Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга

Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга
Алексей Сергеевич Киселев

Время великих
Николай Пирогов, коренной москвич и выпускник медицинского факультета Московского университета, прославился прежде всего как профессор Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии, полевой хирург и участник обороны Севастополя. Для современников он был примером благородства и самоотверженности, и именно эти качества сам считал обязательными для настоящего врача.

Приводимые биографические факты подкреплены цитатами из дневников, писем и документов главного героя, а также из обширного корпуса писем и воспоминаний людей из его окружения. И именно они придают живость и объем хрестоматийной личности.

Подробное и добросовестное исследование биографии великого русского врача провел – век спустя – профессор Военно-медицинской академии А. С. Киселёв.

Алексей Киселёв

Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга

© Текст А. С. Киселёв, 2017

© Оформление ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Николай Иванович Пирогов (1810–1881)

Предисловие

С далеких времен, уходящих в седую старину, когда, по одной из версий нашей истории, в Россию были призваны варяги, всех приглашаемых на новое место энергичных и незаурядных людей стало принято называть «варягами». История утверждает, что позвали варягов потому, что в нашем «Доме» не было порядка. «Земля как есть, обильна / Порядка только нет» – так писал в своей известной балладе, посвященной истории государства Российского, А. К. Толстой еще в середине XIX века [1]. Сделав свое многотрудное и полезное дело, хотя и не завершив его, варяги ушли, но память о них осталась. Она осталась, так как их приход, их мощная и результативная деятельность оказались полезными и плодотворными, несмотря на инертность, а иногда и сопротивление окружавших их современников.

Таким «варягом» для Санкт-Петербургской Императорской медико-хирургической академии стал великий русский хирург Николай Иванович Пирогов.

Н. И. Пирогов – коренной москвич, окончивший медицинский факультет Московского университета. Незадолго до смерти он был удостоен звания почетного гражданина Москвы. Однако прославился Пирогов и стал знаменитым прежде всего как профессор Санкт-Петербургской медико-хирургической академии.

К столетнему юбилею Военно-медицинской (Медико-хирургической) академии, отмечавшемуся в 1898 г., участку Выборгской набережной Невы, на который выходят фасады корпусов бывшего Клинического госпиталя, по ходатайству конференции академии перед городской управой было присвоено имя Пирогова. В академии находятся несколько выдающихся скульптурных и живописных портретов Пирогова. Имеется и много других памятных знаков, связанных с именем Пирогова. Его имя в академии является одним из наиболее почитаемых. Между тем годы работы Пирогова в академии (1841–1856) были далеко не безоблачными, и наряду с его выдающимися успехами и общественным признанием ему пришлось пережить и немало горьких минут.

Исключительно плодотворная деятельность Н. И. Пирогова в Медико-хирургической академии прославила не только его как ученого и хирурга, но и саму академию, а его жизненный подвиг оказался настоящим катализатором научного прогресса медицины, стал ярким примером для всех последующих поколений русских врачей.

Приход Пирогова в академию был не случаен. Ему предшествовали серьезные события, произошедшие в этом учреждении и потребовавшие вмешательства правительства для проведения коренной перестройки академии и приглашения на должности профессоров новых людей, не являвшихся ее воспитанниками.

В конце 30-х годов XIX века, по словам одного из историков пироговского времени Ю. Г. Малиса, из всего состава академических профессоров можно было назвать лишь два-три имени. Остальные принадлежали к тем профессорам, которые, по выражению Гейне, «не имели никакого имени». В академии царила долголетняя идиллия, почти все члены конференции академии были ее воспитанниками. Различие между ними было только в том, что одни были наставниками других [2]. Но что касается хирургической среды, то там, как отмечал В. А. Оппель, когда «Пирогов входил в академию… в полном расцвете сил работали и Х. Х. Саломон и И. В. Буяльский» [3]. А эти хирурги, особенно Буяльский, оставили заметный след в развитии русской хирургии.

Не все благополучно было и в студенческой среде (так тогда назывались курсанты и слушатели академии). Леность и плохое посещение лекций были обычным явлением. Весьма распространенным пороком было и «обращение в пьянство» и неразрывно связанное с ним «буянство» различного рода. Это наблюдалось на улицах, в общежитии и даже в клиниках [4]. Чтобы как-то повысить дисциплину среди студентов академии, ее президент Я. В. Виллие в 1830 г. учредил в каждом классе (курсе) обязанности надзирающих за товарищами старших студентов – Seniores, к которым допускались только лучшие по своим нравственным качествам и успехам [5]. Апогеем распущенности студентов академии явился дерзкий поступок студента-фармацевта из поляков, Ивана Сочинского. Это случилось 10 сентября 1838 г. на обычном заседании конференции академии. Со словами «Варвар, ты обреченная моя жертва» Сочинский с ножом бросился на профессора химии С. Я. Нечаева, который регулярно ставил студенту неудовлетворительные оценки. Увидев перед собой поднятый нож, почтенный профессор стал защищаться креслом, а его сосед профессор-терапевт О. Ф. Калинский схватил Сочинского за руку. Ударом ножа Калинский был ранен в живот. Ранены были еще несколько человек, пытавшиеся усмирить студента.

Сочинского сурово наказали. По приговору суда его – в присутствии студентов и профессоров академии – прогнали сквозь строй, где ему было нанесено 1000 ударов шпицрутенами. После этой экзекуции он скончался [6].

Император Николай I решил наказать не только студента, но и саму академию. Высочайшим указом Правительствующему Сенату 27 ноября 1838 г. Санкт-Петербургская Императорская медико-хирургическая академия была подчинена военному министерству, по департаменту военных поселений [7].

Переход академии из Министерства внутренних дел в военное в указе был дипломатично объяснен тем, что учреждение это, собственно, предназначено для снабжения медицинскими чинами армии и флота. Ближайшее начальство над академией, с подчинением ее военному министерству по департаменту военных поселений, было вверено директору департамента генерал-лейтенанту и генерал-адъютанту графу П. А. Клейнмихелю, сподвижнику графа А. А. Аракчеева.

Карательная мера, примененная к Медико-хирургической академии, оказалась, что бывает редко, благодетельной. Клейнмихель в основу задуманного им преобразования положил одну весьма здравую мысль. Он решил заместить все вакантные должности и вновь открывающиеся кафедры новыми для академии людьми – профессорами, получившими образование в университетах. «Подсказал ли кто Клейнмихелю эту мысль, или она сама, как Минерва из головы Юпитера, вышла в полном вооружении из головы могущественного визиря – это осталось мне неизвестным. Только в скором времени в Конференцию вместо одного профессора, получившего университетское образование, явились целых восемь, и это я считаю важной заслугой Клейнмихеля. Без него академия и до сих пор, может быть, считала бы вредным для себя доступ чужаков в состав Конференции», – пишет Пирогов в своем «Дневнике старого врача» [8].

Не только Клейнмихель, опекавший по служебному положению академию, но и военный министр князь А. И. Чернышев способствовали тому, что академия смогла получить в свою среду многих известных профессоров из русских университетов. Неудивительно, что, как пишет Ю. Г. Малис, «профессора-аборигены» встретили «профессоров-варягов» далеко не с распростертыми объятиями.

На вновь открытые кафедры были приглашены профессора из российских университетов. Первыми среди них были К. К. Зейдлиц, К. М. Бэр, П. А. Дубовицкий и Н. И. Пирогов. Все они своей деятельностью оставили яркий след в академии.

Глава первая. Москва. Детство, отрочество, университет (1810–1828)

Детские годы, училище Кряжева

Страницы жизни выдающегося человека, каким является Николай Иванович Пирогов, будут, очевидно, неполны, если мы ограничимся рассмотрением только одних трудов и достижений, обессмертивших его имя, тех страданий и препятствий, которые ему пришлось преодолевать, и при этом упустим из виду детские и юношеские годы, посчитав их малозначащими и неинтересными. Между тем именно в эти годы, в кругу семьи и близких знакомых, когда происходит воспитание ребенка, закладываются главные черты характера человека, слагающиеся из отдельных поступков и привычек, возникающих еще в раннем детстве. Им сопутствуют различные, нередко случайные обстоятельства, без которых не обходится ни одна жизнь. Все это помогает понять формирование особенностей характера личности, определяющих ее судьбу. Старинная китайская поговорка, с которой не поспоришь, пророчит: «Посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу».

Справедливость этой народной мудрости подтверждает вся жизнь великого хирурга, и мы приступим к ее рассмотрению с самого начала.

* * *

Николай Иванович Пирогов родился 13 ноября 1810 г. в Москве в многодетной семье казначея московского провиантского депо Ивана Ивановича Пирогова. Его мать Елизавета Ивановна полностью отдавала себя воспитанию детей, которых было 14. Николай Иванович стал 13-м ребенком и оказался фактически самым младшим, так как последний мальчик умер вскоре после рождения. Во время детства Николая Ивановича осталось только шесть детей: трое сыновей и столько же дочерей. Из этих шестерых умер еще один, не достигший пятнадцатилетнего возраста, – его брат Амос, с которым он был очень близок. Будучи самым младшим и последним по счету из детей, маленький Николай пользовался вниманием со стороны всех домочадцев.

Давно замечено, что в семьях, где царят любовь и уважение к детям, чаще вырастают счастливые и отзывчивые люди, полезные для общества. В семье Пироговых дети воспитывались окруженные любовью и вниманием родителей. В доме была благоразумная строгость, чистота, порядок, уют домашней жизни, взаимное уважение между членами семьи, наконец, царившее в доме трудолюбие оказывали исключительно благотворное влияние на психику ребенка.

Отец был отличным семьянином, внимательным к своим детям, часто делал им подарки, дарил книги, расширяющие их кругозор. Николай Иванович, вспоминая с любовью свою мать, пишет, как он любовался ее цветастым платьем, ее светлыми локонами, выглядывавшими из-под красивого чепца. Он считал ее красавицей, гордился мамой и с жаром целовал ее тонкие руки, вязавшие для него чулки. Эту любовь к матери Николай Иванович сохранил до конца своих дней.

Благотворное влияние оказывали на мальчика няня Катерина Михайловна и служанка Прасковья Кирилловна. Няня, солдатская вдова из крепостных, рано лишившаяся мужа, поступила в дом Пироговых еще в молодости. Она имела удивительно мягкий характер. Николай Иванович вспоминает, что не слышал от нее ни одного бранного слова. Она всегда с любовью и ласкою умела остановить упрямство и шалость ребенка. Мораль ее была самая простая и всегда трогательная, потому что выходила из любящей души: «Бог не велит так делать, не делай этого, грешно!» – и ничего более. Прасковья Кирилловна, крепостная служанка матери, была плотная, коренастая женщина, с толстыми, красными, как гусиные лапы, руками. Ее лицо было истыкано оспой и усеяно веснушками. Она была настоящей народной сказительницей, и ее сказки мальчик слушал с наслаждением, вплоть до поступления в университет. Эти сказки, которые она рассказывала ему по вечерам перед сном, оказывали на него большое воздействие и с раннего детства воспитывали любовь к родному языку. В последующем, когда Пирогов приехал на рождественские каникулы к матери в Москву из Дерпта, пробыв 4 года в Прибалтийском свободном крае, где было отменено крепостное право, он настоял у матери отпустить этих женщин на волю. Но оказалось, что у матери не было документов на крепость и она сама боялась попасть под суд. С молодой няней, красивой женщиной, все вышло благополучно, она вышла замуж без всяких документов. Прасковья Кирилловна получила вольную только в Петербурге, когда Пирогов, уже профессор Медико-хирургической академии, добился ее освобождения, как он пишет в своих воспоминаниях, «с помощью 25 рублей, преподнесенных квартальному надзирателю».

Николай Иванович отзывался с осуждением о тех русских дворянских семьях, где первым языком детей был иностранный, обычно французский. Живя в России, они с детства разговаривали не на родном языке, при этом ребенок часто думал также не по-русски. Какая же после этого у ребенка могла развиться любовь к своему отечеству?!

Сестры были гораздо старше Николая, они любили младшего брата и охотно принимали участие в его воспитании. Старший брат Петр был уже на службе, средний брат Амос, с которым тесно дружил Николай, был старше его на несколько лет.

Семья жила в достатке. Отец сверх порядочного жалованья по казначейству имел доход и от ведения частных дел, получая приглашения как хороший законовед. Дом их был просторный и веселый, имел небольшой сад и цветник. Позже, когда Николай Иванович вышел в отставку и приобрел имение «Вишня», он разбил прекрасный сад и цветник, к которым привык с раннего детства. Во время пожара Москвы в 1812 г. их дом сгорел, и после возвращения семьи его пришлось заново отстраивать.

Мальчик начал читать почти самоучкой с 6 лет, пользуясь помощью сестер и брата Амоса. У него была иллюстрированная азбука, подаренная отцом. В этой азбуке каждой букве сопутствовали картинки, посвященные недавним событиям 1812 г. Это были карикатуры на французских захватчиков с соответствующими подписями. Так, первая буква «А» представляла глухого мужика и бегущих от него в беспорядке французских солдат и имела такую подпись:

Ась право глух, Мусье, что мучить старика,
Коль надобно чего, спросите казака.

Буква «Б» иллюстрировалась Наполеоном, скачущим в санях вместе с Даву и Понятовским на запятках, и была такая надпись:

Беда, гони скорей с грабителем московским,
Чтоб в сети не попасть с Даву и Понятовским.

Букве «В» сопутствовала картинка, на которой французские солдаты раздирают на части пойманную ворону и один из них, изнуренный голодом, держит лапку, а другой, валяясь на земле, лижет пустой котелок. Ей сопутствовала такая подпись:

Ворона так вкусна, нельзя ли ножку дать,
А мне из котелка хоть жижи полизать.

Тогда же в народе появилась целая россыпь новых слов, представляющих собой презрительные клички оккупантов, которые возникли в этот период русской истории: шаромыжник, шваль, шантрапа… Первые две клички связаны с проявлением презрения к оборванным и голодным «завоевателям мира». Так, cher ami, означающее по-французски «дорогой друг», было обращением отступающих голодных солдат, просящих что-либо съестного у крестьян, оно превратилось затем в шаромыжник, а cheval, по-французски «лошадь» (крестьяне говорили, французы падшую конину едят), превратилось в шваль. Происхождение слова шантрапа связано с несколько более поздним временем. Этим словом мы обязаны тем русским, которые брали к себе на службу плененных французов. Когда те, став гувернерами, учителями и руководителями крестьянских театров, отбирали, например, певцов в помещичий хор, то, прослушав бесперспективного кандидата, махали рукой и выносили вердикт: «Chantra pas», что означало «к пению не годен». Выражение стало расхожим, определяющим никчемность человека, пустого, ненадежного, проходимца, а далее стало собирательным для негодяев и всякого сброда.

Одним словом, исторический контакт двух великих наций оставил в русской народной филологии свои неистребимые следы.

Детство Николая Ивановича было наполнено переживаниями этого великого события в русской истории. Победа русского народа над французами развила и укрепила в мальчике любовь к своей отчизне. Он с восхищением слушал рассказы о недавней войне, и в нем зарождалась гордость за свое отечество.

Комментируя этот период своей жизни, Николай Иванович в своем «Дневнике старого врача» заметил, что в дальнейшем, когда ему пришлось долгие годы своей жизни (в период с 17 до 30 лет) находиться в окружении чуждой ему народности, жить, учиться и учить, он не потерял привязанности и любви к своей отчизне, хотя потерять ее в ту пору, как он полагает, было легко: «Жилось в отчизне не очень весело и не так привольно, как хотелось бы жить в 20 лет» [9]. И он объясняет это своим воспитанием в детские годы, которые были наполнены гордостью великой победы русского народа над пришедшей в Россию наполеоновской армией. «Не родись я в эпоху русской славы и искреннего народного патриотизма, какой были годы моего детства, едва ли из меня вышел космополит. Я так думаю потому, что у меня очень рано развилась вместе с глубоким сочувствием к родине какая-то непреодолимая брезгливость к национальному хвастовству, ухарству и шовинизму» [10].

Азбука развила у Николая Ивановича не только любовь к отчизне, но и интерес к чтению, который у него возрастал с каждой новой прочитанной книжкой. Заметив эту многообещающую черту младшего сына, отец стал приносить ему новые книги, развивавшие его любознательность. Чтение детских книг стало для Николая Ивановича истинным наслаждением. Мальчик с нетерпением ожидал очередного книжного подарка от отца. Появляются и прочитываются одна за другой масса книг, которые показывают, что в начале XIX века в России уделялось значительное внимание развитию детей. Вот названия только некоторых книг, прочитанных Пироговым в детстве: «Зрелище вселенной», «Золотое зеркало для детей», «Детский вертоград», «Детский магнит», басни Эзопа и индийского философа Пильпая. Все они были с картинками, читались и перечитывались по нескольку раз, и, как вспоминал Николай Иванович, читались с аппетитом, как лакомство. Далее пошло «Детское чтение» Карамзина в 12 книгах, которое очень занимало мальчика.