Соль

Некоторое время я чувствовал себя абсолютно счастливым вместе с Турьей в общежитии.

На самом деле, так как ее наряд занимал весь день (забота о животных и все такое), а мой – всю ночь (в основном строительство), то мы могли видеться только утром и вечером. Но через два месяца я получил назначение на дорожные работы, в которых почти ничего не смыслил. Соответственно, несколько дней ушло на учебу в симуляторах для ознакомления с принципами и схемой работы. Строго говоря, так много времени не требовалось, но я пытался изучить все в деталях, что соответствовало моим планам. На симуляторах можно заниматься когда угодно, поэтому теперь я проводил ночь с Турьей.

Общежития по ночам пустовали, потому что основные работы (строительство, добыча металла) выполнялись именно это время суток, когда уменьшался уровень радиации, а значит снижалась опасность облучения. Мы кувыркались под одеялом, хохоча, как малые дети.

– Ты нарочно медлишь со своей учебой новому заданию, – говорила она мне.

– Точно, я нарочно замучаю себя до смерти глупыми тренировками, чтобы быть с тобой.

Конечно, в этом все и дело: я мог оставаться на симуляторах хоть на время всего наряда, если бы захотел. Хоть всю жизнь – хотя при следующем распределении заданий меня бы перевели или людям не понравилось бы, что дороги не строятся, и они устроили бы мне бойкот или побили меня. Никто никого не заставлял – скорее, каждый осознавал внутреннюю необходимость работать. Симуляторы раздражали. Они занимают внимание и руки, это так, но результатов работы не дождешься, все это лишь компьютерные точки, мельтешащие вокруг. Кто в здравом уме захочет четверть дня потратить на то, чтобы делать одно и то же, забравшись в виртуальную машину, когда может то же самое проворачивать в реальном мире, на самом деле планировать дороги, строить их и под конец рабочей смены возвращаться домой уставшим, но удовлетворенным?

В других странах, насколько я знаю, работа – мучение. Люди стараются побыстрее управиться с делами или специально замедляют процесс, чтобы ничего не делать до окончания смены, в любом случае все ждут вечера, когда можно будет вернуться домой и отдохнуть. Но там плохо распределяют обязанности: человек годы занимается одним и тем же, его мысль идет по одной и той же проторенной дорожке, и вскоре мозг начинает работать спустя рукава. Алсиане заняты делами только четвертую часть дня, а затем вольны развлекаться, как хотят.

И знаете, что получается: в свободное время нам нечем заняться. Мы идем к друзьям и предлагаем им свою помощь, из желания опять быть полезными. Никто не умирает от скуки на работе, ни один день не похож на следующий. Мы получаем новое задание каждый месяц. Если не знаем, как его выполнить, всегда можно научиться, а это занимает не больше нескольких дней. И через пару лет алсианин обнаруживает, что не осталось неизвестных ему профессий, что любая проблема ему по плечу. Мозг работает постоянно. Только специализированные навыки, обучение которым занимает не несколько дней, а несколько лет – например, мое умение пришвартовывать корпуса судов к комете, которое стало жизненно важным во время путешествия, – только такие знания передаются одному-единственному человеку.

Но от блаженства первых недель с Турьей из моей головы выветрилось все, кроме желания держать ее в объятиях, чувствовать ее тепло. Мы лежали под одеялом, в жаркой темноте, как близнецы в материнской утробе, так близко, что однажды наши волосы спутались, и мы долго разбирали их расческой, не прекращая смеяться ни на минуту. Мы любили друг друга перед сном, а утром просыпались вместе и снова занимались любовью, замечательным полусонным сексом. Мне нравился запах ее кожи, вкус ее волос у меня во рту, ее гладкая шея. Нравилась мягкая шершавость ее ног и темные короткие волоски, покрывавшие их, как трещинки на эмалированной статуэтке. Я медленно проводил ладонью по ее левой ноге, и Турья визжала от восторга. Мне нравились и ее ступни. Обычно эта часть женского тела меня не привлекает – возможно, потому, что я вижу в ней что-то нелепое, неэстетичное – странная комбинация огрубевшей кожи на пятке и пальцах и мягкой, розовой младенческой между ними. Чистые линии голени и бесформенная бахрома из пальцев. Шишковатые ногти… Не знаю, почему они меня раздражают, у каждого человека свои вкусы и предпочтения. Но ступни Турьи олицетворяли чистое совершенство – достаточно большие, но гармонично сложенные. Я мог вечность тормошить их, целовать, гладить. Она тоже любила мое тело, несмотря на то, что ей якобы нравились более мускулистые мужчины.

Наша любовь стала традицией, естественной, как дыхание.

Вечером она становилась доминирующим партнером, поворачивая меня по своему желанию, возбуждая, оседлав меня или лежа снизу и подстраивая мой ритм под свой. Утром все происходило совсем по-другому, потому что я просыпался немного раньше и с большим запасом энергии, чем она. Инициатива переходила в мои руки, а она лежала восхитительно беспомощная.

Потом я вставал и совершенно голый шел за завтраком, и мы ели в постели, разбрасывая крошки и проливая кофе на одеяло – опять-таки смеясь, как дети. Затем Турья одевалась и уходила на ферму, а я отправлялся на симуляторы, где снова и снова прорабатывал технику укладывания асфальта. После полудня мы бродили по общежитию, просто болтая о том о сем, или лежали под деревом на гусином дворе.

Она скорее всего перестала принимать контрацептивы в первую же неделю, судя по тому, как скоро мы зачали ребенка. Естественно, мне любимая ничего не сказала, да и не было причин рассказывать о таких вещах. Это только ее личное дело. Но может, что-то да значила та быстрота, с которой она приняла решение.

После ухода Турьи в женское общежитие я много размышлял над ее поведением. Я знал, что она еще ни разу не прекращала принимать противозачаточные средства, ни с одним мужчиной, и чувствовал себя польщенным.

Она ничего не сказала о ребенке, и в течение нескольких месяцев я понятия не имел об эмбрионе внутри нее, и мы продолжали резвиться как подростки. Турья получила новое назначение, ее перевели с фермы на установление дипломатических отношений и программирование. Я в конце концов настолько устал от симуляторов, что почел за благо начать работать по-настоящему. Большинство дорог из Истенема в остальные поселки уже были закончены, и там моя помощь не требовалась, поэтому я мог строить где угодно. Или вообще ничего не строить, но тогда бы умер от тоски.

Итак, я взял небольшую машину и поехал на север, вдоль берега Арадиса, убирая с пути мусор с помощью маленького крана и расставляя дорожные знаки. Это делается быстро, и через несколько дней все было готово. В Алсе я позвонил шахтерам и сообщил, что собираюсь прокладывать дорогу, но оператор только пожал плечами: они перевозили добытые минералы в поселки по воздуху и в новой трассе не было нужды. Но гонять шаттлы туда-обратно – это напрасная трата энергии, лучше провести дорогу, которая пригодится и в будущем.

В конце концов, они не слишком активно возражали, а когда появились планы и чертежи, спорить со мной никто не стал. Поэтому на следующей неделе я оказался далеко от Алса и еще дальше от Турьи.

Двигатель катка – точнее, перестроенных и усовершенствованных шасси от шаттла – завелся легко, и машина направилась на север: днище агрегата подо мной мерно скребло по соли. В первый день понадобилось все мое внимание, чтобы не наткнуться на сельскохозяйственного робота, оставленного лежать в поле, или на чей-то дом (грязная маленькая земляная хижина, обычно с несколькими булыжниками сверху для защиты от радиации).

На второй день места поселений остались позади, и появилось больше времени для осмотра окрестностей. Все утро я любовался панорамой: темные воды моря с размытыми берегами, покрытыми зеленой дымкой, ярко сверкали в лучах восходящего солнца. Справа возвышался Истенем, со спрятанными в нем домами и складом металла, как диковинный сугроб. К северу вырастали горы, пиков становилось все больше и больше, пока они совсем не скрыли от меня комплекс общежитий.

На ленч я ел пасту или жевал переработанный хлеб и, краем глаза следя за дорогой, сочинял изысканные, цветистые послания Турье. О том, что она зажгла огонь в моем сердце, что жду не дождусь встречи, рассказывал, что хочу сделать, когда мы снова будем вместе. Обычный любовный бред. Я отсылал их после ленча, а Турья получала запись сразу же, потому что по утрам работала на телекоммуникациях. Она никогда не отвечала, ответы не в ее стиле, но принимать послания ей наверняка нравилось.

После обеда я читал. Иногда выходил из машины и шел рядом, в маске и с фильтрами в носу. Но снаружи нечего было делать и не на что смотреть, а подвергать себя воздействию радиации без причин глупо. Ранним вечером я снова любовался природой. Солнце теперь пряталось за горами, и палитра красок менялась совершенно. Восточная часть Себастийских гор окрашивалась в темные насыщенные цвета, их очертания становились четкими. Кварцевый гранит отливал ржаво-красным, кое-где проглядывали томатного цвета прожилки. Арадис казался чернильным в тени гор и фиолетово-синим – вне нее. Справа прямые лучи открывали белые пятна соли на граните цвета человеческой кожи.

Потом я останавливался и задраивал люки. Дьявольский Шепот не мог меня достать, но каждый раз не оставлял своих попыток, пытаясь перевернуть каток, кидая в окна соль, твердую, как гравий. Когда ветер утихал, я снова заводил машину и, поставив управление на самый чувствительный автопилот, заваливался спать. Механизм будил меня в среднем по три раза за ночь – к примеру, из-за камня размером с кулак, попавшегося на пути, или вообще без причин. Но я не возражал против такого вторжения в мой покой, не пытался перевести прибор в более жесткий режим работы. Лучше буду мучиться бессонницей, чем сломаю машину, врезавшись в огромный валун.

На пятый день я прибыл к шахте и встретился с рабочими. Оказалось, что там довольно счастливо живет целый поселок, около ста человек. Многие разбились на парочки, некоторые женщины носили детей. Наверняка люди обменивались назначениями с другими алсианами, чтобы оставаться вместе на руднике. Или наряд сюда получали только избранные.

Манера меняться работой возмущает меня, как и большинство из первого поколения алсиан, хотя подобный подход чрезвычайно популярен среди молодежи. Принимая во внимание мое отличное настроение из-за начавшихся отношений с Турьей, можно понять, почему с моей подачи не поднялся скандал. К тому же все были явно довольны положением, и, оказавшись единственным возмущенным, я рисковал собственной шкурой. Жизнь на этой шахте мне быстро наскучила, буквально через два дня. Помощь рабочим можно предложить, только предварительно проучившись на симуляторах определенное время, что меня не особо привлекало. Я отправился дальше, проложил дорогу к следующему руднику, где разрабатывали пласт серебра, уходившего в сердце горы. По ходу работы образовалась широкая дыра у самого подножия пика, рабочие приспособили ее для игры в футбол.

Я присоединился к команде, обрадовавшись возможности поразмяться после долгого сидения в кабине катка. Чуть позже меня угораздило подраться со специалистом по бурению, который обвинил меня в самовозвеличивании, скорее всего имея в виду мое видное положение в качестве эксперта по креплению в комете во время путешествия. Странно, я свято верил, что после приземления обо мне никто и не вспоминал. Но этот человек – некий Лихновски – кричал, ругался и шипел в мою сторону. Вначале я пожал плечами и попробовал отойти в сторону, но он последовал за мной и попытался воспользоваться алюминиевой палкой в качестве пики.

Намерения соперника обычно становятся для меня ясными задолго до нападения, это очень помогает в драке. Я отбил атаку, сделал ложный выпад и, отобрав пику, начал колотить Лихновски по затылку и спине. Он свалился на землю и заорал – скорее от количества выпитой водки, чем от боли, – на том все и закончилось.

Но тем же вечером неугомонный бурильщик снова пришел, когда я обсуждал вопросы политики с рабочими. На этот раз мне не повезло: он застал меня врасплох, содрав ударом кожу возле уха. Сразу же потекла обильной струей кровь. Теперь мы дрались по-настоящему, нанося друг другу удары немалой силы. Горняки разошлись, не желая смотреть представление, но один из друзей Лихновски остался и попробовал – безрезультатно – успокоить товарища, еще несколько шахтеров наблюдали за действом издалека.

В ходе драки мы вылетели из главного входа, за нами никто не последовал – ночь стояла холодная. Снаружи борьба продолжалась недолго, у меня по лицу текла кровь, мешая смотреть, поэтому я не видел, когда ударил его по лицу. Кулак угодил по маске и сорвал ее. Лихновски упал на землю и закашлялся. Уровень хлора в воздухе ненамного превышал норму, потому что мы были почти в горах, но и этого хватило бы, чтобы отравить взрослого мужчину. Хуже того, я не сразу понял, что случилось, из-за темноты и крови на глазах. Когда до меня все же дошло, я подхватил бившееся в конвульсиях тело и потащил через ворота обратно. Однако легкие бурильщика к тому времени уже сильно пострадали. Его отправили обратно в Алс следующим шаттлом. Случай оставил неприятный осадок.

После драки я внезапно ощутил антипатию к той шахте и поспешно отбыл. Потом посетил еще два рудника, а через несколько дней отправился домой, прокладывая две параллельные дороги к Алсу.

Встреча с Турьей принесла такую радость, ради которой стоило пережить многодневную разлуку. Она занималась связями с остальными народами, жившими у Арадиса, обсуждала с ними план постройки совместными усилиями гигантских труб в горах – для выпуска озона в атмосферу.

Поселения с южного полушария также контактировали с нами. Поступали просьбы о назначении алсианина, который бы принимал послов из других стран и сам ездил с дипломатическими миссиями. Приезжих обычно сильно удивляло или даже злило отсутствие иерархической системы или вообще хоть каких-то формальных отношений в Алсе. Они ожидали делегацию встречающих, их раздражало, что никто не требовал предъявить паспорт и не грозил бросить их в тюрьму как нелегальных иммигрантов. Им не нравилась малочисленность полицейских, наличие неограниченной свободы. У нас не хватало цепи, которая бы вернула их в привычное состояние раба.

Я согласился играть роль принимающего гостей (в особенности с юга) хозяина – и то только потому, что попросила Турья. Дипломатические обязанности не распределялись в качестве нарядов, так как невозможно расписать отношения с другими странами наперед. Предполагалось, что иностранцы будут сотрудничать с тем, кто на данный момент работает в интересующей их сфере, например, если они хотят купить свинью, то станут обращаться к заводчикам. Но обстоятельства требовали перемен, это правда.

На некоторое время мы с Турьей перебрались из общежития на ферму и спали вместе с ее животными. Захотелось вот нам заниматься любовью под деревом, а не под каменной крышей. Правда, примерно через неделю мы соскучились по комфорту и вернулись обратно.

Честно признаться, я с головой окунулся в отношения с Турьей. Корчил из себя клоуна, стараясь рассмешить ее, с маниакальным упорством выдумывал развлечения для любимой. И все потому, что уже тогда чувствовал, что потеряю ее…

На следующей неделе поступил заказ на дорогу вокруг города. Я заканчивал работу и спешил в общежитие, но Турьи либо не оказывалось в назначенном месте, либо она прогоняла меня, ссылаясь на неотложные дела. Или мы проводили время вместе, но она становилась какой-то странной, рассеянной. Иногда вдруг краснела.

Я получил другой наряд, на этот раз на должность врача-бота, которой легко обучиться, даже если раньше никогда ничем подобным не занимался: и диагноз и лечение определяет компьютер. Все бы хорошо, только я снова встретился с Лихновски с его пораженными хлором легкими. Новый орган на протяжении нескольких недель выращивали на медицинской фабрике, а пока что Лихновски ничего не оставалось, как лежать на кровати, дышать чистым кислородом через фильтры и бросать на меня свирепые взгляды из-под пластиковой маски.

БАРЛЕЙ

Трагедия разрушила прекрасный брак всего через два месяца после свадьбы. Вся нация не смогла сдержать слез. Мой любимый Жан-Пьер руководил маневрами, отрабатывая действия армейской группировки без воздушного прикрытия в пустыне, – я уже тогда подозревал будущую необходимость в рейде на территорию алсиан. Жизнь в Сенаре возвращалась к норме. Группа женщин, и жена Жан-Пьера в том числе, собралась исследовать земли к югу от Сенара на «скитальце». Такие экскурсии часто случались в те времена. Для жен и дочерей богатых людей существовало мало развлечений, а подобная поездка на машине, управляемой военным, не только приносила острые ощущения, но и знакомила с новым миром.

Ранним вечером путешественницы покинули соляные квартиры и забрались на «скитальце» на крутой холм, где их и застал Дьявольский Шепот. Водитель выскочил наружу и закрепил машину на земле, но устройство оказалось с браком (по его словам) – или он что-то напутал при креплении: так или иначе, «скитальца» перевернуло. Стекла в иллюминаторах разбились о камни, и трое человек внутри погибли. Выжили только те, которым вживляли синусальные маски.

Их подобрал шаттл через двадцать минут после катастрофы – плачущих и истекающих слизью, но живых. Водитель также спасся. Но Ким умерла. Она не вставляла носовой фильтр из-за чрезмерного тщеславия – ей не хотелось, чтобы ее прекрасное личико деформировалось от возможных побочных эффектов. Такое явное себялюбие, конечно, возмутительно, но она и поплатилась за него. Что касается водителя, то некоторые верили в его виновность в инциденте, некоторые нет.

«Скиталец» был стандартным продуктом нашей фабрики, а значит, успешно прошел все испытания и не мог подвести. Совсем другое дело – крепления. До прибытия на Соль, не испытав на себе суровость Дьявольского Шепота, мы не знали что нам понадобятся подобные приспособления. Так что армия послала заказы нескольким компаниям – все они действуют и по сей день, – и, получив предварительные чертежи, выбрала из них самый лучший и самый дешевый. Как обычно, водитель – боюсь, я уже не помню его имя – не мог предъявить обвинения в выпуске бракованной продукции компании-производителю, потому что в этом случае его определенно вызвали бы в суд. Заявление о том, что продукт вызвал три смерти, стал бы серьезным ударом по престижу компании, а это, следовательно, сказалось бы на продажах.

Обвинение опротестовали бы через суд. Но водитель, без сомнения, не может тягаться с корпорацией, только на адвокатов уйдут все его деньги. Если же он берет вину на себя, дело приносит ему меньше расходов, да и приговор не слишком суров. Насколько я помню, водитель сначала по глупости пытался доказать наличие брака в креплениях, а потом, явно проконсультировавшись с грамотным юристом, пересмотрел свое поведение и признал вину в случившемся.

Не надо и говорить, что сердце Жан-Пьера было разбито. Я сочувствовал бедняге. Даже дал ему недельный отпуск; и он три дня не выходил из дому. Затем пришел ко мне просить о возобновлении службы: лицо цвета соли, застывшие черты. Было что-то мужественное в его решимости, в силе воли, с которой он боролся с горем.

Жан-Пьер отбыл обратно к войскам.

Наверное, я действительно проживаю некоторую часть своей жизни в других людях. Теперь, будучи стар и склонен к размышлениям над ушедшим, я не могу точно сказать, играл ли Жан-Пьер роль сына для меня, или же он представлял собой пустую форму, в которую я пытался вложить свое «я», свое понятие о мужчине. Я ли это шел – мимо салютующих мне людей, из дома к шаттлу, который летит в Великую соляную пустыню? Жан-Пьер ли это, оставшись в темной одинокой комнате проливал горькие слезы? На самом ли деле мы были настолько взаимозаменяемы?

Все те же горькие слезы катятся по моим щекам, когда я говорю эти слова. Я плачу не по Жан-Пьеру, потому что он явно уже мертв. И не по мне, потому что я еще жив. Может, их вызвало ничто. Может, они сами и есть ничто. Я становлюсь сентиментальным с возрастом. Иногда я вспоминаю о моем замечательном мальчике: мертв, он мертв.

Воля Божья.

Вскоре после несчастья я открыл новое здание парламента, величественные башни-близнецы из кварца высотой в сто метров. Башни предназначались для произведения впечатления, потому что истинные комнаты совещаний парламента находились под слоем соли и камня, для защиты государственных мужей от радиации.

Это был великий день. С самого приземления гражданам удалось проголосовать только раз – по поводу строительства города, – и то без надлежащего референдума. Обычные процедуры, свойственные нашей демократии, политическая жизнь, к которой мы привыкли за время путешествия, прекратили свое существование под давлением новой действительности. Я произнес речь вживую и перед камерой, и, как мне кажется, неплохую (хотя честно признаюсь – ее писал мой секретарь), о потенциале установления демократии на нашей планете. Мне внимала огромная толпа, но большинство все-таки осталось дома у телевизоров, побоявшись прямых лучей солнца. Речь транслировали по телевидению на все побережье Галилеи.

Казну открыли в полдень, третьего июня. Великий день. На следующей неделе произошли небольшие волнения, о которых, я думаю, рассказывается в учебниках по истории. А может быть, и нет, потому что это мелкое событие недостойно упоминания. Дело касалось перевода корабельного денежного обращения в нынешнее его состояние. Зарплата, а отсюда и налоги, по объективным причинам сокращались на время путешествия, поэтому люди не могли накопить достаточно средств для нормальной жизни. Сформировалась группа давления, которая требовала увеличить выплаты после приземления в два, а то и три раза. Естественно, я оставался тверд по этому пункту: инфляция является одной из вещей, которых любой правитель старается избежать любой ценой. Так как вопрос решался на конституциональном уровне, я смог наложить вето на голосование по этому поводу, но народ все же провел пару демонстраций.