Трубы

– Какой вопрос?

Я не успел договорить, лишь боковым зрением увидел, как сын упал вперед, и, не поняв, что происходит, до меня дошел звук выстрела, но с сыном было что-то не так, у него отсутствовало полголовы, и я еще подумал: «0:1 не в нашу пользу». Я встал как истукан и не понимал, что происходит. Я рванулся к сыну, но руки милой вцепились в меня и потащили в другую сторону, к старому высокому зданию из красного кирпича. Я обернулся, в ее глазах был ужас и отчаяние, но я ничего не понимал, и лишь она тащила меня к этому дому по соседству. Я посмотрел на дом, у которого, казалось, не было конца этажам, и он застилал собой небо, а мы были в бесконечной тени от него.

Я опять глянул в безумные от страха глаза любимой, и тут до меня дошел второй звук. Передо мною, буквально в десяти сантиметрах, «вспахался» асфальт, я понял: бьют очень большим калибром, дырка осталась внушительная и вырвала большой кусок дороги. В кровь брызнул адреналин, и уже я, а не милая, тащил ее к красному дому из кирпича. Десять или около того шагов до дома превратились в километр. И метрам не было конца, мне казалось, что мы бежим целую вечность, и дом не становился ближе.

Мы уже были рядом с домом, я схватил маленький трехколесный велосипед, который стоял у крыльца, и швырнул его в стеклянные двери дома, велосипед попал в левую дверь. Она разбилась, я собирался пропустить вперед милую, но тут ее рука обмякла, и она упала, а до меня дошел еще один звук выстрела. Пуля пробила любимой спину и вырвала целый кусок груди, рана была огромная, в нее легко бы поместилась моя рука, все было в крови – дорога, я, везде была кровь, – я метнулся в дом.

Я не вошел в эту разбитую стеклянную дверь, я ввалился в нее, упал и провалился туда. Упав вперед, я подставил руки и быстро повалился за угол левой стены и услышал третий выстрел, он, наверное, ударил куда-то в сторону дверей и меня не зацепил, лишь куски кирпича разлетелись по коридору, послышался звон железа, видимо, попали между стеной и стальным косяком дверного проема. Я сидел за стеной у двери, мне было видно только маленькую часть улицы и небольшую часть тела моей любимой, лица не было видно, все закрыто волосами. Выглядывать сильнее из-за стены я не решался, а фантазия могла играть со мной злую шутку. Руки мои были в крови и ссадили, в ладонях – мелкие куски стекла и еще красная пыль от кирпича. Одежда была в крови и красной пыли, кажется, кровь не моя.

От стены опять полетели куски кирпича и стекла, это уже не была одна снайперская винтовка, по подъезду стреляли еще из автоматов, мне было сложно различить, сколько их было, но я знал – не больше четырех в любом случае. У меня всего один шанс выжить – это подняться вверх, выиграть немного времени, внизу таких шансов нет. Конечно, про выжить – это очень сильно сказано. Сейчас бы несколько минут просто просуществовать.

Вход на лестницу как раз напротив подъезда, и он полностью простреливался с улицы, каких-то два метра, и я на лестнице, потом три-четыре метра первого пролета, и я был бы в безопасности. Нужно было выждать правильную секунду и быстро пробежать к лестнице и потом вверх, когда немного стихнет огонь. Это длилось вечно, казалось, шли целые годы, пока выстрелы прекратились. И я рванулся к лестнице, адреналин опять брызнул в кровь, в висках стучало, как в метро. Что такое метро? В висках стучало, как наша старая стиральная машина в подвале во время максимальной скорости стирки. Я бежал вверх по лестнице не жалея ног, несколько раз упал, какой-то хлам попадался под ногами, я сильно ударился коленкой о ступеньку, но не успокоился, пока не очутился на двенадцатом этаже. Старые выцветшие цифры вполне верно указывали мне нумерацию этого этажа.

Не разбирая дверей, я рванул в первую, не помню – какую, она не поддалась, и казалось, мелкие стекла в руке еще глубже вошли под кожу. Я знал, у меня выиграно всего несколько минут, а мне нужно немного больше, надо найти оружие, укрыться в одной из квартир и завалить вход.

Но есть ли тут оружие? На кухнях должны быть ножи или что-то острое. Панический страх пришел на смену адреналину. Другой рукой – в ней было меньше стекла – я открыл следующую дверь и вошел в квартиру. Я стал метаться из комнаты в комнату, сшиб коляску и повалился на пол, если я буду так шуметь, меня найдут быстрее, и надо сейчас успокоиться. Мысли о кухне и ноже совершенно пропали из моей головы, я забыл об этом совсем, и только желание выиграть лишние минуты, сделать несколько вдохов воздуха перед неминуемой смертью, только это сейчас заботило меня по-настоящему.

Что вы знаете о страхе? Дикий и настоящий страх превращает человека в безумную мышку, которая прыгает по своей клетке в поисках спасения, которого нет, бьется головой о решетку и решительно ничего не соображает. Понимает ли мышка то, что она обречена? Не знаю об обреченности мыши, но про свою знаю достаточно.

Рассуждения о мышке несколько успокоили меня – когда думаешь о страдании другого организма, не так тяжело на душе, ведь чужая рубаха не тянет. Я более детально осмотрелся в квартире, сначала я решил подпереть дверь тяжелым шкафом и выиграть время. Но они бы сразу заметили ту дверь, которая не открылась и которая была бы чем-то заграждена не с их стороны. Я поставил коляску на место и постарался придать квартире первозданный вид. Сначала они будут ломиться в закрытые двери, а потом сюда. Какой бред, о чем я думаю!

Я собрался и стал искать что-то похожее на оружие. В шкафах при беглом осмотре ничего не оказалось, на кухне не было даже ножей, а в комнате не было даже карандашей или ручек, ничего похожего на зонт или бейсбольную биту. Я терял время, они уже поднимались по лестнице, я знал это, чувствовал кожей. Мне мерещились звуки шагов по лестнице, я уже слышал, как ломают дверь в соседнюю квартиру, но возможно, мне это мерещилось.

Одна из комнат выходила окнами к торцу дома, я пошел туда. Прикрыл за собой дверь и открыл окно, оно поддалось тихо, и это было очень хорошо, я вылез в окно и свесил ноги вниз, страх подступал ко мне. Справа я увидел кондиционер, если повернуться и встать на окно носками, как-то хитро уцепившись за карниз, то можно ухватиться за него и залезть на этаж выше, облокотившись на кондиционер и на грубые выступающие красные кирпичи. Эта хитрая комбинация запутала бы моих преследователей, выиграла бы мне побольше времени, а там можно добраться до крыши и как-то спуститься незаметно вниз. Луч надежды, маленький лучик возможного шанса на победу просиял в моем разуме. Как поразителен человек – секунда назад он мышь, обреченная на гибель, а уже через секунду разум хватается за любой шанс и любую маленькую, но надежду на спасение, а может, даже и победу.

Особенного плана у меня не было, о спуске вниз с этой стороны дома не было и речи. Подобие черной лестницы если и было, то не с этой стороны дома, ведь я не знал наверняка, я предполагал ее наличие у таких старых домов, а мог очень жестоко ошибаться.

Ухватившись одной рукой за кондиционер, а второй за кирпич над окном, я немного подтянулся. Выдержит, он обязательно меня выдержит! Стоя так, я медленно опустил стекло вниз и, держась за кондиционер рукой, на носках стоя на подоконнике, нашел опору другой рукой в выступающих кирпичах. Я намертво держался за кондиционер и промежутки между кирпичей, чтобы вес всего тела не приходился на что-то одно, я мог соскользнуть с подоконника в любой момент. Я бы не смог держаться на нем вечно, при этом балансируя свой вес, а идея с подъемом на этаж выше выглядела не такой простой, как раньше, я не уверен, что смогу по кирпичам забраться и уцепиться за подоконник следующего этажа. Я заметил темное отверстие вверху, не везде был кирпич, видимо, это была труба старой вентиляции, возможно, я смогу через нее залезть на этаж выше. Наверное, это очень старая и большая вентиляция, подтянувшись, одной рукой держась за крышку кондиционера, второй рукой я ухватился за нижний край трубы, с безумной удачей, я подтянулся еще раз и уже двумя руками и частью тела был в этой трубе. В глубине виднелся большой пропеллер и сетка. Засунув руки как можно дальше, я вцепился в сетку, ржавая сетка потянулась на меня, я испугался, что сейчас вывалюсь с нее и упаду с двенадцатого этажа, но сетка лишь немного выгнулась и держалась крепко. Я смог подтянуться в глубь трубы, затаскивая за собой тело, моя задница и ноги продолжали висеть над пропастью, но я уже был в безопасности, хоть и на часть своего тела. Места было мало, немного меньше метра в глубину, но этого хватит, скрежет под весом моего тела опять отдался в натянутой решетке и моих ушах. Я испугался, что его сейчас услышат. Но других вариантов не оставалось, я попытался немного развернуться боком и как-то сесть так, чтобы не быть лицом к пропеллеру и сетке, мне надо было перекрутиться и сгруппироваться. Легче отбиваться, если смотреть лицом на них. Я выглядел довольно комично, торча задницей из трубы двенадцатого этажа. Я бы не хотел умереть в такой позе. Вот о чем я подумал. Но развернуться оказалось не так просто, тем более мне не хотелось создавать лишнего шума. Пытаясь повернуться под разным углом, я вдруг остановился.

Я почувствовал синий цвет. Звучит странно, я не увидел, я почувствовал, как он снизу поднимается вверх по дому, второй, третий, седьмой, пятнадцатый этаж, и пошел дальше вверх. Поле обволакивало все, как луч сканера ищет место, откуда можно считать информацию. Это поле прошло вверх, и я не понял, что это было, возможно, и это мне мерещится. Я еще не успел понять, что это было, я затих. Луч второй раз поднялся с самого низа и до самого верха, я чувствовал, как он скользит через все, через меня и уходит вверх.

Кое-как я уместился внутри и забился как можно ближе к вентилятору, прижавшись к сетке. Она пахла ржавчиной, и эта ржавчина въелась в мои руки. В моих руках было все – и кровь, и стекло, и крошка кирпича, и вековая пыль трубы, и ржавчина сетки. Я с интересом уставился на свои руки и не узнавал их, такая смесь всего, чего на них и внутри них быть не должно. Конечно, стекло, мелкое битое стекло добавляло больше всего беспокойства из целого набора инородных веществ. Мой мозг лихорадочно думал, и в голове был целый рой мыслей, все перемешалось, я переводил взгляд с рук на кусок стены, на улицу и потом обратно. Когда мои глаза сделали такой воображаемый круг несколько раз, я понял, что мысли мои совсем смешались и я не думаю о чем-то конкретном, а повис в полной прострации.

Собравшись с силами, я попытался собрать все в одну кучу. Тут я заметил, что мои руки непроизвольно сжимаются в кулаки и разжимаются, видимо, это все от сильного психического напряжения. До этого времени мозг работал очень четко, я все сделал правильно и, кажется, верно рассчитал, когда тут спрятался. Но за все надо платить, и сейчас я расплачивался полным умственным бессилием.

Я сдался, и глаза мои просто беспомощно смотрели по сторонам, по рукам в ранах и крови, по всей скромной обстановке моего убежища. Я не думал о чем-то конкретном, я упал в бутылку или вполне четко и дословно, если говорить конкретно, залез в трубу. Я заметил что-то необычное, то, чего тут совсем не должно было быть, это совсем было не к этому месту и не ко времени, я даже, кажется, заметил это не сразу, а лишь при втором или третьем скользящем осмотре. Потом мой взгляд, как бы замешкавшись, вернулся обратно, я даже не сразу понял, что это такое.

Внизу, за решеткой вентилятора, я увидел маленький листок бумаги, дешевый квадратик голубоватого цвета, даже его часть а не целый, он был в пыли, и голубой цвет только угадывался, я заслонял собой почти весь свет от неба. Кусочек бумаги зацепился за нижний обод от решетки, с другой стороны, он был рядом со мною. Но мне пришлось долго водить пальцем, прогибая решетку в разные стороны, дергая и водя пальцем по листику, чтобы вытащить его. Высвободив его из-под железного обруча, нужно было теперь просунуть его сквозь решетку в свою сторону, а это тоже было не очень просто. Пальцами двух рук я смог согнуть листик за решеткой и, осторожно держа его двумя пальцами, потащил на себя, придерживая так. Один кончик уже был с моей стороны, я зажал его мизинцем и большим пальцем, в итоге вытащил его к себе. Это была первая победа за сегодня, признавать победой мое отступление в эту трубу совсем не хотелось. Это было бегство, и себе врать на этот счет было бессмысленно.

С одной стороны бумажки – ничего, а с другой – короткая надпись. Сначала я совсем не понял, я прочитал ее еще раз и еще раз. Мне даже показалось, что это написано на чужом языке. Смысл ее совсем не доходил до меня, я начинал злиться на себя. Буквы плыли перед глазами, бумажка была грязная, следы ржавчины и пыли меняли ее первозданный цвет, и к ним еще прибавились следы моей, а может, и не моей крови. Но я был прав, она была голубого цвета, того самого цвета, который я почувствовал с всем недавно. Или целую вечность назад?

Спастись или понять? Выкинь или съешь.

Страх опять забился внутри меня, смысл этой фразы доходил до меня, как прилив размывает песочный замок, и чем меньше этого замка оставалось, тем больше страха появлялось на его месте. Спастись, только бы спастись, все, чего мне хотелось в этот миг, это спастись, не важно, как и почему, не важно, какими средствами, главное – это спасение. И выиграть сегодняшний день, конечно! Стоп, что значит выиграть?

Мне достаточно спастись, только человеку предлагают спасение в крайне тяжелой, отчаянной ситуации, а он уже думает о том, что будет есть на ужин, ставит судьбе свои условия и качает права! Секунду назад я был на грани, даже сейчас я сижу в большой трубе вентиляции между этажами и уже ставлю условия, и ставлю их простому клочку голубой бумаги, на котором не пойми что написано. Совсем не благодарен человек, видя спасительную соломинку, которая, впрочем, не является полным гарантом его спасения и надежд на лучшее, он уже раскатывает губу и строит планы! Эта мысль опять прогнала страх, даже немного рассмешила меня, хорошая ирония в такой момент. И тут я понял: я не хочу спасаться, я хочу понять. Что даст спасение? Очередное утро? Нет, я сыт и утром, и этой грязной кружкой, синими полосками – всем этим я сыт. Десерта не надо! Уносите остатки еды и несите счет!

Не думая более ни секунды, я засунул это в рот и стал жевать. Я не хочу спасаться, хочу понять. Это последняя мысль, которую я помню.

Глава 6. Понимание

«Ты все точно понял?» – гласил старый плеер в третий раз, потом в четвертый, потом, кажется, в пятый. Если шутку повторить много раз, она не становится от этого смешнее. Но я все понял, вернее, понял только конец, начало записи утонуло в моем сознании. Я скоблил пальцем крышку этого плеера, на нем была царапинка рядом с логотипом, и она удобно совпадала с ногтем на большом пальце. И, цепляя ее, можно было немного успокоиться, однотонные повторения одного и того же движения успокаивали меня. Я вспомнил про свои руки в ранах, но они были в полном порядке и даже чистые, это больше всего не укладывалось в голове.

Запись все повторяла и повторяла: «Ты понял? Ты понял?» Надеюсь, что понял, и надеюсь, что я понял все. Вы не думайте, что я сейчас буду подробно вам излагать, что мне сказал этот кассетный старый плеер, я лишь аккуратно положил его на плетеное полотенце рядом с тремя комплектами запасных батареек, встал и пошел из этой подворотни. Мне надо было передохнуть от этого «ты понял» и отвлечься.

Стены были из красной, даже светло-бордовой глины. Выход был под аркой, вверху лишь небольшой колодец света, и, возможно, этот же свет играл со мною злую шутку, причудливые тени создавали узоры на стенках из глины и на полу, кружили по полотенцу, на котором я сидел. Я вышел из-под низкой арки, и справа, за еще одним поворотом, уже виднелся свет и какое-то движение. Я облокотился на стену и стал смотреть туда, на это движение, не стараясь увидеть или понять происходящее там. Я думал о том, что сказала пленка в плеере. Я прокручивал эти слова в своей голове, по- своему, как понял или не понял я, и не для вас, а для себя, понять и осмыслить хоть как-то те вещи, которые понять и осмыслить нельзя.

«Представь размер вселенной! Не можешь ты его представить, все упрется в какой-то порог, а теперь представь, что вся эта вселенная и твой порог, и даже твоя скромная возможность все это представить, галактики и планеты, миры и все другое, уместились в маленькой песчинке, лишь одна песчинка песка, что в песочнице за твоим домом. И теперь представь, что каждая из этих песчинок – такая же вселенная, размер которой ты не можешь представить. А теперь представь, что в каждой из этих вселенных есть своя такая же песочница где-то, где каждая песчинка – тоже бесконечный мир и вселенная. А теперь представь все это в обратную сторону. Познай не познанное, я тоже не понял этого, поэтому ты не одинок. И это только простое рассуждение, которое идет вперед и назад, из большого в малое и наоборот, где одна вселенная, как матрешка, спрятана в другой. А теперь представь себе еще одну плоскость, что не вперед и не назад, а как бы выше или ниже, а теперь представь еще одну плоскость и еще одну, и все это бесконечно друг в друге расширяется из одного в другое и на уровень в разные бесконечные стороны. Это взрыв, где каждая частица – своя вселенная, которая тоже взрывается во всех направлениях».

Я помню это место в записи, тут голос в плеере сделал паузу, видимо, давая мозгу возможность немного остыть, а я пытался понять, честно и справедливо с его стороны. Но в месте, где голос сказал, чтобы представить вселенные в другую сторону, я окончательно сбился, а когда добавил еще и другие плоскости, я совсем потерялся. Дальше я помнил все относительно хорошо.

Голос плеера в моей голове продолжал свою мысль: «Каждый разумный или не очень организм, или даже не организм, попадает в свой уникальный мир, он может быть похож на твой, а может и не быть похожим, он может отличаться лишь одной деталью и быть копией твоего. А может быть и за гранью твоего понимания и уровня чувств или времени. Ты даже не сможешь понять или осмыслить этот мир или его величины. Этот мир может быть любым, и ты в нем будешь любым, но одновременно будешь собой. Частица твоего организма, самая малая капелька крови в тебе, тоже может быть своей вселенной, или капля может думать, что она живет в своем огромном мире, состоящем из океана, и если ты порежешься, эта капля выберется из своего мира, а может быть, и то и другое, и еще черт знает что вместе! Голова кипит?

Я заметил только одно правило в каждом мире. Ты будешь – собой, таким, какой ты есть, и если тебе посчастливилось слушать это, то и в следующем мире ты останешься самим собой. Впрочем, я не знаю, верно ли это правило только для тебя и меня или для всех. Возможно, кто-то попадает в новый мир и не имеет ничего общего с собой прежним. Возможно, и не все могут попадать из одного мира в другой, возможно, нас двое – ты и я. А возможно, и я один, если никто сейчас не слушает эту запись. В целом все это – одна большая каша, и эта каша бесконечна, в себе и во всем, и как только пытаешься выделить хоть что-то из нее, теряешься в миллионе деталей, которые могут быть своими вселенными с уникальными или не очень правилами. Все это можно назвать просто, это «ИЛИ», все тут иначе или еще как-то, все тут или, если ты понимаешь все так или иначе.

Чтобы не рехнуться, из общего давай к легкому и к частному. Ты выбрался из своего мира и находишься в новом мире, что тебе делать с этим и зачем ты тут – я не знаю. Я спас тебя, ведь ты жил в мире, где был всего лишь один день, и редко он длился целый день, он кончался, когда ваш дом или соседний убивали друг друга. Я случайно побывал в твоем мире, можно сказать, проездом. Но возможно, я и погубил тебя, возможно, тот мир был для тебя всем и единственной сутью существования тебя, единственным, зачем ты был нужен. И я вытащил тебя, как рыбку из пруда, и ты теперь задыхаешься на берегу речки и скоро станешь чьим-то обедом. А как вернуться тебе обратно, я не знаю. Поэтому давай без обид!

Я видел миры и хуже, представь себе мир, который существовал всего несколько секунд, и выбраться из него было сложнее, значительно сложнее. Он обнулялся быстрее, чем я мог хоть что-то сообразить, это был настоящий кошмар. Но я справился, поэтому и тебе лишь понадобилась бесконечность, возможно миллионы лет, чтобы найти твой счастливый билет и послушать эту запись. Я не знаю, сколько времени ты его искал и сколько раз ты умирал в своей прихожей или по дороге к школе сына. Я думаю, это было, как в примере с песчинками, столько же раз. Возможно, ты пропахал целый океан, просеял много песка, чтобы сидеть теперь тут в непонятном тебе месте. Мне повезло: в какой-то момент мой разум оценил, что происходит, и из своего «двухсекундного» мира я выбрался спустя несколько тысяч или десятков тысяч попыток. Мне сложно посчитать, и если я начну, то быстро собьюсь, все там было однообразно.

Я не знаю, зачем я и ты существуем, я ничего, в сущности, не понимаю по-настоящему и даже не стараюсь разобраться. И не знаю, что с этим делать, чтобы ты ни делал, ты где-то окажешься, и если твой разум расщепить на миллиард осколков, где-то и когда-то он все равно соберется снова. Я надеюсь и верю в это, или я ошибаюсь. Слишком много или! Мне кажется, что из своего мира выбираются единицы, у меня сложилось впечатление, что выиграть в эту бесконечную игру получается только у некоторых, возможно, чтобы сыграть в более крупную или мелкую игру, но мне это только кажется. Всегда приятно чувствовать себя героем, смотреть сверху на тех, кто остался в тех мирах, если, конечно, по-настоящему в них был кто-то кроме тебя. Ведь мой разум просто может быть ошибкой? Что, если одна из песчинок в твоей песочнице оказалась разумной? Представь весь ее ужас – быть кусочком частного и неразумного, вечно кричать в пустоту, и когда-то кто-то просто наступит на тебя ногой. Весь ужас разумного существа среди бесконечного количества неразумного песка.

Каша? У тебя каша в голове? У меня тоже, можешь даже не говорить это вслух или про себя, я не понимаю, где мы, что мы и что из этого следует. Но я понимаю тебя, когда ты тонешь в океане, эта запись уже спасительный кусок дерева для тебя, ты остаешься в океане, полном соли, которая разъедает твою кожу, и далеко от дома, если дом вообще у тебя был. Но в твоей руке кусок дерева, и он тебя держит, пока что держит. А пока что? Этого я не знаю. Теперь и ты – та единственная разумная песчинка среди других неразумных.

Попробуй разбудить, да, разбудить – это будет верное слово, кого-нибудь, двое в одном мире – это уже не один. Переверни пленку».

На этом разговор обрывался, я перевернул пленку в кассете и стал слушать дальше, все путалось во мне, и я уже не пытался что-то понять.