В погоне за Зверем

Вопрос об отцовстве всё ещё оставался открытый и я поинтересовалась у Маслова почему он так уверен, что Тося была его дочерью.

– Всё равно ж узнаешь, морда твоя лисья, или уже знаешь, – пробурчал Семён Аркадьевич.

Изливать душу он мне, конечно, не планировал, и оскорбление «лисья морда» было брошено, чтобы лишний раз сделать акцент, что его визит скорее вынужденная мера, чем искреннее желание помочь в расследовании. Ко мне, кстати, Маслов относился ни как к своему коллеге, а как к обычной недалекой бабенке, никогда не упуская возможности напомнить о наших гендерных различиях. Но я не в обиде. Просто мужик он такой был. Тяжёлый. Иногда мне казалось, что Маслов и сам себя до конца не понимал. Вроде был наглым хамлом, а порой его поступки на рыцаря в сияющих доспехах тянули.

– Кое-что знаю, – подтвердила я его догадку и аккуратно, будто это сама Тося в моих руках, положила на стол заключение по её вскрытию, приготовившись выслушивать исповедь своего ночного гостя.

– Приехал на свадьбу к Жорке. По дороге зашёл в магазин за водкой, а тут она навстречу. Красивая. Вот как током шибануло. Я к ней, а она от ворот поворот. Мол, идите куда шли, товарищ капитан. А я всё равно за ней, как кот за мышью. До самого дома проводил, а во дворе меня уже брательник встретил. «Сема, а что это ты за моей невестой увязался?», – шутит Жорка. «Так девка красивая! Украдут ещё. Вот я и украду! – отшутился я, а у самого на душе аж засвербело. Стою, шучу с братом и на неё поглядываю. Не, не поглядываю, – задохнулся он, вспоминая тот день, – глазами жру. Хочу так, что в башке мутится. Свадьбу отыграли, брату весело, а меня коробит. Сюда из Минска перевёлся. Ради неё в эту срань на болоте, – Маслов говорит, а у самого глаза в упор на бутылку смотрят. Была бы ещё одна, залпом всю бы выпил. Вот так глаза горели. Не алкаш, а ломало его тогда не по-детски. – Думал: пусть не моя, пусть не потрогаю, зато хоть видеть буду каждый день. Тебе, Лисовская, этого не понять. Ты баба. Не понять, как от желания скулы сводит, огнём всё горит. Хочется схватить, сжать так сильно, чтобы прям кости хрустели и …, – он резко замолчал, метнув уже злой взгляд на меня. Слава богу, такого желания в его глазах я не увидела, а то бы пришлось стрелять. – Баба, что с тобой говорить. В общем, раз пришёл, а Настя в синяках. Брательник мой пьяный приложился. Потом я к нему приложился, – опустил он глаза.

Вот здесь я и поняла от чего первый муж Насти умер. Маслов помог ему скоропостижно скончаться, а патологоанатом скрыл правду. За что потом и поплатился свободой и, как стало известно чуть позже, жизнью. Порезали его на этапе.

– Пьяный упал в погреб и свернул себе шею, – для порядка уточнил причину смерти любовник молодой вдовы. – Как я её тогда … любил. Брат мёртвый валяется, а я её … . Кричит, извивается, руками бьётся, но отвечает. Моя Тося. Тогда вот… тогда.

Наверное, со мной что-то не так. Но Маслова я не смогла осуждать за нездоровую любовь к жене троюродного брата даже после его признания, что первую брачную ночь Настя провела с ним, а не с пьяным мужем. Брат Маслова ужрался до поросячьего визга, дополз до постели и отключился. Молодая жена в расстроенных чувствах плакала в саду, куда вышел покурить новоиспеченный родственник. Как говорится: утешили друг друга.

Любовь? Да, какая к черту любовь! Похоть. У одного стояло в штанах, подпирая подбородок до самого потолка, у другой мозги с причинным местом не в ладах были. Со слов Маслова, Настя давала, потом каялась. Совесть у неё видите ли просыпалась. Мучила она мужиков, чуть ли лбами не сталкивая. После смерти Жоры замуж за любовника не пошла. С пузом не пошла! Всё говорила, что люди скажут и так на них косо смотрят. А тут, как снег на голову, за Лясина выскочила. Бедолага Маслов чуть на себя руки не наложил от такой новости. Поехал в Минск к матери. Приезжает, а любимая снова мужняя жена. Месяц беспробудно пил, горе заливая, пока Настя сама не пришла на правах родственницы пожурить запойного дядю-папу будущего ребёнка. Пожурила, хвостом махнула, сказав, что дурак Лясин на их отношения никак не повлияет, ведь любит-то она только Семочку. Мишка, и вправду, долгие пять лет никак не влиял на их отношения. Ходил с придурковатой улыбкой, цепляясь за косяки ветвистыми рогами. Дурачок верил Насте, а Маслов бесился: баба вроде его и не его. Вот тут и начиналось самое интересное. То ли Лясин прозрел, то ли Настя утихомирилась, но несколько месяцев назад их встречи сошли на нет. И на разговор пылкая любовница не шла, кормя Маслова завтраками. У заброшенного любовника слетела крыша, снова водка, снова запой, и, как назло, Жанна под руку попалась.

– Ну и чего ты к девке полез? – прервала я вопросом историю безумной любви запойного коллеги.

– А не хер было жопой вилять, – мигом оправдался он. – Я бухой, а эта толстозадая в кабинет пришла, бумаги какие-то принесла. Рассыпала всё, нагнулась собирать. Вот я и не сдержался. Потом этот благородный хрен Шумский влетел. Он тоже хорош! Баб, как курей петух топчет, и меня ещё учить вздумал. Мне, Алеся Яновна, – протянул он моё имя, будто веревку, – начхать на мнение других людей. Я тварь живущая среди таких же тварей и мне никого не жалко. Было не жалко, а теперь… теперь …

Теперь в Маслове просыпался человек и с боем вытеснял привыкшую ко всему тварь.

– Доносы писал на Шумского? Писал! – даже не опуская глаз, без стыда и сожаления признавал Семён Аркадьевич. – Писал потому что твой Шумский до тошноты правильный. Блюю, когда его вижу. Хотел, чтобы жизнь ему сахаром перестала казаться. Чтобы на землю опустился, да и пожил, как твари грешные живут. Мы в аду живём, а он всё о чести, о достоинстве, о справедливости вопит, как малахольный. Грешки папаши в новом мире ему всё равно не замолить. Партия не бог, она не прощает ошибок.

После эмоциональной речи про Шумского и партию Маслов притих, а спустя минуту я услышала ровное сопение. Уснул. Будить его я не стала. Сама отрешённо откинулась на спинку стула и задумалась об адской жизни Маслова, потом о своей, и ближе к рассвету вспоминала Костю. Я ведь тоже была не лучшей женой, да и не лучшей любовницей. Мне ли всех их судить? И Зверя я тоже не собиралась судить. Меня давило жгучее желание просто убить его, а ещё отправить следом к нему в преисподнюю убийцу Тоси. Вот так хладнокровно разрядить им в голову целую обойму. Про сердце я не подумала. Почему-то сразу возникли сомнения: а есть ли сердца у таких дьявольских выродков?

ГЛАВА 10. Лисья Морда

ЭПИЗОД 1.

Вторая ночь без сна. Вроде и спать не хотелось, но чувствовала я себя гаденько. А ещё мыслей полная голова, не знаешь за какую ухватиться и потянуть, как за нитку, чтобы размотать клубок зверских убийств. В нашем случае, эта нитка стала бы спасительной. Ведь время неумолимо шло, приближая день Х для очередной жертвы Зверя. Если Тосю убил не маньяк, а в этом я уже не сомневалась, то он должен был снова выйти на охоту. Прокручивая в голове все убийства, я заметила одну закономерность: Зверь убивал примерно раз в два месяца. Либо он так долго выбирает, либо спонтанно под давлением нарастающих эмоций хватает ребёнка и уносит в свою берлогу. В любом случае у нас не осталось времени на раздумья. Нужно было что-то делать, чтобы предотвратить новое убийство. Спасти маленькую жизнь. Но что и как? Для нас серийные убийства такого масштаба и жестокости были чем-то новым, необъяснимым. И в обществе глубоко был забит клин, что советский человек не способен на такие зверства. Всё это явления капиталистического запада. Их образ жизни порождает извращённые пороки в душах людей. А мы добрее, честнее, совестливее… И совсем скоро победим преступность, дав каждому возможность трудиться на благо Родины. И я тоже во всё это верила, но светлое будущее коммунизма так и не наступило…

В то утро меня мучило странное чувство, будто ответ на мои вопросы находится на поверхности. Я просто упускаю что-то важное. Вроде вот-вот поймаю нужную мысль и когда почти вырисовывалось логическое объяснение всему происходящему, моё сознание резко накрывала темнота. Мозг наотрез отказывался работать, требуя отдыха. Мне нужно было просто закрыть глаза и на минуту забыться пусть чутким, неудобным, но всё же сном. Поспать хотя бы несколько часов в полной тишине, но страшные образы убитых детей разрывали моё сознание. Закрываю глаза и вижу Алю, Соню, Галю… А тут ещё, как назло, похрапывал Маслов. Вот у кого были крепкие нервы! Потерял и любовницу, и дочь, но, залив в себя бутылку водки, притупил все человеческие чувства. Ни боли, ни горя, ни жалости. Одни эмоции и те бушевали, пока действовал алкоголь. Он, кстати, про Настю говорил только с позиции охочего до утех мужика. О дочери бросил пару сожалеющих фраз. Складывалось такое впечатление, что Маслов больше переживал о физической утрате женщины, которую периодически жёстко драл. А дочка для него была побочным явлением весёлого времяпровождения. В общем, вроде бы и маялся, а вроде бы и нет. Но спал Маслов, сидя на стуле, как убитый. А так не спят, когда душа не на месте и сердце сжимается от тоски по близким людям.

В общем, досидев до первых петухов и, особо не переживая, что разбужу дорогого гостя, я заскрипела половицами в направлении кухни. Маслов проснулся резко дёрнувшись. Потянулся и, посмотрев на меня, заявил:

– Слышь, сваргань что-нибудь пожрать, а я пока пойду ополоснусь. Чё-то башку ломит, – и как ни в чём не бывало принялся расстёгивать пуговицы на гимнастёрке.

Я чуть не задохнулась от таких заявлений по сути чужого мне мужика. Мало того, что припёрся ко мне без приглашения среди ночи, вылил на меня ведро своих переживаний, спать остался, так ещё и завтрак требует.

– Маслов, а ты не наглеешь? – тут же возмутилась я.

– А да, когда помоюсь, чтобы на столе жратва была, – без стеснения раздеваясь, говорил самоуверенный гость и попутно бросал свои шмотки на диван.

– Маслов, ты ско…

Не договорила я, оторопев от открывающихся мне интимных мест на его теле. Сначала массивная грудь густо поросшая волосами, дорожка которых спускалась по накачанному прессу к паху. Потом и само мужское достоинство, сразившее своими выдающимися размерами. Я, хоть и была давно не девицей, да что греха таить, и не скромницей, но, уставившись на причинное место Маслова, ощутила, как по моим щекам ползёт румянец, а в горле пересыхает от возбуждения. Сглотнув липкую слюну, я подалась чуть назад, уступая дорогу уже подходящему ко мне потерявшему всякий стыд гостю.

– Знаю, – хрипло прошептал он, поравнявшись со мной, и самодовольно зашагал в ванную.

А я бесстыжая со вздохом проводила играющую ягодичными мышцами задницу, и немного приторможенная красотами Маслова, побрела на кухню. Готовить завтрак наглецу я, конечно, не собиралась, просто заварила чай. Когда гость вышел из ванны, его ждали вчерашние пироги, чашка и я, изображающая гордую невозмутимость. По крайней мере, старалась быть такой, чтобы Маслов ничего не заподозрил. Мысленно я готовилась к приставаниям. Рисовала в воображении, как он выходит из ванной и голодным волком набрасывается на меня, а я навожу на него пистолет. Он ошалевший отпрыгивает в сторону. И так я даю понять Маслову, что перед ним не просто слабая женщина, а вполне достойный противник. Но ночной гость снова меня удивил. Выйдя из ванной Маслов прямиком направился к своей одежде. А когда принялся натягивать галифе, посмотрел на меня, как ни в чём не бывало. Потом его взгляд медленно сполз под стол и губы растянула ленивая ухмылка.

– Эх, ты, Лисья Морда, – щупающим голосом произнес Маслов, – опять за старое.

Намёк я поняла и тихо убрала оружие в кобуру. Застать врасплох не получилось, как и расставить приоритеты. У меня не получилось, а вот у Маслова наоборот. В каком бы состоянии он не находится, будь то пьяный или в тяжёлом похмелье, всегда ко всему готов. Ну или уже догадывался чего ждать от окружающих его людей.

– Послушай, Лисья Морда, – уже надевая гимнастёрку на голову, сказал он и ещё заметнее ухмыльнулся, когда увидел как я скривилась на «лисью морду». Вот нравилось Маслову щекотать чужие нервишки. Особенно когда чувствовал своё превосходство. Не то чтобы я не знала, как обозвать хамоватого мужика, просто считала отвечать прозвищами на прозвища прерогатива детей, – Если бы я хотел разложить тебя на этом вот столе, – и, натянув гимнастёрку, кивнул он на столешницу, – то ещё вчера сделал бы это. И ты бы от меня не отбилась. Даже бы с жалобой никуда не пикнула. Сама подумай, как бы это выглядело: красивая баба плачется что её трахнули. И похер всем, что на тебе форма. Сама знаешь для чего вас таких смазливых в органах держат. Начальство, задрав вам юбки, протекцию даёт. И тебя какой-нибудь хахаль продвинул. Теперь вот поднадоела и, чтобы глаза не мозолила, сослал тебя в болото. А сам новую кровь в кабинете до звона в ушах дерет. Так что, Лисья Морда, нос особо не морщи. Баба ты хоть и в форме с ксивой, но всё равно баба. И что ты можешь против мужика? Пистолетиком помахать? Попищать? Поплакать? Ничего, – чуть ли не по буквам произнёс он последнее слово, почти размазав остатки моей гордости.

А ведь Маслов был прав, выплёскивая на меня жестокую правду реалий патриархальной жизни. Пусть вначале коммунизм дал женщинам свободу, но потом постепенно ограничил их права, оставив лишь право работать наравне с мужчинами. После такого ответить Маслову мне было нечем. До капитана я дослужилась не сама. Любовник продвинул по карьерной лестнице. Так что он и здесь попал в самую точку. Единственное в чём ошибся проницательный коллега, так это в том, что управы я на него не найду. Ладыжин хоть и сослал меня, но не отказался. Пока Костя подписывался под каждым словом бывшего друга, я была неприкосновенна. Это потом я стану ненужной. Отлюбленный, отработанный, забытый материал…, который и вспоминается как-нибудь от скуки на досуге. А тогда, в одной комнате с хамоватым гостем, я ещё имела силу по-лисьи скалиться, зная, что за моей спиной матёрый волк Ладыжин.

– Маслов, мне тебя убрать – вопрос одного звонка, – уверенно заявила я, смотря в упор на ухмыляющуюся рожу капитана. – И ты на Колыме вертухаем или зэком. Так что решай: что тебе ближе?

Ухмылка медленно сползала с его лица. Задумался: не перегнул ли он со мной палку? Но извиняться или признавать свою неправоту такие типы, как Маслов, не умели. И он снова оскалился, только уже в зелёных глазах вспыхнул еле заметный интерес вперемешку с уважением. Семён не рассчитывал на сопротивление такого уровня от женщины. Думал, что припугнет и с меня станется. Но нет, не получилось. Скалится девка. Значит, надо подходить ко мне с другой стороны. По-доброму, не напирая.

– Ладно, Лисовская, поскалились и будет, – прищурив зелёные глаза, сказал Маслов. – Понял: ты хитрее, но я сильнее. Теперь давай по делу. Я ведь не просто поскулить пришёл.

– Дааа? – протянула я.

– Да, – чётко повторил он за мной. – Прогуляться нам надо до купеческих складов. И ты это…, забудь, что вчера говорил. Одно скажу: Настю любил и Тосю тоже, но это было вчера. Вчера был пьян, сегодня трезв. Вчера на эмоциях о деле забыл.

– Ну тогда пьяный ты мне нравился больше, – спокойно подметила я.

Быстро Маслов хоронил в себе чувства, которые терзали его душу последние несколько лет. Достаточно было отрезветь, чтобы избавиться от любви к женщине и от боли по убитому ребёнку. Меня это, как женщину, задело за живое. Может, потому что когда-то сама пережила подобное? Только по другую сторону любовных баррикад. И доносы на Шумского, как я поняла, он строчил по пьяни. Трезвый Маслов был абсолютно другим человеком, менее эмоциональным, но хамство из него перло в любом состоянии.

– Говно вопрос, Лисовская, к вечеру напьюсь, – и чуть качнулся ко мне.

Я отступила, выставив руку, чтобы пресечь неприятное мне сближение. И в это самое мгновение раздался звонок. Мы замерли. Вслушиваясь в шорохи за дверью я впервые, всего лишь на секунду, утонула в глазах малознакомого мне мужчины. Никогда не видела таких красивых зелёных глаз. Даже постепенно расширяющийся зрачок не смог поглотить их чистоту.

– Ждёшь кого-то? – громыхнул, не таясь, Маслов.

Я вздрогнула, выплывая из гипнотической зеленной трясины.

– Нет, – замотала головой, вспомнив, что дала Доронину сегодня выходной.

ЭПИЗОД 2.

В дверь снова затрезвонили и Маслов отошёл в сторону, уступив мне дорогу. Не медля, я ринулась открывать ещё одному непрошеному гостю. И каково же было моё удивление, когда передо мной предстал Гончар. Парень топтался в коридоре, прижимая к себе лукошко, прикрытое кухонным полотенцем.

– Ванюша, – улыбнувшись, выдохнула я.

Парень смутился и опустил глаза на гостинец от матери.

– Это я… это мне… это… , – заикаясь, попытался объяснить причину своего утреннего визита.

Я была тронута не сколько желанием Тамары Николаевны отплатить мне вкусным завтраком за Доронина, сколько тем, как её сын обнимал лукошко. Вроде взрослый парень, при форме и не исключено, что в своё время будет при высоких погонах, а мнется под дверями, как вчерашний школьник. А Ваня и был вчерашним школьником. Пришёл к взрослой тёте с пирогами и, тщательно подбирая слова, прячет стыдливо голубые глазенки. Одно сплошное умиление. И эту милую невинность втоптал в грязь вышедший в коридор Маслов. Он демонстративно застёгивал пуговки на гимнастёрке, лениво подходя к нам с Ваней.

– О, Гончар! – приветственно удивился мой нагловатый гость. – Случилось чё?