От Калуги до Берлина

– Неужели? Не зря сегодня у меня чесались губы! – обрадовался Утишев и бесшумно спрыгнул с нар, криво расставив ноги, протирая руки стал крутиться возле стола. Он достал с полки кружки и поставил их на стол. В его выражении лица было безграничное веселье. – Эх, в честь праздника скатерть бы ещё постелить, ладно уж, после войны будем стелить, – бурчал он сам себе под нос. После этого он сел на скамейку, которую мы смастерили из колышков, и с обстоятельной деловитостью спросил: – Так, сколько нас?

Он только начал считать количество кружек и людей, как в землянку вошли Павлов и Максимов.

– Все собрались, товарищ старшина, – доложил он, окинув его взглядом.

Старшина подошёл к столу и стал разливать из фляги в кружки «наркомовскую норму». Ещё раз проверив, всем ли одинаково налито, позвал всех к столу.

– Давайте, парни, выбирайте, какая кружка кому нравится! – сказал старшина, когда мы все встали вокруг стола. – Товарищи, поздравляю всех с 25-летием Красной Армии! За победу!

– Чтобы с победой вернуться домой!

– За победу!

Когда все пожелания были высказаны, в землянке стало тихо. Кто-то хлебом, кто-то кашей начал закусывать и за едой о чём-то говорить.

Неожиданно для всех старшина достал фляжку, которая висела у него на ремне, и сказал:

– Не спешите доедать кашу, оставьте на закуску.

У наездников в эти минуты засветились глаза.

– Вот, молодец! – сказал Вислогузов, пожелал Дружинину всяческих благ и крепкого здоровья.

– Поднимите кружки, товарищи! Выпьем за наши большие победы в юбилейном году, за те, которые ждут в будущем. Давайте! – продолжил старшина, сдерживая волнение.

– Давайте и за прошедшие победы и будущие великие победы, – сказал я, поворачиваясь к Ивану.

После того как мы лихо опрокинули последний глоток из кружки, каждый принялся опустошать свой котелок. Не было ничего вкуснее этой пшеничной каши с тушёнкой! Было лишь слышно, как звенят ложки по дну котелков.

Всё-таки спиртное делало своё дело: по всему телу пробежало тепло. Землянка наша тоже оживилась. Бойцы стали рассказывать друг другу разные истории, начались воспоминания. У всех развязались языки.

В этот вечер даже Утишев поделился своими воспоминаниями. Мы его ни разу не прерывали, слушали и хохотали от его приключений. Василий Иваныч умел своей речью приковывать внимание слушающих.

Прозвучал приказ первым встать на пост Максимову. Когда он ушёл, мы продолжили слушать воспоминания Василия Иваныча.

Помнишь? В прошлом году…

– Помните, как в прошлом году отмечали день Красной Армии? – продолжал рассказывать Утишев, раздавая всем бумагу для заворачивания махорки, – каждому по сухарику и по одному черпаку бульона. Мы это тогда называли супом. А какой был этот бульон! Такой прозрачный, что Калугу можно увидеть. На весь котелок даже ложки пшена не наловишь. А про сто граммов «наркомовских» и говорить нечего.

– Были такие дни. Но мы не падали духом, верили! – добавил Дружинин.

– Да! Мы даже в такие времена не теряли надежду. Тогда мы только что прибыли на станцию Фаянсовая. Продукты возили из Москвы, находящейся за сто восемьдесят километров. Продуктами обеспечивали батальон всего шестью повозками. Этот путь они проходили за целую неделю. Много ли они могли привезти? Продукции должно было хватать на два дня, а мы растягивали на неделю. По-другому нельзя было. При отступлении немцы сжигали, разрушали всё. Железные дороги были выведены из строя. И зима была тогда снежная. Дороги заметены, машины не могли проехать. К концу марта, когда дороги размыло, наши дела ещё больше ухудшились.

В один из таких дней меня с Павлом Ильичом отправили в штаб армии. Не думайте, что мы поехали верхом на лошадях. Тогда наши лошади находились в стойлах. Им тоже пришлось не сладко. Они настолько были обессилены, что если ложились, то не могли встать. Бедных животных приходилось поднимать самим. К тому же их было всего три. А когда совсем не стало корма, пришлось одну лошадь заколоть. В дорогу собрались с вечера. Решили выйти пораньше, по холодку, пока снег не начнёт таять и не появится вода на дороге. Хотя утро было морозное, но под ногами проваливался снежный наст. Мы видели, как речки на низинах заполнены водой. В некоторых местах казалось, что можно пройти, но иногда мы проваливались по пояс в ледяную воду. В первый день, погружаясь в ледяную кашу, смогли пройти двадцать километров. Наконец мы дошли до какой-то деревни и решили там переночевать. Сил не было дальше идти, промокли до костей. Остановились у одинокой женщины. Дома у неё было холодно, печка не затоплена. Мы были настолько усталые, что не смогли бы даже выдернуть нитку с иголки. Но как тут одинокой женщине не поможешь. Поставили свои вещмешки, сняли шинели и пошли пилить дрова. Пила не наточенная, ржавая. Делать нечего! Нарубили ей дров, недели на две хватит. Хозяйка поблагодарила нас, натолкала в печь дрова и разожгла огонь. Мы с Павлом сели напротив огня и стали сушить насквозь промокшую одежду. Мучил голод, а у нас кроме нескольких сухариков и пятидесяти граммов сухой колбасы ничего нет. И эта норма рассчитана на завтрашний день. На обратную дорогу продукты мы должны были взять в штабе армии. Хозяйка дома понимала наше состояние. В угли она положила несколько картофелин.

– Вы уж меня простите! Угостить вас нечем, – сказала женщина, протирая слёзы. – Сами видите, проклятый немец всё отобрал, что не мог унести, сжёг.

Она положила перед нами по две картошки, от которых поднимались тонкие струйки пара. Мы были бесконечно рады этому. Разрезали кусок колбасы, сухариков на всех поровну поделили, не забыли и про хозяйку. Её счастью не было конца. Рано утром мы снова тронулись в путь. По дороге нам встретился старик. По всему было видно, что он хорошо знает эти места. Его и стали расспрашивать, как нам двигаться дальше.

– Ох уж эта весенняя дорожка! Сможете ли дойти до Сухиничи в такое время? – тяжело вздохнул дед. – Проклятая война, ничего не поделаешь! Через реку Неплоть, наверное, моста уже нет. А вода вышла из берегов, воды в этом году много. Вам надо пройти через железную дорогу. Даже если взорван мост, там пройти можно. Нелегко будет одолеть этот путь. На дамбе железной дороги давно снега нет, идите по ней. А там рукой подать до вашего места назначения.

Мы так и поступили, вскоре вышли на дамбу железной дороги. По ней не было никакого движения. Немцы при отступлении всё подряд сожгли и разрушили. Сердцу становилось больно и холодно от увиденного зрелища: мосты разрушены, железная дорога взорвана, кругом искорёженный металл рельсов, разворочены шпалы, видимо, паровоз протащил их. Одно было хорошо, не надо идти по пояс в ледяной воде. Весеннее солнце стало подниматься вверх, разгоняя сумерки. Тронулся ветерком воздух. От тёплых лучей стала одолевать дрёма. Мы почувствовали предельную усталость. Казалось, что даже шинель стала тяжеленной. А карабин с патронташем, сумки, фляжки вообще тянули книзу. В эти минуты хотелось упасть и хотя бы чуть-чуть подремать. К тому же хотелось есть. Чтобы не поддаться усталости и голоду, шагали, опираясь на палки. Наконец показалась река, про которую говорил дед. Река уже вышла из берегов, лёд поднялся, низины от берегов по обе стороны заполнены водой. Просто так не перебраться. Для мирного времени – красивый вид, залюбуешься. Нам надо во что бы то ни стало перейти на другой берег. Долго не думая, решили, что надо попробовать пройти по железнодорожному полотну, которое упало вниз после взрыва. Осторожным шагом направились на тот берег. Осталось метров пятнадцать – двадцать до середины, как дальше не было даже шпал. Идти было невозможно. Тогда Павел предложил:

– Давайте возьмёмся за ажурные металлические края моста и попробуем пройти, повиснув на руках.

Я с мальчишеской удалью повис первым. Уже через несколько метров мои руки обессилели, и я готов был упасть вниз. Остановился и говорю Павлу:

– Ты половчее, давай ты иди впереди.

– Ты чего испугался? Не видишь? Если упадёшь, внизу мягкий снег. Не бойся!

И вправду, под мост метель намела толстый слой снега.

– Может, спрыгнем и пойдём по снегу, а потом снова поднимемся на железнодорожное полотно? – предложил снова Павел.

– А если под снегом талая вода? – засомневался я.

– Проберёмся как-нибудь, или на четвереньках проползём, или перекатимся. Воды же сверху не видно, значит, можно перекатываться, – не унимается Павел.

Так мы и сделали. Сначала, держась за железные сваи, спустились вниз, потом я взял в руки карабин и покатился в сторону противоположного берега. Метров двадцать – тридцать катился. Когда остановился, мне казалось, что всё вокруг кружится. Осторожно привстал, чтобы не провалиться, снова держась за железные сваи, забрался на полотно. Смотрю, Павел ушёл вперёд от меня метров на пять-шесть. Он стал тянуться к краям моста, руками не достаёт. Тогда он подпрыгнул, чтобы ухватиться. Обессиленные руки не смогли удержать, и он полетел назад на сугроб. Рыхлый снег не выдержал тяжести и провалился под ним. Павел оказался по пояс в воде. К счастью, я был недалеко. Но в такие минуты наступает растерянность. Если слезть к нему – утонем вместе, и так он до руки дотянуться не может. Делать нечего, взял карабин и протянул его дулом к нему.

– Держи двумя руками! – кричу ему. А он вытаращил на меня свои глаза, стоя в воде, орёт что есть мочи:

– Убери быстро свой карабин!

А я никак не пойму в чём дело. Что его так взбесило?

– Убери, говорят тебе! Застрелишь ведь! – закричал он снова, покрывая меня матом, одновременно отталкивая дуло карабина в сторону.

Я только теперь понял, в чём дело. Лёг на железное полотно и стал безудержно хохотать.

– Ты обезумел, что ли? Здесь человек тонет, а он ржёт! Убери дуло, тебе ещё раз говорю. Подай что-нибудь другое!

Сдерживая хохот, я кое-как выговорил:

– Ты сам ненормальный! Пустого карабина боишься!

На этот раз я протянул ему приклад. А он всё ещё не торопится хвататься за него. Продолжает кричать:

– Патроны убрал?

– Да убрал я, убрал Фома неверующий! Если не хочешь вылезать – так и скажи!

– Но-но! Не шути! Держи крепче! – взмолился он, наконец. Кое-как я вытащил его из ледяной воды. Стоя в реке, он так отяжелел! С его одежды рекой текла вода.

Дальше шли молча. Дойдя до другого конца моста, Павел заговорил, присаживаясь на вывороченные взрывом шпалы:

– Надо бы раздеться и выжать одежду. Меня начинает пробирать дрожь. Иначе я простужусь.