Род князей Зацепиных, или Время страстей и князей. Том 1

– Французскую – да! А русскую или английскую – нет. Это очень скучно и запутанно. Я всегда забываю фигуры.

– А менуэт?

– Да, если кавалер приятный и хорошо танцует.

– Могу ли я просить вас доставить мне удовольствие протанцевать со мною менуэт?

– А вы хорошо танцуете?

– Ну, этого нельзя сказать, однако ж умею. Танцуя с вами, я постараюсь танцевать хорошо.

– Отчего же именно со мною?

– Чтобы угодить вам.

– Ах, как я вам благодарна! А то мне никто не угождает, даже Карлуша, мой младший брат, и тот меня только дразнит. Он, видите, хочет, чтобы я ему угождала.

– А я буду вам угождать! Вы скажите мне, что вы любите, и я постараюсь делать то, что вы скажете.

В это время к ним подошел герцог.

– Князь, вас желает видеть императрица. Пойдемте, я вас представлю.

Андрей Васильевич встал.

– Папа, ничего, что я обещала князю танцевать с ним менуэт? Вы мне позволите?

– С удовольствием, мой друг! Танцуй, если это тебе приятно. А князь, я надеюсь, будет тебе приятным кавалером! – сказал он, любезно улыбнувшись.

И они вместе пошли к императрице, которая говорила в это время с его дядей. Она удостоила племянника весьма милостивого привета, пригласив обоих, и дядю, и племянника, к себе завтра утром на стрельбу.

Вечер, впрочем, не окончился без приключения. Когда на Мее был зажжен фейерверк и бураки с швермерами начали лопаться в воздухе, то принц гессен-гамбургский, вспомнив канонаду под Хотином, вообразил, что и теперь он находится под выстрелами крепости, и до того струсил, что бросился бежать и уткнулся прямо в жену Миниха, стоявшую в дверях. Но так как плотная, высокого роста и здоровая жена фельдмаршала не подалась от его толчка, то по отражении он попал прямо на худенькую, болезненную и хилую герцогиню Бирон, наступив ей на ногу. Та завопила благим матом, и в дело должен был вмешаться фельдмаршал Миних, принося герцогине извинения за своего храброго генерала-принца, который, находясь у него под командой, постоянно находил, что тот побеждает не так.

– И даже ставучанскую битву мою, – говорил Миних, – где мы такими орлами налетели на турок и разгромили их так, что они и до сих пор в себя прийти не могут, а их было десять против каждого нашего одного, – так даже эту битву он назвал трусливой. Уж извините этого храброго принца. Он, верно, не побежит от бураков!

Миних продолжал еще острить, говоря любезности герцогине. А принц гамбургский, поджав хвост, давно пропал.

После фейерверка открылись двери столовой, и там был сервирован на маленьких столиках с разноцветным хрусталем и освещением роскошный ужин. За столиком императрицы, кроме хозяина, расположились: принц и принцесса Брауншвейгские, герцог и герцогиня Бирон, Рейнгольд Левенвольд, князь Черкасский и князь Зацепин. Остермана на бале не было: он сослался на обычное нездоровье. Маркиза Шетарди сидела за столиком цесаревны Елизаветы, где сидели также графиня Остерман, Лесток, Бестужев-Рюмин, Воронцов, Шувалов, Шепелев и между ними как-то нечаянно попал Шубин. Молодой Зацепин, тоже, должно быть, случайно, сидел подле Лизоньки Бирон, с ее братом – принцем Петром, принцем гессен-гамбургским, Густавом Бироном и Карлом Левенвольдом. Ужин был очень оживлен; вина превосходные, и в заключение всем дамам были поднесены бонбоньерки, украшенные живыми цветами, с сюрпризом для каждой, и мадригалами от хозяина, которыми воспевалась их красота. Все смеялись, все были веселы и разъехались по домам в два часа. Молодой князь Зацепин тоже уехал вместе с дядей. Петлица его шитого золотом кафтана украшалась гелиотропом и розой, которые, конечно, подарила ему чья-нибудь женская рука.

VI

Другой мир – другие люди

Фекла не забыла своего обещания Елпидифору, пришла за ним и отвела его в свою каморку, которую она занимала за церковью Рождества у самых почти торговых рядов, нанимая уголок у дворника. Там она усадила своего бывшего любовника, поставила перед ним пирог с кашей, а другой – с ягодами; достала ендову и налила из нее чего-то в бутылку.

– Что это? – спросил Елпидифор.

– А вот попробуй! Меня научил это приготовлять один хохол, тоже из наших, запеканкой называют. Берешь ты, сударь мой, солоду, кладешь в куб вместе с оржаной мукой… – И Фекла начала рассказывать домашнее приготовление сперва вонючей раки, потом чистой-пречистой, как слеза, водки. – Эту водку сливают после в горшок на сливу или грушу, замазывают и ставят запекаться что ни на есть в жаркой печи, потом пропускают сквозь полотно.

– Скус-от такой особый, своеобычный бывает, вот попробуй! – прибавила Фекла.

Елпидифор попробовал и нашел, что хорошо, очень хорошо! Выпил с удовольствием, закусил пирогом и выпил опять.

В глазах у него заискрилось. Фекла показалась ему опять молодой красавицей, которую он поджидал, бывало, когда она уйдет от своего пьяного мужа, усыпив его.

Он посадил ее подле себя, обнял, поцеловал…

Фекла не отнекивалась, но сказала:

– Слушай, Елпидифор, сегодня твой день; я потом отмаливаться стану; но знай, что теперь я не твоя, а Божья!

– Как Божья?

– Так, вот пойдем порадеть со мной, так увидишь! Хорошо таково, отрадно! Себя не помнишь, будто на седьмом небе находишься, а тут тебя благодать Божия и осенит.

– Постой, да как же?..

– Да так! Я уж говорила о тебе Ермилу Карпычу. Он такой набожный и хорошо таково учение читает. Он у нас набольший, патриархом зовется. Я сказала, что ты был нашей двух-перстной веры и только неволей в злобу никонианцев впал и образа человеческого лишился! Теперь же благодати ищешь. Он сказал: «Приводи!» Вот на той неделе первое осеннее раденье будет, тогда и пойдем.

– Где же вы радеете?

– А вот увидишь. Сказать нельзя, язык отымется. Зарок такой. А придешь, увидишь – и знай про себя, другим не говори. Коли не достоин благодати Божией, так Бог память отнимет и не найдешь; а коли найдешь опять сам, стало, Богу угоден ты, стало быть, наш…

– Какое же такое раденье бывает?

– А вот увидишь! Таинство Божие, о нем зря говорить нельзя. Просветит Бог очи, увидишь и поймешь; а не просветит Бог, так и перед глазами будет – не узришь, и перед ушами – не услышишь и не поймешь. Во всем власть Божия бывает, и без нее не сгинет ни един волос человеческий.

Задели за живое Елпидифора слова Феклы.

Ну что бы это такое? Обряды и толкованья прежние, он знает, сам при молельне служил; а тут не то, видимо, не то! Что же такое тут? Какая там новая благодать открылась?

– Нишкни, нишкни! Говорю: о таинстве Божием зря говорить станешь, язык отнимется! Ты вот лучше скажи, что княжич-то, начал службу?

– А кто их знает, какая у них служба? Всякий вечер к ахтерке французской ездит, да к нему учителя разные ходят, наукам каким-то обучают; а еще вот солдат приходит да какой-то немчура: наденут на себя личины железные да друг в друга тоненькими шпажонками пыряют; на шпаги-то, впрочем, пуговки насажены.

– А в Филипповки княжич-то постное ел?

– Куда те постное! И нашему-то брату постное не больно на руку дается. Кроме того, что этот, как его – дворецкий не дворецкий, а как-то мудрено зовется, методель, так этот методель говорит: «Пустое, ешь что дают! Еда у нас не худая». Да и своя-то братья смеется и надуть все, оскоромить желает! Однако мне Бог помог соблюсти, я-то не оскоромился!

– То-то, великий грех! Иные Филипповки больше поста Великого почитают. Выпей еще запеканки-то, да вот пирог сладкий, с ягодами; а напредки я тебе с здешней рыбой пирог приготовлю, хорошая рыба, сладкая такая, у нас на Волге нет, сиг и лососина зовется!

Елпидифор не отказался.

– Ну, спасибо, Фекла Яковлевна, на привете и ласке, благодарю за угощенье! Мне пора!

– Куда? Посиди!

– Нет, боюсь! Завтра княжич на мошкару али бал там какой едет, так, пожалуй, утром лошадей смотреть захочет, приготовить нужно.