Двое

Двое
Адель Паркс

Хиты Amazon. Триллеры Адель Паркс
Раз-два-три. Попробуй решить уравнение из трех переменных.

Раз – Ли Флетчер, счастливая жена и любящая мачеха, пропала без вести в понедельник.

Два – Кэй Янсенн, жена богатого бизнесмена, пропадает в среду, как в воздухе растворяется.

Три – детектив Клементс, без сна лежит в кровати, пытаясь понять, что связывало женщин из двух абсолютно разных миров.

Ни одного тела. Две жертвы. Один ответ.

Но какой?..

Адель Паркс

Двое

Adele Parks

BOTH OF YOU

Печатается с разрешения HarperCollins Publishers Ltd.

© Adele Parks 2021

© Яновская А., перевод, 2022

©ООО «Издательство АСТ», 2022

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

* * *

Абду Мохаммеду Али.

Техническому гению, спасшему ситуацию.

* * *

I

Вторник, 17-е марта, 2020

Меня поглотила пустота. Я не у себя в кровати. Я вообще не в кровати.

Как только я открываю глаза, я понимаю – что-то не так. Сильно не так. Вокруг темно. Я заключена в угрожающей, душной черноте. Я лежу, но дезориентирована, потому что подо мной холодный бетонный пол. Похоже его должны были покрыть плиткой, но что-то немедленно говорит мне, что этого никогда не случится. Мой ум неповоротлив и не способен понять, почему я так думаю. Не помню, когда в последний раз спала на полу, миллион лет назад, будучи студенткой, ночующей у других в комнате, если была слишком пьяна, чтобы добраться домой. Я пытаюсь сесть, конечности кажутся тяжелыми, голова болит. Я пробую встать, но меня дергает назад, так как левая рука привязана. Прикована. Я слышу лязг цепи и ощущаю холодный рывок. Может, я сплю? У меня в голове пульсирует боль, нарастает и лопается, я снова закрываю глаза, веки царапаются, как наждачка, я открываю их во второй раз, давая им время привыкнуть к темноте. Может, из-за головокружения все кажется незнакомым? Неустойчивым? Я чувствую себя медленной, заторможенной.

Сколько я вчера выпила? Я пытаюсь вспомнить. Не могу. А затем – это ужасает – я понимаю, что совем не помню прошлого вечера. Меня мутит. Я ощущаю запах блевотины, предполагающий, что меня уже тошнило. Я не должна просыпаться с запахом блевотины. Где запах утреннего дыхания моего мужа? Нет ни аромата тостов, доносящегося с кухни, ни смеси лайма, базилика и мандарина от комнатного спрея Jo Malone, который я иногда ощущаю по утрам. Я в каком-то пыльном, сухом месте, где немного жарковато. Я что, в больнице? Нет. В какой больнице пациентов кладут на пол, приковывают их? Кругом тишина. Мои мальчики не пререкаются на кухне, не орет телевизор, не открываются, не хлопают двери, не слышно требовательных «Мам, где мои футбольные шорты?». Я жду, иногда я просыпаюсь более спокойно. Иногда это Радио 4 или запах кофе.

Ничего.

Меня затапливают тревога и страх. Мои внутренности и конечности превращаются в жидкость, и я не могу координировать свои движения. Мой затуманенный мозг понимает, что меня чем-то накачали. Меня похитили. Ужасная вещь, о которой читаешь, случившаяся с кем-то – кем-то другим – случилась со мной.

Я в панике дергаю цепь, но она не подается. Я шарю в темноте. Пытаясь понять, что меня окружает. Я не могу двигаться далеко из-за цепи, прикованной к обогревателю на одном конце и стяжкой к моему запястью на другом. Она примерно метр в длину. Когда мои глаза приспосабливаются, я вижу, что комната примерно три на два метра, как стандартная гостевая. Стены обклеены обоями. Вокруг чисто и пусто. Я не на захудалом складе или в заброшенном коттедже. Комната невзрачная, без каких-либо отличительных черт. Думаю, в этом и смысл. Я могу быть где угодно. Здесь нет мебели. Совсем. Ни кровати, ни матраса, ни лампы. Ничего, чтобы смягчить или успокоить. Только пластмассовое ведро. Я понимаю, зачем оно, и меня снова охватывает приступ тошноты. Я вижу очертания двери и заколоченное окно. Я не могу достать до двери, потому что она в дальнем углу, или до окна, так как оно находится в конце противоположной стены от обогревателя, к которому я прикована.

Я собираюсь взглянуть на время, но мой фитнес-браслет сняли. По моему телу уколами проносятся чувства отчужденности и растерянности от незнания времени или даже того, какой сегодня день. И все же у меня еще есть голос. Я могу кричать и, может, привлечь внимание. Я мимолетно подумываю, что крики могут привлечь внимание человека, притащившего меня сюда. Он может сделать со мной что-нибудь похуже, чем приковать, но у меня нет выбора.

– Помогите! Помогите мне! Помогите! – Мой голос разбивает мертвую, неестественную тишину. Я кричу снова и снова, пока не охрипну. Боль в моей чувствительной голове усиливается.

Никто не приходит.

Никто не отвечает.

Тишина затягивается. Я прекращаю кричать и прислушиваюсь. Надеюсь услышать что-то – машины вдалеке, людей на улице, пение птиц, пока свет медленно пробирается сквозь заколоченное окно. Новый день, но который? Ничего. Я словно в вакууме. Затем я слышу шаги, приближающиеся к двери.

– Пожалуйста, пожалуйста, выпустите меня, – скулю я. Теперь я плачу. Я не знаю, когда начала плакать. Слезы и сопли стекают по моему лицу. Я не хочу быть слабой. Я хочу быть сильной, смелой, стойкой. Такими вы себя представляете в подобной ситуации, но это выше моих сил. Это смехотворная фантазия. Я просто в ужасе. Я буду умолять, упрашивать, клянчить. Что угодно, лишь бы остаться в безопасности. Что угодно. – Пожалуйста, пожалуйста, не трогайте меня. Пожалуйста.

Потом я слышу отчетливый стук клавиш старомодной печатной машинки. Что-то вроде шаркающего тук-тук-тук. Медленно, точно. Как враждебный обратный отсчет. Затем доносится шелест трепещущей бумаги, резко выдернутой из катушки машинки. Этот устаревший звук сюда не вписывается, его царство – оживленные офисы газет прошлых десятилетий. У кого теперь есть печатная машинка? Слышится шорох, когда бумажку проталкивают под дверь. Я тянусь к ней, но не могу ее достать. Я растягиваюсь на полу и осторожно, очень медленно, подтягиваю ее ближе пальцами ноги, пока мне не удается пододвинуть ее достаточно близко, чтобы схватить.

«Не я здесь плохой».

2

Ли

Воскресенье, 15-е марта

Воскресенье. Мальчиков нет дома. Всех троих. Мне, наверное, не стоит называть Марка одним из своих мальчиков. Это умаляет его, а он совсем не такой. Он очень способный. Сильный. Это просто сокращение. И если я скажу, что моего мужа и сыновей нет дома, это прозвучит формально и педантично.

К тому же не совсем точно.

Моего мужа и его сыновей нет дома. Мысль вспыхивает у меня в голове, щипая сильно и жестоко. Даже теперь. Это внезапное и грубое разделение ранит. Хотя оно не было внезапным, не так ли? Не совсем. Уж лучше мне быть с собой честной. Оно всегда было. Дисбаланс, который ощущали обе стороны и пытались никогда его не признавать. Дисбаланс, который невозможно было игнорировать в последние несколько месяцев, когда Оли начал настойчиво подчеркивать эту разницу.

Они мои сыновья. Я всегда считала их своими сыновьями, я люблю их как своих. Я не могла бы любить их еще больше.

Правда не могла бы.

Я делала все, что может мама. Я купала их, ухаживала за ними, кормила их, покупала им вещи, играла с ними – ох, эти бесконечные, бессмысленные игры! Я учила их. Не только алфавиту и как завязывать шнурки, я научила их плавать, кататься на велосипеде, отмерять игредиенты для готовки, застегивать пуговицы, завязывать узлы, определять время, переходить дорогу. Я пытаюсь научить их о мире всему, чему могу. Я хочу наполнить их знаниями, силой и любопытством, потому что эти качества будут поддерживать их, когда меня не будет рядом. Но иногда – может, все время – дети не податливые. Они не замечают и не понимают ваших больших мотиваций. Они не знают, что вы пытаетесь их обезопасить, помочь им расти. Они просто думают, что вы – строгий родитель, который одержим их учебой и чисткой зубов.

Они мои сыновья. Что бы там ни говорил Оли.

Это разбивает мне сердце. Все предупреждали меня, что этот этап настанет где-то в их подростковом возрасте, когда им хочется испытывать границы, развивать собственную личность, устанавливать свои планы, создавать новые миры, в целом превращаться в маленьких говнюков. Моя лучшая подруга, Фиона, шутит, что Оли мог бы делать вещи намного похуже, чем называть меня Ли. Он мог бы прогуливать школу, воровать из магазинов или накуриваться каждый вечер. Она говорит, что я должна быть благодарна. Это не так, я разбита. Потому что это не этап, а протест. Заявление. Я действительно не их биологическая мать, но единственная, которая у них есть, поэтому можно было подумать, он примет, что я стараюсь изо всех сил. Мы были так близки.

Мы снова поссорились из-за этого ранее утром. Я заполняла онлайн родительскую форму насчет его выпускного. Просто всякие данные об аллергии (у него ее нет) и разрешение поехать на транспорте, везущем детей на вечеринку после него (я согласилась). Ничего неоднозначного. Он сказал, что у меня нет права. А ведь я плачу за эту чертову вечеринку.

Марк просто сказал, что это неподходящий день, чтобы в это ввязываться. Он всегда так говорит. Нам не стоит в это ввязываться в школьный день, потому что дети накануне выпускных экзаменов и так под достаточным давлением, нам не стоит в это ввязываться на выходных или каникулах, потому что это испортит настроение. Нам не стоит ввязываться в это в любой день недели. Хотя это тянется все время. Оли кипит. Фыркает. Дуется и большую часть времени отвечает односложно.