Самвел

– У моего ягненочка всегда какие-нибудь новости! – сказал отец, лаская светлые волосы сына. – Чему же он научился?

Мать обратилась к служанке, которая стала на колени перед маленьким Мушегом и стала показывать его новые шалости. Она наклонила голову и, закрыв глаза, сказала:

– Мушег, бай-бай!

Малыш тоже закрыл глаза, положил головку на грудь отца и притворился спящим. Но ему быстро надоела эта игра. Он открыл глазки и засмеялся.

– Ах, бесенок, – сказал отец, сжимая его в объятьях, – она обманывает тебя, а ты – ее?

Мальчик, точно обидевшись на замечание отца, ловко перевернулся и протянул ручонки к матери.

Мать взяла ребенка и сказала с усмешкой:

– Ты не умеешь играть с ребенком.

– Я ему надоел, – сказал отец, и на его веселом лице промелькнула грусть.

Жена это заметила.

Но живой ребенок вскоре заскучал на руках у матери и стал тянуться в сторону няни. Мать передала ей ребенка, сказав:

– Унеси его!

Малыш теперь успокоился, он был в привычных руках. Из передней послышался его голосок – последнее «аю, аю», детский прощальный привет, вызвавший вздох отца, лицо которого стало еще более грустным.

Когда супруги остались одни, жена с любовью посмотрела на мужа и спросила:

– Ты сегодня очень бледен, Мушег; верно, не спал всю ночь?

– Откуда ты знаешь, что я не спал? – спросил князь.

– Я несколько раз ночью выходила смотреть на твои окна: всю ночь у тебя был свет. А ведь ты не привык спать при свете.

– Значит, и ты не спала?

Нежная улыбка была ему ответом. Эта улыбка обожгла его сердце. Только на одну ночь он оставил дорогую жену, и она уже беспокоилась, не могла заснуть. А что будет, если придется расстаться с ней надолго?

Сатеник села возле мужа, взяла его за руку и обратилась к нему с тем же вопросом, ответ на который ее не успокоил.

– Что случилось? Почему ты так печален?

Как ей объяснить, что случилось? Случилось многое. Но самое главное еще впереди… Разве слабое сердце женщины способно вынести то, что ей предстоит услышать?

Мушег начал мягко:

– Видишь ли, Сатеник, только на одну ночь я расстался с тобою, и ты уже встревожена. А что, если бы нам пришлось расстаться надолго?

– Я буду страдать еще сильнее, – ответила жена.

– А ты могла бы перенести разлуку?

– Я научилась бы терпеть, если бы разлука была необходима.

– Что ты считаешь необходимым?

– Если бы случилось, например, так, как это было не раз, если бы ты уехал воевать.

– Да, скоро я должен буду уехать.

Жена не ожидала такого ответа. Она была готова взять свои слова обратно, но было уже поздно. Она дала свое согласие, не зная заранее о намерениях мужа. И точно потеряв что-то, склонив голову, она со слезами на глазах стала разглядывать разостланные на полу роскошные ковры, хотя и была далека от надежды найти потерянное. Ее смущение сильно подействовало на мужа, которому впервые приходилось испытывать ее душевную твердость. Он обратился к ней со словами:

– Сатеник, вот ты уже и приуныла! Я не думал, что ты так малодушна.

– Я не малодушна, – ответила она рыдая, – но что мне делать… не прошло еще трех лет, как мы женаты, и с того момента, как я вступила в этот дом, я ни одного дня не видела тебя спокойным. Ты всегда стрелами отирал пот со своего лба… вечные войны… вечная кровь, вечные битвы… Когда же наступит конец этим кровопролитиям?

– Они не прекратятся до тех пор, – твердо ответил Мушег, – пока меч будет решать права человека.

Жена ничего не сказала. Она сидела с поникшей головой, как бы страшась взглянуть в разгневанное лицо мужа.

Тот продолжал мягче:

– Что бы ты сделала, милая Сатеник, если бы однажды утром твой мирный сон в мягкой постели нарушили дикие крики разъяренной толпы, и ты, открыв свои прекрасные глаза, увидела бы свое чистое брачное ложе окруженным кровожадными зверьми… Что бы ты сделала, если бы твое дорогое дитя, каждая улыбка которого тебе так сладостна, голосок которого доставляет тебе такую радость, – если бы этого ребенка – кусок твоего сердца – вырвали из колыбели и швырнули на землю… Разорили бы твой роскошный чертог, а тебя, босую и истерзанную, поволокли в Персию? Там, в стране рабов и несчастных, каждое утро на заре подлый надсмотрщик выгонял бы тебя железным кнутом вместе с толпой других пленных в выжженные солнцем Сузийские поля, чтобы ты своими нежными пальцами полола дикий мак, яд которого доставляет так много наслаждений и веселья персам… Прошли бы годы, тоска по родине и близким, мучительная работа истерзали бы твою душу и тело… А когда случилось бы пройти мимо тебя одинокому путнику и обратить на тебя, несчастную женщину, внимание, – твой надменный надсмотрщик указал бы на тебя пальцем и сказал: «Это жена спарапета Армении и дочь князя мокского». Теперь ты понимаешь, Сатеник, ради чего нужна борьба или для чего льются потоки человеческой крови? Ради того, чтобы всего этого не было…

Кровь мокских князей вскипела в Сатеник. Голубые глаза ее вспыхнули, и она воскликнула с негодованием:

– Этого никогда не случится! Я не позволю выбросить моего ребенка из люльки… До того, как это произойдет, земля будет усеяна многими трупами, и мой труп будет последним…

– Это может случиться, милая Сатеник, ибо дни несчастий приближаются, – печально продолжал Мушег. – Ты еще не знаешь, сколько горя предстоит перенести Армении. Я как раз сегодня утром думал об этом, когда ты вошла ко мне. Ты должна знать все, чтобы вместе со мной обдумать, как лучше обезопасить нашу семью!

И он рассказал жене об измене Меружана и Вагана, о том, что они приняли персидскую веру, об их походе на Армению во главе персидских войск, о предстоящих злодействах, – словом, все, что знал, и все, что считал необходимым ей сообщить.

– Позор, тысячу раз позор! – воскликнула опечаленная женщина. – Мало того, что до сих пор у нас были внешние враги, теперь враг выходит из нашей же среды!

– Да… выходит из нашей среды! – повторил Мушег, с сожалением качая головой. – И по этой причине мы должны вести одновременно две войны: внешнюю и внутреннюю. Внешний враг, наш вековой противник перс, не столь опасен, как наш семейный враг. Мой дядя Ваган оказался настолько низким человеком, что, добиваясь должности спарапета, принадлежавшей моему отцу, предал его в руки персидского царя и ценой гибели своего родича достиг власти. Теперь он идет сюда. Я не сомневаюсь, что этот трусливый человек, чтобы еще больше угодить персам, первый выдаст им меня, тебя и всех наших…

– Знает ли об этом Самвел? – спросила жена.

– Знает, – ответил Мушег.

– Бедный юноша, как ему должно быть тяжело!.. Утром я его видела из окна моей комнаты, когда он шел провожать Саака и Месропа. На нем лица не было. Он был так грустен, так осунулся, точно хворал несколько месяцев. За эти несколько дней он стал неузнаваем.

– У него чувствительное сердце. Всякое зло причиняет ему боль.

– Что он собирается делать?

– То же, что и мы, – ответил Мушег неопределенно, а затем, перейдя на другое, сказал: – Теперь ты все знаешь, дорогая Сатеник. Через два дня я должен отправиться в путь. Мы должны постараться пресечь зло в самом корне. Иначе говоря, необходимо отрезать дорогу врагу, пока он еще не вступил в нашу страну. Но меня беспокоит судьба ребенка и твоя. Что будет с вами во время моего отсутствия? Ты ведь слышала, какие сети расставляет мать Самвела?

– Слышала. Это не женщина, а чудовище! – сказала Сатеник с горечью в голосе.