, Е. А. Дыскин, И. В. Гайворонский и их школы. Проблема коллатерального кровообращения оказалась неисчерпаемой. Она до сих пор составляет фундаментальную основу как теоретической, так и клинической патологии» [50]. Действительно, дальнейшее развитие этого направления получило плодотворное развитие в трудах ученых Военно-медицинской академии. Среди них капитальная коллективная монография Э. А. Нечаева, А. И. Грицанова, Н. Ф. Фомина и И. П. Минуллина «Минно-взрывная травма» (1994) и докторская диссертация Н. Ф. Фомина «Коллатеральное кровообращение и регенеративные возможности раны при травмах сосудов и мягких тканей» (1996), написанные по материалам войны в Афганистане.

Программа подготовки в профессорском институте при Дерптском университете предусматривала и заграничную командировку в Берлин. Так, после трехлетнего обучения и защиты докторской диссертации кандидатам в профессора по программе их подготовки к профессорской деятельности полагалась двухлетняя заграничная командировка – медикам в Берлин, естествоиспытателям в Вену. Однако поездка за рубеж задержалась на два года из-за запрета, наложенного Николаем I на все контакты подданных Российской империи с Европой, вызванного разразившимся польским восстанием и последовавшей затем французской революцией 1830 г.

Наконец, в 1832 г. эта долгожданная заграничная командировка была разрешена, и в начале мая того года Пирогов с двумя товарищами отправился из Дерпта в Берлин через Ригу, Копенгаген, Гамбург и Любек.

В Берлине

В Берлинском университете Пирогов сближается с известным анатомом Фридрихом Шлеммом (его именем назван венозный синус склеры глазного яблока – шлеммов канал). С ним у русского стажера быстро возникли тесные дружеские контакты, основанные на взаимном интересе к тщательному препарированию анатомических препаратов. В этом же здании анатомического театра по соседству работал и крупнейший немецкий естествоиспытатель-физиолог Иоганес Мюллер, один из основателей современной физиологии, отличавшийся исключительной трудоспособностью, честностью и любовью к науке. Он оказал на Пирогова большое влияние в становлении его как личности и ученого. Интересно заметить, что В. И. Ленин, подвергший критике в своем философском труде «Материализм и эмпириокритицизм» (1908)[18 - Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. – М.: Политиздат., 1951. – С. 281.] многих достойных ученых, не забыл и Мюллера. Он назвал его объяснения результатов физиологических исследований «физиологическим идеализмом».

Кроме анатомического театра Берлинского университета Пирогов ходил на анатомические секции и в другие учреждения. В Берлине с давних пор и до настоящего времени мировой известностью пользуется госпиталь, названный французским словом Charite – «Шарите», что означает – милосердие. Интересно, что в отличие от российских реалий в Германии за многие столетия существования госпиталя ни у кого не появилось даже мысли о переносе знаменитого учреждения куда-либо подальше и постройке на его месте офисного небоскреба или доходного дома. Там, в госпитале «Шарите», Пирогов познакомился с госпожой Фогельзанг. Когда-то эта женщина была повивальной бабкой (акушеркой), а затем, увлекшись врачеванием, посвятила себя анатомии и стала выдающимся препаратором.

Фогельзанг обладала педагогическим даром и умело объясняла особенности препарирования самых сложных частей человеческого тела.

На сотнях примеров она преподала Пирогову бесценные уроки не только анатомирования, но и оперативных вмешательств, основанных на точном знании различных анатомических структур, прежде всего фасциальных образований, не забыв при этом взять один талер[19 - Талер – золотая и серебряная монета, впервые отчеканенная в 1518 г. в Богемии. В Германии 1 талер = 3 золотым маркам (1871). Изъят из обращения в 1907 г. (БЭС, М., 1997).] за предоставленный для анатомирования труп.

Помимо работы в анатомическом театре Пирогов усиленно занимался хирургией, посещая лекции и практические занятия знаменитых хирургов Карла Грефе и Иоганна Диффенбаха. Его удивляло, что эти выдающиеся хирурги имели очень приблизительные знания анатомии и при проведении сложных операций вынуждены были приглашать профессора анатомии Фридриха Шлемма. В период пребывания Пирогова в Берлине Диффенбах возглавлял хирургическое отделение больницы «Шарите» и кафедру оперативной хирургии Берлинского университета. Это был крупнейший хирург своего времени и большой специалист в области пластической хирургии, особенно в ринопластике. В своих воспоминаниях Пирогов писал о том, что изобретательность Диффенбаха в этом разделе хирургии была беспредельной. Как пластический хирург, Диффенбах оказал большое влияние на Пирогова, и не случайно в дальнейшем для своей лекции перед членами академии наук в Петербурге Пирогов выбрал тему «О пластике вообще и ринопластике в частности».

Свой летний отпуск 1834 г. Пирогов полностью использовал для поездки в Геттинген, в университете которого работал профессор Конрад Лангенбек. Посетить его советовали многие, и особенно его анатомическая наставница госпожа Фогельзанг. В лице Конрада Лангенбека Пирогов встретил ученого-хирурга, обладавшего глубокими знаниями анатомии. Именно это позволяло ему делать операции максимально быстро и безопасно. За это его называли хирургом-молнией. Чтобы добиться нужной скорости при производстве операций, Лангенбек регулярно делал специальные упражнения для пальцев обеих рук. Скорость при проведении операций в то время, когда не было обезболивающих средств, была крайне необходима. Случаи, при которых больные умирали во время операции от боли, в те времена были не редкостью. Стажировка Пирогова у Лангенбека была исключительно плодотворной. Он регулярно ходил смотреть его операции, ассистировал ему, перенимал его приемы, слушал и запоминал его советы. Ничего не проходило мимо внимания Николая Ивановича, впитывавшего как губка все лучшее, что он наблюдал у Лангенбека и других знаменитых немецких хирургов.

Одним из правил Лангенбека, повторяемым им неоднократно и возводимым в обязательный принцип, было требование к хирургу избегать во время операции давления на нож и пилу: «Нож должен быть смычком в руке настоящего хирурга. Kein Druck, nur Zug (Не нажим, только тяга)». Николай Иванович на всю жизнь усвоил это правило и строго соблюдал в течение всей своей хирургической практики.

Не только медицине учил своих учеников этот маститый хирург. Лангенбек часто рассказывал молодым врачам о встреченных им на жизненном пути трудностях, невзгодах и препятствиях, побежденных энергией и здравым смыслом. Его любимым афоризмом и напутствием молодым людям были – «Будь добр в жизни» и «Без легкомыслия, но с бодрым духом».

Пребывание в Германии, общение со знаменитыми незаурядными личностями, их подвижничество, трудолюбие и добросовестность в научных исследованиях оказали на молодого Пирогова огромное влияние. И если в Дерпте Пирогов получил основательную фундаментальную подготовку, то два года стажировки, которые он провел в Германии среди выдающихся врачей и ученых своего времени, позволили ему завершить свое образование как врача, отточить свою хирургическую технику и сформироваться как личности.

В годы пребывания в Дерпте и в Германии Пирогов познакомился не только с немецкой наукой, но и культурой этого народа. Выводы, которые он сделал для себя и которые счел возможным привести в своем «Дневнике старого врача», представляют большой интерес.

Вот что пишет Пирогов об этом: «Чем более знакомился с немцами и духом германской науки, тем более учился уважать и ценить их. Я остался русским в душе, сохранив и хорошие, и худые свойства моей национальности, но с немцами и с культурным духом немецкой нации остался навсегда связанным узами уважения и благодарности, без всякого пристрастия к тому, что в немце действительно нетерпимо для русского, а может, и вообще для славянина. Неприязненный, нередко высокомерный, иногда презрительный, а иногда завистливый взгляд немца на Россию и русских и пристрастие ко всему своему немецкому мне не сделались приятнее, но я научился смотреть на этот взгляд равнодушнее и, нисколько не оправдывая его в целом, научился принимать к сведению, не сердясь и без всякого раздражения, справедливую сторону этого взгляда» [51].

Свойственная немцам тенденция приглашать молодых русских ученых, в том числе и врачей, в германские университеты для знакомства с новыми научными достижениями продолжалась долгие годы. После значительного перерыва, вызванного известными историческими событиями XX века, она вновь возобновилась. И опять в Германию приглашаются врачи из современной России, снова в немецких клиниках, в том числе и в знаменитой берлинской клинике «Шарите», передаются современные медицинские достижения, а крупные немецкие врачи приезжают в российские клиники и больницы, где делятся своим клиническим опытом.

Снова в Дерпте

В конце стажировки все русские кандидаты в профессора получили из Министерства народного образования, которым руководил граф С. С. Уваров, запрос об обязательном указании русского университета, в котором они пожелали бы получить кафедру. Пирогов указал Москву и, сообщив о своем желании матери, просил ее заблаговременно снять ему квартиру.

В мае 1835 г. Николай Иванович выехал в Россию. Однако по дороге на родину он заболел сыпным тифом и вынужден был остаться на лечение в Рижском военном госпитале. В то время главным доктором госпиталя был Иван Богданович Шлегель, ставший впоследствии президентом Петербургской медико-хирургической академии. Он сообщил о болезни Пирогова министру народного просвещения Уварову, который, не надеясь на выздоровление последнего, заместил кафедру хирургии Московского университета Ю. И. Иноземцевым, товарищем по профессорскому институту в Дерпте. Это был тяжелый удар для Пирогова. Он был уверен, что Московский университет, направивший его на учебу, обязательно предоставит ему вакантную кафедру хирургии после окончания профессорского института. Особенно ранило Пирогова то, что Иноземцев, воспитанник Харьковского университета, всегда говорил ему о своем намерении работать только в Харькове.

В связи с этим Пирогов вынужден был возвратиться в Дерпт. Профессор Мойер морально поддерживал своего ученика, находившегося в глубокой депрессии. Давно известно, что лучшим целителем в подобных ситуациях является работа. И Мойер, бывший в то время ректором университета и из-за этого мало уделявший внимания своей хирургической клинике, предоставил Пирогову полную свободу и право самостоятельно лечить больных, находившихся в клинике и нуждавшихся в проведении оперативных вмешательств. Таких больных оказалось несколько. Одним из них был мальчик с камнем в мочевом пузыре. Пирогов, много раз делавший эту операцию на трупах и присутствовавший на операциях во время стажировки в Германии, быстро решился сделать мальчику литотомию.

Вот как он описывает в своих воспоминаниях эту операцию, резко поднявшую в Дерпте его авторитет как хирурга. «Штраух, мой сожитель в Берлине… успел уже рассказать о наших подвигах в Берлине и, между прочим, о необыкновенной скорости, с которой я делаю литотомию на трупах. Вследствие этого набралось много зрителей смотреть, как и как скоро я сделаю эту операцию у живого. А я, подражая знаменитому Грефе и его ассистенту в Берлине Ангельштейну, поручил ассистенту держать наготове каждый инструмент между пальцами по порядку. Зрители также приготовились, и многие вынули часы. Раз, два, три – не прошло двух минут, как камень был извлечен. Все, не исключая и Мойера, смотревшего на мой подвиг, были, видимо, изумлены» [52]. С успехом прошли и другие операции, подтвердив авторитет Пирогова как блестящего и умелого оператора. «С этого времени, – пишет Пирогов далее, – начали почти ежедневно являться в клинику оперативные случаи, всецело поступавшие в мое распоряжение. Клиника – по словам студентов – ожила».

Незаурядные успехи, проявленные Пироговым после возвращения из Германии, позволили Мойеру увидеть в его лице достойную фигуру для занятия кафедры хирургии в Дерптском университете, которой он еще продолжал официально руководить. Сам же Мойер уже давно тяготился не только клиникой, но и своей должностью ректора. Он «ждал с нетерпением, – как писал Пирогов, – срока 25-летия (продолжительность обязательной службы, после которой профессора и преподаватели университета получали право выхода в отставку и достойное пенсионное обеспечение. – А.К.), чтобы уехать из Дерпта в орловское имение». Вскоре Мойер приглашает к себе Пирогова и предлагает ему занять свою кафедру.

Конечно, Николай Иванович с радостью принял это предложение, тем более что кафедра хирургии в Московском университете была для него потеряна. В Дерпте, в котором он учился три года в профессорском институте и уже добился известности и авторитета как успешный хирург, он вполне мог рассчитывать на успешное продолжение своей карьеры.

Медицинский факультет университета поддержал предложение Мойера о выдвижении Пирогова на должность профессора хирургии. Вскоре из Петербурга пришло извещение от министра народного просвещения, что он ничего не имеет против избрания Пирогова на кафедру хирургии в Дерпте.

По существующему в то время положению Пирогов должен был отправиться в Петербург для представления министру народного образования и утверждения в должности профессора университета.

Неплохая была, однако, традиция того времени, когда министр просвещения лично знакомился с будущим профессором, который становится наставником молодежи, и давал ему путевку в жизнь.

В Петербург за званием профессора Дерптского университета

В день своего рождения, 13 ноября 1835 г., когда Пирогову исполнилось 25 лет, он выезжает из Дерпта в Петербург и сразу же по приезде наносит визит министру народного просвещения, который, как вспоминает Николай Иванович, «…принял меня утром одного у себя в кабинете и не заставил долго ждать. Он был уже совершенно одет, за исключением фрака, вместо которого был надет шелковый халат». Из этого можно сделать вывод, что министр не хотел, чтобы визит к нему кандидата в профессора университета носил официальный характер.

Министром народного просвещения в те годы был граф С. С. Уваров. Это была заметная фигура в русской истории. Министерский пост Уваров занимал довольно длительное время (1833–1849 гг.). С 1818 г. и до своей смерти в 1855 г. он являлся также и президентом Российской академии наук. Именно при нем была открыта Пулковская обсерватория и основан Киевский университет. В молодые годы Уваров был активным членом знаменитого литературного общества «Арзамас», созданного молодыми прогрессивными литераторами, среди которых были Жуковский и молодой Пушкин. В Петербурге, в доме Уварова на Малой Морской, и состоялось первое заседание этого общества. Однако со временем Уваров становился все более консервативным, цензура при нем стала проявлять особое усердие. Это не могло не поссорить его с Пушкиным, и тот не упустил случая задеть графа одной из своих острых эпиграмм.