Откровение. Любовь, изменившая нас…

Откровение. Любовь, изменившая нас…
Агата Рат

Мужчины. Сильные и слабые. Умные и глупые. Жестокие и милосердные. Какую бы форму они не носили. На каком языке они не разговаривали. Какую бы веру не исповедовали. Всех их объединяет одно и это же делает их уязвлёнными – Женщина. Да, мы их главная слабость. Мы их вынашиваем под своим сердцем. Мы даём им бесценный дар – жизнь. Мы вскармливаем их своим молоком. Они взрослеют на наших сказках, где добро и зло чётко разграничивается нами. Они знают только то, что мы позволяем им знать. Они слышат только то, что мы говорим и слышим. Они видят этот мир нашими глазами. Мы внушаем им с младенчества, что чёрное это чёрное, а белое – это белое и никак иначе. Мы их священный Грааль, ради которого они готовы на всё. Убить или умереть.

Агата Рат

Откровение. Любовь, изменившая нас…

ЧАСТЬ 1. 1937 – 1942 г. Не судите, да не судимы будете.

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Ты позвал – я пошла за тобой

По дорогам, опалённым войной.

Я забыла о долге и чести…

И о жаждущей людской мести.

Я пошла, спотыкаясь на каждом шагу.

Иногда мне хотелось кричать: «Не могу!»

С осуждением в глазах провожали меня.

Да, преступница я! Я всех вас предала!

Я пошла за тобой на древнейший зов,

Растоптав завещанья отцов и дедов!

Я пошла за тобой – ни о чём не жалею.

Только жалко, что мало была я твоею.

Когда спросят меня – почему и зачем,

Я пошла за тобой в этот совести плен?

Я отвечу, укутавшись в чёрный платок,

За любовью пошла, а любовь не порок!

ГЛАВА 1. Семья

Я родилась в Сенно. Это маленький провинциальный городок в Витебской области. Сенно вошло в состав Российской империи в конце восемнадцатого века. А после революции в составе Витебской губернии присоединилось к РСФСР. Окончательно Сенненский уезд стал советским, когда мне исполнилось три года. Я такого знаменательного события, конечно же, не помню. Знаю только, что мало кто этому радовался и моя мать не горела желанием быть гражданкой этой страны. Жить в Российской империи ей нравилось куда больше. Коммунистов она недолюбливала.

Когда мои глаза впервые увидели свет, был ужасный ураган. Старая еврейка, принимая младенца, сказала: «Видно, ребёнка ждёт бурное будущее», и передала новорожденную матери. А та, только посмотрев на красное от крика детское лицо, резко отвернулась. Матери было достаточно лишь этого мимолётного взгляда, чтобы узнать знакомые ей черты. Словно само провидение посмеялось над ней, напомнив о когда-то лучшей беззаботной жизни.

От раздумий маму отвлёк хриплый голос Есфирь Исааковны:

– Имя хоть дашь ей?

– Да, – быстро ответила Анастасия Николаевна, – Лиза.

Больше мама ничего не сказала. Роды были тяжёлыми. Она устала.

Всё это рассказывала мне бабушка Есфирь, а вот мать не любила об этом говорить. Она могла часами вспоминать, как ждала Анечку. Как накрывало счастье, когда малышку давали ей в руки. Но, стоило мне спросить: «А я? Как появилась я?», мама морщила лоб и, скупо улыбнувшись, уходила хлопотать по хозяйству. У неё резко появлялись неотложные дела. А я, будучи совсем ещё ребёнком, на каком-то подсознательном уровне чувствовала её пренебрежение и холодность ко мне. Словно во мне мамин страх приобрёл реальные черты, напоминая о тайнах, которые она похоронила несколько лет назад на перроне Петроградского вокзала.

Анастасия Николаевна Зарецкая до замужества носила благородную фамилию Ростопчина. Её мать, моя бабушка, Елизавета Гавриловна Ростопчина – дочь обедневшей дворянской ветви князей Ростопчиных. А ещё Елизавета Гавриловна была балериной в императорском театре и по совместительству любовницей очень влиятельных особ дореволюционного прошлого. Красавица Лиза отличилась и работой на охранку. Моя благородная бабуля на выгодных условиях делилась с тайной полицией секретами своих покровителей и случайных знакомых.

Так почему дочь такой прозорливой женщины осталась в рухнувшей империи и не укатила в Париж? Всё просто. Настя влюбилась.

В семнадцатом году Ростопчина младшая помогала в госпитале для раненых. Пример дочерей императора был заразителен. Ухаживая за солдатами, она познакомилась с молодым Зарецким. Его раны быстро заживали под присмотром Анастасии. Всё шло к тому, что скоро Зарецкого должны были отправить на фронт, но не отправили. Карты смешала февральская революция. Николай Второй отрекается от престола в пользу брата, а Михаил Александрович отдаёт власть учредительному собранию. Начинается такая кутерьма: октябрьская революция, гражданская война, красный террор, голодомор, разгул преступности. Полное падение веками создаваемой христианской нравственности.

И в это сложное для империи время Елизавета Гавриловна с очередным любовником—покровителем стояла на перроне вокзала, ожидая поезда. Россия для неё перестала быть родиной, как только бедные разорили богатых. За счёт последних, кстати, бабушка неплохо жила. Елизавета Гавриловна от нечего делать отчитывала дочь за глупости. Под глупостями госпожа Ростопчина имела в виду любовь. Эти чувства пагубны для юной особы. Бабушка, вообще, не верила в любовь, считая золотые монеты и счёт в банке более привлекательными для женщин. Только мама не слушала таких речей. Оглядываясь по сторонам, она искала глазами Семёна Зарецкого. И её долгожданный возлюбленный появился в последний момент, когда объявили об отправке поезда в Финляндию.

Зарецкий, ворвавшись в купе, ударил по лицу протестующего нового отчима Насти, схватил за руку любимую, и они выпрыгнули из вагона идущего поезда.

Напрасно мать, держась за поручень, звала дочь:

– Настя вернись! Ты пожалеешь!

Анастасия Ростопчина всё равно не слышала. Голос матери слился со свистом поезда.

Мама пожалела, но потом. В новую жизнь она входила, крепко сжав ладонь самого смелого и сильного мужчины на земле. Так считала мама пока не приехала в родной город Зарецкого и не поселилась в ветхой хатке. Кстати, Анастасия Ростопчина одеться без посторонней помощи не могла, не говоря уже про заварить чай. Насте Зарецкой же пришлось учиться самой всё делать по дому, а ещё выслушивать нытьё вздорной свекрови. Муж только разводил руками на жалобы молодой жены.

– Сами разберётесь, – бубнил он, уходя на службу.

Жандармерию переименовали в милицию, но суть от этого не изменилась. Как и раньше за порядком кто-то должен был следить. Особенно теперь, когда гражданская война окончена, а на пепелище Российской Империи пробивался молодой и слабый росток СССР.

Но мамина сказка закончилась ещё раньше, до приезда в Сенно. В декабре восемнадцатого года родилась Аня. Ей посчастливилось появиться на свет в период любовной эйфории родителей. Мать с отцом тогда ещё жила в Петербурге и проблемы быта пока не нависли чёрными тучами над её лучезарному небом. Первые ласточки разочарования прилетели к маме, когда Семён не мог достать лекарства для заболевшей Ани. Сестра чудом осталась жива. Благо по соседству в коммуналке был врач. Потом нехватка продуктов и полное бездействие мужа добили маму окончательно. Оказывается, обещания вечной любви ничто перед голодом. Единственным правильным решением отца было уехать из колыбели революции. Каменный город не сможет прокормить как земля. И в середине двадцать первого года молодая семья приехала в Сенно Витебской губернии, а уже в октябре родилась я. Через два года после меня бог дал чете Зарецких долгожданного сына. Литвин, как ласково называла его баба Тая. Свекровь моей матери до безумия любила озорного мальчугана.

Таисия Павловна часто говорила:

– Вот мой внучок – настоящий Зарецкий! Весь в деда и отца.

Аня слишком похожа на нелюбимую невестку, а я – отдельная тема для пересудов.

– Угораздило родную кровиночку жениться на чужой. На московитке, – ворчала баба Тая после очередного скандала с Настей. – А Лизка – подкидыш! На кого похожа эта девка? У нас в роду отродясь таких не было! Ни на отца, ни на мать! Точно дитя ведзьмы. Говорила сама разродится, а он жидовку старую кликнул. Она ж та ещё прорва была.

Баба Тая недолго мучила маму и нас своим злым языком. В тридцатый год по весне Таисия Павловна заболела воспалением лёгких. Она не доверяла врачу, а в особенности аптекарю еврею. Лекарства не принимала, посчитав, что всё само пройдёт. Только вот не прошло.

Я хорошо помню бабкины похороны. Народу было немного. Собрались только родные да близкие соседи. Бабу Таю недолюбливали за резкость в выражениях. Отец плакал, утирая скупые мужские слёзы. Мама спокойно стояла в стороне. Она даже не соизволила проводить свекровь в последний путь. Аня тоже прослезилась, но не от тоски, а, скорее, от доброты душевной. Я же, как и мать, не пролила ни одной слезинки. Не могла заставить себя оплакивать женщину, называвшую меня «подкидышем». А Коля был слишком мал, чтобы осознавать сущность бытия. Если бы брат понимал это в свои четыре года, то плакал бы навзрыд. Ведь для бабы Таи он был самым дорогим человеком и знал её с лучшей стороны, чем мы.

Моя мать была сдержанной в чувствах женщиной. Я раньше думала, что она никого не любит. Правда, с годами я разгадала её тайну. Мама всегда была такой. Издержки воспитания дореволюционной России. Девочек учили быть ледяными куклами. Мама растаяла только раз, позволив себе влюбиться. Она подарила всю себя Семёну в обмен на обещания вечной любви. Он уверял, что превратит их брак в рай на земле, но вышло всё иначе. Жизнь мамы походила на ад. Подумать только, как сильно возлюбленный разочаровал её надежды. Может представление о счастье у разных слоёв общества такие же разные, как они сами? Мамино счастье – это красивая жизнь, полная приёмов, подарков и армии слуг. У отца и того примитивнее. Однажды я спросила его, что для него счастье? Он ответил: «Счастье, доченька, когда из печки достают сытую с маслом кашу и она не последняя». Вот настолько они были разные. Эту пропасть между ними смогла убрать только любовь. И, к сожалению, ненадолго. Первые же проблемы разрушили хрупкий мостик между ними. Елизавета Ростопчина была права. Настя пожалела. Только было уже поздно. Страна изменилась, появились дети, душили проблемы в семье и мама не нашла ничего другого, как закрыться в самой себе. Поплыть по течению скучной жизни. Существование в постоянном лишении научило её многому, но хорошей хозяйкой она так и не стала. Анастасия Николаевна была талантливым учителем по русскому языку и литературе, большую часть своего времени посвящая школе, ведь домашние дела её всегда угнетали.

Семён Прохорович Зарецкий был самым спокойным мужчиной, которого я знала. Жена могла часами пилить его, но тихий муж даже не реагировал. Папа молча ел за столом, кивая в знак согласия. Читал газету, отвечая жене одно монотонное: «Да, Настенька». Когда была жива баба Тая, такие ссоры супругов перерастали в грандиозные скандалы. Таисия Павловна вставала на защиту единственного сына. И спорящие между собой женщины не замечали его ухода.