От Калуги до Берлина

– Товарищ старший лейтенант, разрешите идти!

Услышав твёрдое «Иди», я пулей вылетел из дверей. Лёгок мой шаг, просторно в груди. Я уже не иду, а бегу к своим боевым товарищам в ПСД.

Когда я прибыл на место, наездники, закончив работу с лошадьми, уже вернулись на свои места. Я не стал заходить в землянку, а сразу побежал к лошадям. Подняв старый брезент, который служил дверью, я тихонько вошёл в конюшню. Сделав несколько шагов по коридору, остановился. Вдруг моя лошадь меня уже забыла? Я почти шёпотом проговорил: «Милка!» Моя лошадь на минуту даже перестала жевать, повернув голову в мою сторону, заржала.

От лошадей я прямиком направился к сержанту Аристову. Давненько я не получал писем.

– Здравствуйте, товарищ сержант! – сказал я, как только открыл дверь землянки. Как положено солдату после выполнения задания, отдал честь.

– А-а, – сказал он, не скрывая улыбку, – Рахимов! Какими судьбами ты здесь оказался?

– С разрешения генерала, товарищ сержант. Вот решил повидать своих товарищей.

– Вот оно как, среди больших начальников служишь. Ну как там? Какие новости?

– Новости? Кроме тех, что писали в газетах, я ничего сказать не могу. Об успехах наших на Сталинградском фронте, наверное, уже слышали!

– Об этом слышали. Ты нам скажи о тех, которых нет в газетах. Долго мы ещё здесь будем, когда отсюда двинемся?

– Такой информации у меня нет. В любом случае вечно стоять на обороне не будем, товарищ сержант. Письма для меня имеются? – спросил я, переходя на личное.

– Да, есть. Я уже забыл про них. Если бы не напомнил, мог и не отдать, – ответил сержант, открывая ящик маленького стола. – Вот тебе сразу три письма, – протянул два треугольных и один в обычном конверте письма.

Не скрывая своей радости, я взял их и посмотрел на обратные адреса. Одно письмо было от отца, второе – с фронта от младшей сестры, а третье написала старшая сестра. Я поблагодарил сержанта и, найдя укромное место для чтения, сел на уголок дальних нар.

Самый счастливый день для солдата на фронте – это получение писем от родных и близких. На душе становится тепло и приятно, когда читаешь о родных местах, представляя дымчатые дали, зелёные луга, пшеничные поля. Перед тобой распахивается весь мир, такой родной и такой загадочный.

Сначала я распечатал письмо от отца. «Живы-здоровы… Похвастаться нечем, но с голоду не умираем… В колхозе дела тоже идут по-прежнему… Всё будет хорошо, вы только разбейте врага и вернитесь домой живыми. А мы здесь выдержим», – писал отец. Он ещё написал, что Габбас пропал без вести, а на моих друзей Габдуллу, Гату и Мидхата пришли похоронки.

Сестра Марьям сообщала, что служит на Северо-Восточном фронте, что пока тоже стоят в обороне.

Старшая сестра написала о деревенских новостях, о школьных делах, о том, как учителя помогали колхозу при уборке урожая. В начале учебного года они вместе со школьниками убирали картофель, а потом на зиму заготовляли дрова. После окончания занятий педагоги работают агитаторами, собирают тёплые вещи фронту, а ночью стоят на дежурстве в скотном дворе. Словом, им тоже приходится не сладко. В конце письма сестра написала, что отправили мне посылку с тёплыми вещами, махоркой.

Вести из дома были и радостные, и печальные. Они заставили меня глубоко задуматься. Настойчиво вкрадывалась в эти минуты тихая до ужаса мысль: война без жертв не бывает, кто-то никогда не вернётся в родные места, никогда! Сложив письма вместе и положив в свободный карман, я вышел из землянки. Заодно решил заглянуть к моим товарищам-наездникам.

Когда я вошёл в землянку, они сидели и дружно дымили. По всему было видно, что они обсуждали успехи на Сталинградском фронте. Я душевно с ними поздоровался и прислушался к их разговору.

– В этом году жить можно, – сказал старшина, продолжая разговор, – тепло, землянка большая, и лошади в этом году сытые. Что было в прошлом году, когда мы погнали немца из Тулы?.. К одной деревне подходим, к другой, а от них ничего не осталось, одни пепелища. Одни обугленные трубы торчат. Жалкое зрелище. Целых два месяца тёплого места не видели. Постоянно находились на открытом снегу.

– Мы хоть тепло были одеты, – сказал Утишев. – А вот каково было фрицам? Вот уж они помёрзли. Тогда они были похожи на огородные пугала. Сверху накрылись каким-то одеялом, сверх ботинок эрзац соломенные ботинки, на голове отобранные у людей платки, сами грязные, жалкие, перезябшие.

Беседовать с боевыми друзьями, конечно, здорово, но пора возвращаться. На обратном пути я всё время думал об Игнате Макаровиче Максимове. Ему вот-вот стукнет пятьдесят. Несмотря на этот возраст, у него ровное, без единой морщинки лицо. В передней части головы почти нет волос, виски отливают сединой. Среднего роста, тих и неприметен. Усталый взор, лицо, почти всегда поросшее светлой щетинкой. Без напоминания сержанта он может целыми неделями ходить небритым. Тяжёлая походка с опущенной головой придавали его телу какое-то виноватое выражение. Общаться с товарищами он тоже не любил, казалось, что он всегда ищет одиночество. Бывало, сядет один в сторонке и затягивает одну за другой папиросы. Даже на кухню шагает один, ни с кем не общаясь. Чаем не балуется. Вместо чая он весь сахар, который выдают на неделю вперёд, кладёт в свой котелок, затем очень долго размешивает его в холодной воде и медленно, с наслаждением, сцеживая сквозь зубы, начинает пить эту сладкую воду. Рассказывали, что он до войны работал в одном из почтовых отделений. А сам Максимов не любил рассказывать о себе. Откуда он, кем работал, есть ли дом, мать, отец, братья, сёстры, жена, дети – никто не знал. Раз сам об этом молчит, доставать человека вопросами язык не поворачивается.

Однажды Вислогузов, когда получил письмо от родных, всё же не выдержал, спросил:

– Макарыч, как у тебя дома дела? Что пишут?

– Ты что? Меня проверяешь? Я ведь не интересуюсь твоими делами! – грубо ответил ему Максимов.

Мы переглянулись и не знали, что и сказать. Были сильно удивлены его грубостью. После этого никто и никогда его ни о чём не спрашивал.

В ПСД он постоянно находится возле сержанта Аристова. Когда сержант отдыхает, он сидит у телефона, отвечает на звонки, днём доставляет пакеты на небольшие расстояния, ночью встаёт на пост. В свободное время или молча курит, глубоко и сладко вдыхая дым, или спит.

Весть об успешном наступлении наших войск на Сталинградском фронте мы встретили дружным ликующим криком «Ур-ра!». Нашу радость невозможно описать! Мы смеялись от счастья и кричали в неудержимом восторге. Впервые за всё время радость жизни распирала нас, будто война кончилась. В свободные минуты мы все утыкались в карту, возбуждённо говорили, иногда и спорили о сообщениях Совинформбюро. Бойцы – кто с хохотом, кто зло сверкая глазами, пускали шуточки в адрес Гитлера, Геринга, Геббельса. У всех было одно-единственное желание: дать сокрушительный ответный бой, что нам тоже уже пора сдвинуться с этого места и начать наступление. А Игнат Макарович был словно оглохший. Стоит один в стороне и курит. Его бесстрастное лицо не выражало ни радости, ни огорчения.

Когда я вернулся, старший лейтенант и генерал отдыхали. Я тут же отрапортовал о своём прибытии, поставил карабин в сторонку, спросил, какие будут дальнейшие приказания.

– Принеси-ка мне и товарищу генералу по стаканчику чая с сахаром, да покрепче, – сказал старший лейтенант, повернувшись в мою сторону.

Я тут же взял со стола два стакана, поставил их в поднос и направился к повару.

– Уже несу! Только что вскипел, – сказал Степан, наливая в стаканы чай.

Один стакан я поставил перед старшим лейтенантом, а с другим прошёл в следующую комнату.

– Я принёс чай, товарищ генерал.

– Поставь здесь, – сказал генерал, отодвинув в сторону карту, и принялся пить горячий чай. – Ну что, проведал свою лошадь? Как там за ней ухаживают?

– Проведал, товарищ генерал. Там всё в порядке. Лошадь сытая, чистая. Однако не сдержался, пару раз провёл по спине щёткой.

– Каково настроение у бойцов? О чём они говорят?

– Настроение хорошее, боевое, товарищ генерал. У всех с уст не сходят события на Сталинградском фронте. Мечтают об одном: когда придёт их очередь бить фрица? Долго ли ещё находиться в этих брянских болотах? Сколько ещё ждать?

– То, что у солдат боевой дух и рвутся в бой на врага – это очень хорошо. Это радует, более того, это почётно. Но каждому делу – своё время. У нас другая задача: прежде всего изучить точки вражеской обороны. Стоя здесь на обороне, мы должны хорошо изучить врага, подготовиться, выждать момент и внезапно нанести удар. А для этого необходимо повысить боевое мастерство. Только так можно одержать победу, – сказал Иван Александрович задумчиво, продолжая пить чай. – Придёт и наше время. Как только получим приказ, и мы тронемся с этого места. Вот что, – сказал вдруг генерал, будто что-то внезапно вспомнил, – ты давай садись за телефон и найди начальника разведки капитана Юмашева. А старший лейтенант пусть зайдёт ко мне.

– Есть, товарищ генерал! – отчеканил я строевым голосом, отдавая честь. Быстрым шагом направился в соседнюю комнату и сел за телефон.

– Товарищ старший лейтенант, Вас Иван Александрович зовёт.

Старший лейтенант отодвинул стакан с чаем и ушёл во внутреннюю комнату. А я стал разыскивать по телефону начальника разведки.

Снова среди своих товарищей

Стояли последние дни января. Наконец, была прорвана блокада Ленинграда. Вскоре мы получили радостную весть с Воронежского фронта об успешном наступлении наших войск. В один из таких дней я собрался навестить своих боевых товарищей. Отпросился у старшего лейтенанта, взял с собой газеты «Правда», «Красная звезда» и побежал. В это время все четыре наездника чистили лошадей и дружно беседовали.

– Товарищи! Пришёл агитатор, айда все в землянку! Заканчивайте чистку! – сказал старшина, увидев меня.

Мы все вошли в землянку. Я сел за стол поближе к коптилке. Остальные расселись вокруг на накрытую плащ-палаткой мягкую солому, закрутили папиросы. Я развернул сначала газету «Красная звезда» и принялся вслух читать.

В районе Сталинграда наши войска, двигаясь в восточном направлении, расчленили на две части оставшиеся в окружении немецко-фашистские войска. В кольце у фашистов положение с каждым днём ухудшается. Несмотря на своё критическое положение, немцы ожесточённо сопротивляются. Гитлер всячески пытается помочь фельдмаршалу Паулюсу, обещая вытащить его из окружения. Ему приказано не сдаваться.

– Смотри-ка, продолжает собачиться, гад! – прервал меня Утишев, – бешеная собака, даже перед смертью лает.

– Не мешайте! – возмутился старшина. – Рахимов, продолжай давай!

27 января на Верхнем Дону нашими войсками уничтожены 17 немецких, венгерских и итальянских дивизий. 86 тысяч солдат и офицеров взяты в плен. 24–26 января войска Воронежского фронта в районе Воронеж – Косторнин окружили вражеские войска.