Самвел

– Того, что может себе позволить перс Шапух, не может допустить христианин Мамиконян. Я не забывчив, Саак, я знаю и помню все его жестокости. Но и ты забываешь, что речь идет о женщинах. Неужели за преступление Шапуха мы должны мстить его женам? Этого ты требуешь? А я всех его жен посажу в паланкины и со всякими почестями отправлю в Персию. И это будет моей самой большой местью…

Злой намек спарапета очень обидел молодого Партева, и его грозные очи зажглись огнем гнева. Он взялся твердой рукой за усыпанный алмазами кинжал и своим грозным голосом, похожим скорее на грохот, чем на речь, сказал следующее:

– Я понимаю, Мушег, что предметом нашего спора является женщина. И ты думаешь, что то возвышенное, священное почитание, которое питает к ней Мамиконян, недоступно сердцу Партева? Ты полагаешь, что только ты один способен держаться таких возвышенных взглядов и не унижаться у ног женщины? Ошибаешься, Мушег! Но тут дело не в твоих утонченных рыцарских чувствах! Тут дело в военном расчете. Мы воюем с Шапухом, и эта война, несомненно, продлится долго; да, очень долго! Его жены в наших руках, среди них и царица цариц Персии. Будем их держать у себя с большим почетом в качестве заложниц, подобно тому, как Шапух держал многих из жен наших нахараров в особых крепостях. В нашем поступке не будет ничего предосудительного, так уж исстари ведется, таков военный обычай: пока продолжается война, пленных не возвращают.

Спарапет также взялся за кинжал и ответил:

– Это мне известно. Саак! Нет надобности учить меня правилам войны. Но, послушай, Саак, ты не знаешь еще одного. Ты не знаешь меры жестокости армянской царицы Парандзем. Под ее красивой, спокойной и нежной наружностью таится дьявольская душа. Ты не знаешь, что если мы отправим к ней этих невинных женщин, то она всех их без исключения повесит на башнях Артагерса. Та, которая велела убить несчастную Олимпиаду и завладела таким путем троном царицы Армении; та, которая приказала убить храброго начальника армянских восточных полков Вагинака и назначила своего отца на видную должность полководца восточных войск; та которая из злопамятства велела убить племянника своего мужа Тирита, без сомнения, не пощадит и жен Шапуха. Я, конечно, буду этому противиться; из-за этого могут возникнуть жестокие споры между мной и царицей, а это сейчас при наших сложных обстоятельствах больше чем нежелательно. Она сочтет себя вправе перебить жен Шапуха, потому что он велел убить ее мать у развалин Зарехавана. Как честность, так и расчет требуют, чтобы мы отправили этих женщин во дворец персидского царя. Я же, не слушаясь никого, именно так и поступлю. А если нам нужна заложница, то в гареме Шапуха находится его сестра, красавица царевна Вормиздухт, нареченная Меружана. Мы задержим ее и этого будет достаточно. Ты знаешь, Саак, что первопричина наших войн – именно эта царевна. Ее красота свела с ума Меружана и сбила его с толку. Меружан был не плохим человеком, но он жертва любви. Шапух же обещал ему отдать Вормиздухт и сделал из него бич Армении. Теперь, удерживая у себя возлюбленную Меружана, мы будем одновременно держать в узде и самого Меружана. А Шапух без содействия Меружана ничего не может сделать.

Так горячо спорили между собой два могучих представителя двух крупных нахарарских родов: сын спарапета Армении и сын армянского первосвященника. Саак, не желая продолжать спор, встал и недовольный вышел из палатки спарапета. Месроп и еще несколько молодых князей последовали за ним.

Пренебрежение высокомерного Партева сильно взволновало князя Мамиконяна. Он подозвал к себе телохранителя и отдал приказ:

– Ступай в царский гарем и через главного евнуха передай персидской царице, что я прошу ее принять меня.

Он встал. Встали также и сидевшие вокруг него сепухи. Князь, сопровождаемый только телохранителями, направился к гарему.

Пышный гарем Шапуха состоял из отдельных шатров, в каждом из которых жила одна из жен Шапуха с многочисленными служанками и рабынями. Толпа евнухов оберегала эту неприступную обитель неги и красоты, оказавшуюся теперь в плену.

В безнадежной тоске, со слезами на глазах сидела в своем шатре царица цариц Персии. Ее роскошный шатер являл собою рай для наслаждений, убранный в духе персидской любви к роскоши. Когда евнух вошел к ней и доложил, что спарапет Армении желает с нею говорить, ее красивое лицо покрылось мертвенной бледностью, и от смущения она не знала, что ответить. Гнев и страх попеременно волновали ее. Она гневалась потому, что какой-то армянский полководец осмеливался требовать свидания с нею. Боялась же потому, что была его пленницей. Но вместе с тем она недоумевала: спарапет, взамен того, чтобы приказать притащить ее к себе как пленницу, сам собирался прийти к ней. После длительного раздумья она сказала главному евнуху:

– Пусть придет! – А затем добавила: – И прикажи евнухам, чтобы не было беспорядка.

И верно! Спарапет обнаружил большую беззаботность, идя запросто, лишь с несколькими телохранителями, в гарем царя царей Персии, куда доселе не ступала нога постороннего. Евнухи были вне себя от ярости. Кто мог сдержать этих фанатиков, кто мог укротить их ярость, хотя гарем и был окружен армянскими воинами? Они могли на пороге изрубить дерзкого посетителя осмелившегося вступить в святилище царя царей. Но строгий приказ главного евнуха успокоил их. «Спарапет Армении пройдет через ваши трупы к царице цариц, если только вы осмелитесь допустить малейший беспорядок», – пригрозил им главный евнух.

Он вышел навстречу спарапету, остальные евнухи выстроились по обе стороны входа в шатер царицы.

Мушег в сопровождении своих телохранителей прошел между евнухами, стоявшими в два ряда, как живая стена. Телохранители его остались у входа в шатер, а сам он вошел вместе с главным евнухом.

В шатре никого не было, так как до появления спарапета царица встала с сидения и скрылась за занавесью, разделявшей шатер на две половины. Евнух рукою указал, что царица там и готова выслушать спарапета. Мушег, хотя это было для него необычно, все же покорился установленному обычаю и, не садясь, сказал ей следующее:

– Привет и мир всеславной царице Персии. Я жалею, что разговариваю с тобой после таких грустных событий и что у меня найдется мало слов утешения для тебя, о всеславная царица! Но приходится мириться с печальными обстоятельствами войны. Во всем этом не столь виновны мы, армяне, как виновен твой царственный супруг, всеславная царица. Он с оружием в руках вступил на нашу землю и заставил нас обнажить против него меч. Но я пришел возвестить тебе, о всеславная царица, что армянские нахарары умеют платить добром за зло. Ты, конечно, была свидетельницей того, как поступил твой царственный супруг с нашими женщинами у развалин Зарехавана. Но я не хотел бы в ответ на его злодеяние совершить новое зло. Славная царица, тебя и всех жен царя Шапуха, моих пленниц, месте с вашими служанками и евнухами я посажу в паланкины и на слонах завтра отправлю со всеми почестями в Тизбон. Вас будут сопровождать вооруженные отряды моих всадников и доставят во дворец Шапуха невредимыми. Пусть Шапух увидит вас, и, быть может, он станет раскаиваться в том, что поступил так бесчестно…

Спарапет не окончил еще своей речи, как вдруг царица, откинув занавес, в неудержимом порыве упала перед ним и, обняв ноги, вскричала:

– Ты не человек, твоими устами говорит дух бессмертного Ормузда, творца добра!

Это неожиданное явление настолько смутило князя, что он с трудом поднял царицу и усадил ее. Не менее поражен был и главный евнух, присутствовавший при этом. Царица несколько минут молчала, сильно взволнованная, наконец подняла на князя полные слез глаза:

– Твое великодушие, о храбрый, навеки останется в моем сердце. Как только я приеду в Тизбон, мое первое слово к моему царственному супругу будет о тебе: «Спарапет Армении своим благородством возложил на тебя великую обязанность, и ты можешь только таким же благородством отплатить ему»…

Царица тут только заметила, что спарапет был на ногах и особенно ласково обратилась к нему: «Садись, тер спарапет. Твои доблести столь велики, что дают тебе право на мое глубочайшее уважение».

Поблагодарив, спарапет сел и затем объяснил ей, что так как война еще не окончена, обычаи требуют взять кого-либо из семьи персидского царя в качестве заложницы для передачи царице Армении. Спарапет при этом дал честное слово, что жизнь и честь заложницы будет в безопасности.

– Как тебе угодно, тер спарапет, так и поступай! – ответила царица с глубокой покорностью. – Мы все твои пленницы и принадлежим тебе. Ты только даришь нас нашему царю, не требуя никакого воздаяния. Выбирай из нас ту, которая тебе желательна.

– Я решил взять царевну Вормиздухт.

– Пусть так! Я прикажу главному евнуху, чтобы он передал тебе царевну Вормиздухт со всеми ее служанками и евнухами.

Спарапет встал. Когда он, поклонившись и пожелав счастливого пути, хотел было удалиться, царица остановила его:

– Судьба людей и их будущность известны только бессмертным богам, тер спарапет! Кто знает, что случится завтра! Человеческое счастье и несчастье шествуют по одним и тем же ступеням. Возьми это на память, о храбрый спарапет, как залог моей благодарности. Когда постигнет тебя беда, пришли мне эту вещь, и царица Персии постарается оказать тебе помощь.

С этими словами она сняла со своего пальца драгоценный царский перстень и подала его своему освободителю.

Но спарапет вежливо отказался от подарка.

– Твоя доброта – лучший залог для меня, царица.

Он снова дважды поклонился и вышел из шатра.

Весть о свободе уже разнеслась по всему гарему, радость красавиц Шапуха не имела границ; все в безграничном восхищении славили и благословляли того, кто даровал им освобождение. Если бы строгость обычаев не сдерживала их, они непременно выбежали бы из шатров, чтобы выразить спарапету чувство глубокой благодарности.

Когда спарапет вышел из шатра царицы и направился было к себе, удивленные евнухи беспорядочной толпой повалились ему в ноги, стремясь облобызать края его одежды. А из-за чуть приподнятых занавесей шатров жен Шапуха сотни прекрасных глаз, полные слез благодарности, смотрели на статного, красивого князя, в котором храбрость сочеталась с таким высоким благородством.

Он не только даровал всем свободу, но и не тронул несметных богатств гарема, которые, по обычаю того времени, считались его собственностью. Он оставил все это в полной неприкосновенности, приказав своим воинам ничего не брать из имущества гарема. Он захватил лишь в качестве добычи богатства, находившиеся в царских шатрах самого Шапуха и весь его стан с боевыми припасами. Оставшихся же в живых воинов взял в плен.

Поступок Мушега вызвал в Тизбоне общее сочувствие и глубокое удивление: для персов такой поступок был чудом. Шапух немедленно приказал взять чучело его отца, стоявшее в крепости Ануш перед царем Аршаком, и перенести его в Тизбонский главный храм. А для увековечения великодушного поступка армянского спарапета он велел высечь на своем золотом кубке, из которого всегда пил, изображение князя Мушега, сидящего на белом коне. На всех торжествах, когда он поднимал кубок, он упоминал о благородном поступке благородного героя и пил со словами «во славу белого коня», то есть во славу всадника на белом коне – Мушега Мамиконяна.

Это был памятник нравственному величию князя Мамиконяна, запечатленный царем царей Персии. Но у Мушега был еще один памятник доблести, поставленный ему сирийцами в Месопотамии, у местности, называемой «Врата Хона». У берега Евфрата высился огромнейший утес, на выровненном фронтоне которого было высечено изображение вооруженного богатыря, сидящего на гордом коне, и поверженного к его ногам побежденного великана. Всадник на белом коне изображал Мушега Мамиконяна, а поверженный великан представлял собою того страшного разбойника, который долгое время грабил Месопотамию и южные провинции Армении. Во время единоборства Мушег убил разбойника и освободил страну от этого чудовища.

Но все же памятник его великодушию был выше памятника его храбрости.

XI. «Наименьшее из двух зол»

…Но после всего этого Мушег, сын Васака, собрал всех людей из азатов, сколько их осталось, и вместе с ними отправился к греческому царю. И представил он мольбу армянской страны, рассказал о всех страданиях, которые претерпели они, и попросил императора поставить царем над армянской страной Папа, сына Аршака.

Фавстос Бузанд

Возвращение Мушега Мамиконяна с победной славой вызвало общую радость как царицы Армении Парандзем, так и окружающей ее высшей знати. Несколько дней праздновалась в Артагерсе эта блестящая победа. Царица Парандзем хоть и была недовольна освобождением жен Шапуха, однако сочла нужным скрыть это, и когда к ней явился спарапет, обняла и поцеловала в лоб храброго и достойного героя.

Захваченную добычу она приказала разделить между теми воинами, которые участвовали в этой битве. Сама же приняла, как драгоценный дар, привезенные Мушегом шестьсот чучел персидских вельмож и приказала их вывесить на вышках башен Артагерса и украсить ими фасад замка спарапета.

В те дни спарапет редко выходил из дома, избегая встречи с народом, бурно выражавшим свою восторженную радость. Не честолюбивый и скромный, он не любил быть предметом восхищения. Знатные женщины и девушки посещали его жену и поздравляли с победой. Приходили священники с крестами и служили краткие молебны.

Во всем этом было много радостного и утешительного, но несогласие, возникшее между Мушегом и Сааком Партевом относительно жен Шапуха, причиняло немало забот царице Армении. Ей тяжело было видеть разлад между этими двумя представителями знатных нахарарских родов, особенно, когда дела страны находились в столь запутанном состоянии. Она решила примирить их, но, имея в виду несговорчивость и упорство обоих, отложила свое намерение до более подходящего времени.

Возвращением гарема Шапуху Мушег вызвал недовольство среди многих нахараров. Однако это недовольство в значительной мере смягчилось тем обстоятельством, что спарапет удержал в плену царевну Вормиздухт. Царица отвела для нее отдельное помещение в собственном дворце и держала ее под строгим надзором, обставив, однако, с подобающей роскошью.

Большую радость доставило царице освобождение ее братьев и других знатных лиц, которых Шапух увел в плен после побоища у Зарехавана. Победа Мушега принесла им свободу. Среди спасенных было много княжеских жен, девушек и юношей, которых должны были угнать в Персию.

Прошло несколько недель с того дня, когда Мушег с победной славой вступил в Артагерс. Была ночь; крепость погрузилась в сон. Всюду было тихо. Не спала лишь царица Парандзем. Она сидела в одной из комнат царского дворца, а возле нее в глубоком раздумье стоял Мушег Мамиконян. Мужественное лицо спарапета в эту ночь не обнаруживало той обычной бодрости, которая была так характерна для этого неустрашимого воина. Была задумчива и царица. Простая свободная одежда, в которую она облеклась перед отходом ко сну, придавала ее изящной фигуре особую привлекательность. Волосы были распущены, на голове не было никаких украшений. Только на обнаженных руках сверкало два золотых браслета, веселый блеск которых совершенно не соответствовал мрачному лицу царицы. На медной подставке слабым светом горела серебряная лампада, распространявшая вокруг себя тусклый свет. Лицо у царицы было грустное; временами брала она раскрытое письмо, перечитывала его и снова клала на сидение. Письмо было из Византии.

– Эти перемены в Византии при теперешнем запутанном положении дел я считаю довольно благоприятными для нас, Мушег, – сказала она спарапету. – Валент, наш проклятый враг, умер смертью, его достойной, его заменил добродетельный Феодосий. Не сомневаюсь, что с нами он будет в дружеских отношениях.

– Я также в этом не сомневаюсь, – ответил Мушег не совсем уверенным голосом.