Самвел

Спарапет все еще был охвачен печальными сомнениями, когда помимо своей воли, он согласился с предложением царицы и встал, чтобы уйти. Царица с глубоким удовлетворением протянула ему свою правую руку. Мушег прижал руку царицы к губам, а затем поднес к своему лбу. Это была великая милость со стороны царицы к своему верному и готовому на самопожертвование спарапету.

– Утром еще раз зайдешь ко мне? – спросила она особенно любезно.

– Явлюсь, государыня, – ответил спарапет. – Наш разговор еще не закончен.

– Остается лишь поговорить о том, какие следует дать распоряжения после твоего отъезда. Но об этом утром.

Спарапет поклонился и вышел. Царские слуги проводили его до ворот дворца, где стоял его конь и ждали слуги. Он сел на коня; слуги провожали его, идя спереди и сзади. Два фонаря освещали ему путь. Погруженный в глубокое раздумье, он проезжал по неровным улицам крепости, окутанным тьмою. На улицах не было никого, кроме бодрствующей стражи, которая небольшими отрядами проходила мимо него, отдавала честь поднятием копья и расходилась в разные стороны.

Как спарапет и хранитель безопасности страны Мушег всей душой был предан Армении. Вместе с тем он был нежным отцом семьи. В крепости Артагерс находились его дорогие дети и любимая жена. Кому он мог поручить их в такое смутное время, когда Артагерс жил на страшном вулкане, под угрозой взрыва. В этой крепости нашли убежище сотни княжеских семейств. На ту же крепость надеялась и сама царица Армении. Будущее рисовалось Мушегу в очень мрачных красках и его чувствительное сердце терзали мрачные сомнения. Охваченный такими тяжелыми думами, он доехал до своего дома и сошел с коня. Его встретила нетерпеливо ожидавшая жена.

– Почему так опоздал? – спросила она, радостно выбегая ему навстречу.

– Ты знаешь, дорогая, когда человек попадает в руки царицы Парандзем, ему не легко освободиться, – ответил спарапет, обнимая ее.

Через два дня спарапет после пышных приготовлений, вместе с многочисленной свитой азатов отбыл в Византию.

Он принял предложение царицы и уехал. Но царица прогадала!..

XII. Хайр Мардпет

И случилось так, что после четырнадцатого месяца бед, насланных богом на беженцев, укрывшихся в крепости, возник мор среди них как наказание божье. Внезапно умирало в течение часа сто человек, а иной час – двести, а то и пятьсот человек. Не прошло и месяца, как в общем умерло одиннадцать тысяч мужчин и около шести тысяч женщин…

И в крепости осталась только царица Парандзем с двумя служанками. Тут тайно пробрался в крепость евнух Хайр Мардпет и стал поносить царицу, как какую-то непотребную женщину… Тайно он вышел и бежал… Потом пришли персидские полководцы, схватили царицу и вывели из крепости. Поднялись в крепость, забрали как добычу сокровища армянского царя, которые хранились там… Девять дней и девять ночей беспрестанно свозили все, что нашли в крепости Артагерс, и увезли вместе с царицей.

Фавстос Бузанд

После отъезда Мушега Мамиконяна в Византию царица распорядилась, чтобы те из князей, у которых были провинции и крепости, направились в свои земли для защиты их, а при себе оставила только придворные полки азатов и царскую охрану. Крепость покинули Саак Партев и Месроп Таронский, удалилась и Рштуникская княжна Ашхен со своими храбрыми горцами. Свое семейство спарапет переселил в сильно укрепленный замок Мамиконянов, Ерахани, находившийся на лесистых горах области Тайк.

Предсказания Мушега сбылись. Через некоторое время Меружан Арцруни прибыл с персидским войском и осадил крепость Артагерс. Царица с таким презрением отнеслась к этой осаде, что каждый раз, когда послы Меружана являлись к ней с предложением отпустить царевну Вормиздухт, обещая, что в таком случае Меружан прекратит осаду и удалится она отвечала суровым отказом. Раздраженный Меружан усилил осаду; крепость была отрезана от внешнего мира; он хотел голодом заставить ее сдаться, если бы ему не удалось захватить ее силой.

Но крепость упорно стояла на крепких скалах. Казалось, ей не страшны были никакие угрозы врага.

В то время как Меружан вел осаду крепости, Ваган Мамиконян с помощью находившихся в его распоряжении персидских войск занял все дороги, чтобы помешать нахарарам прийти к осажденным на помощь и рассеять войска Меружана.

Но царица и не рассчитывала на внешнюю помощь. Она ждала своего сына Папа. Она могла сопротивляться еще месяц – другой, быть может, даже несколько месяцев, до тех пор, пока не явится ее желанный сын и не приведет с собой византийские легионы.

Но там все что-то медлили. Послы армянской царицы, прибыв в Византию, не застали там нового императора. Война с готами заставила его покинуть столицу. Эта война в качестве несчастного наследства досталась Феодосию от предшественника Валента.

Перед смертью Валента дикие готы огромными полчищами спустились с темных гор и наводнили многочисленные провинции империи, дойдя до стен Константинополя. Валент мужественно сражался с ними и был ранен. С поля битвы, раненого, его отнесли в крестьянскую лачужку. Враг поджег лачужку, в которой и сгорел несчастный император.

Когда Феодосий принял из рук Грациана в Сирмионе императорский пурпур, то прежде всего ему пришлось заняться весьма трудным делом: надо было очистить страну от полудиких готов, и только после этого отправиться в столицу, чтобы вступить на унаследованный им престол. Прошло целых девять месяцев, пока он сумел справиться с готами; и в течение девяти месяцев послы Армении ждали его возвращения в столицу.

Хотя Мушег Мамиконян и бывшие при нем вельможи удостоились в Византии весьма пышного приема, все же просьба их долго оставалась без ответа; нового императора настолько отвлекали запутанные внутренние дела государства, что у него не хватало времени заниматься внешними делами, тем более делами Армении, которые, несомненно, вызвали бы новую войну против него, да к тому же тяжелую войну со стороны персов. Вот почему император все время откладывал дело армянских послов.

После смерти Валента наряду со многими делами остался нерешенным трудный религиозный вопрос, сильно волновавший в то время Византийскую империю. Феодосию надлежало возвратить всех сосланных Валентом высших представителей духовенства и начать борьбу против многочисленных сект, которые размножились и окрепли под покровительством Валента. В столице происходили непрерывные собрания, на которых иногда присутствовал сам император.

В то время как в Константинополе были заняты бесплодными религиозными спорами, там, в Армении, Меружан Арцруни все крепче сжимал в кольце осады крепость Артагерс, а армянская царица все с большим нетерпением ожидала своего сына и легионы императора.

В соответствии с обещаниями императора из Византии к царице Парандзем часто приезжали гонцы; тайными ходами они пробирались в крепость и приносили одни и те же вести: «Повремени немного, продержись; твой сын придет и приведет с собой византийские войска».

Целых тринадцать месяцев ожидала царица, тринадцать месяцев она храбро сопротивлялась. Вместе о ней было в ожидании и население… Ни неистовство Меружана, ни ярость персидских войск не могли опрокинуть неприступные укрепления Артагерса. Но сломила их небесная кара.

На четырнадцатом месяце осады появился новый и более жестокий враг, с которым бороться уже не было сил. Тот враг была ужасная чума. Беспощадно начала она косить осажденных. Ежедневно умирало несколько сот человек. Однажды за столом царицы, во время обеда, умерло пятьсот человек. Моровая паника нарушила общий порядок в крепости. Каждый думал о своей жизни. Хотя в самом начале появления этой лютой болезни царица и объявила всем, что каждый, кто захочет, свободен поступить, как пожелает, но никто не пожелал покинуть любимую царицу. Все поклялись остаться с ней и умереть у ее ног. В глубинах крепости существовало много потайных ходов, никто не воспользовался ими: чувство самопожертвования было сильнее страха смерти. Не хватало времени хоронить трупы. Живые, зарывая мертвецов, падали замертво вместе с ними. Каждый заранее рыл для себя могилу. Каждый думал, что завтра, а быть может, через несколько минут его не станет…

Но осаждавшие пока еще не знали, что творится внутри крепости. Осажденные готовились к смерти, умирали и не переставали биться с врагом.

Почти одновременно с чумою начался голод. Он превзошел чуму и заставил забыть об ее ужасах. Умирать было легче, чем бороться с жестокими муками голода.

За тринадцать месяцев осады были опустошены все запасы провизии. На четырнадцатом месяце уже нечего было есть. Не осталось в крепости ни собак, ни кошек, ни иных четвероногих: все они были съедены. Знатные женщины мололи кости на легких жерновах и этими крупинками кормили голодных. Сама царица варила похлебку из кожаной обуви и раздавала голодным. Но вскоре иссяк и этот источник. Исчезли также и заросли на скалах крепости, которые скорее усиливали смертность, чем насыщали голодных. Дошло до того, что некоторые из осажденных, обезумев от голода, поедали собственных детей.

Во время этих ужасов, когда под ударами нависших испытаний ослабевают все духовные и умственные силы, когда человек мельчает, теряет свой облик в страхе перед опасностью, царица не потеряла мужества. Лишившись последнего воина, она сохранила всю мощь своей души и не открыла перед врагом ворот крепости.

Она вошла в крепость с одиннадцатью тысячами вооруженных мужчин и пятью тысячами женщин княжеского рода. Все умерли, все стали жертвами во имя защиты родины. В живых остались лишь царица и две юных служанки. Осталась жива и царевна Вормиздухт. Тринадцать месяцев держались осажденные, на четырнадцатый месяц начались голод и чума. В один этот месяц было уничтожено все живое и погибло семнадцать тысяч человек.

Был последний роковой день четырнадцатого месяца.

Трепетные лучи вечернего солнца несколько раз блеснули на голубых узорах башен крепости и угасли, как последнее дыхание умирающего. Сумрак постепенно окутывал замок. Царили глубокая тишина и пустота. Кое-где валялись незарытые трупы. Алчная стая черных коршунов, как адские духи, кружилась над обезображенными телами и порой резким криком нарушала мертвую тишину.

Две юные девушки, прекрасные, как богиня Артемида, обходили пустой замок. За плечами каждой висело по серебристому колчану со стрелами, в руках они держали легкие луки. Точно богини охоты, обе были в коротких одеждах, вроде тех, какие носили сасунские охотницы. Длинные косы были уложены венком на голове, грудь наполовину открыта, руки обнажены, а на голых ногах надеты пестрые сандалии. Это были две служанки царицы. Одну звали Шушаник, а другую – Асмик. Обе белые, как лилии, обе душистые, как жасмин, они взобрались на одну из башен крепости. Взглянули на небо и молча улыбнулись друг другу.

– Дай мне в сегодняшний вечер первой попытать счастье, – сказала Шушаник слабым голосом.

– Нет, сначала я, – попросила Асмик.

Они подкрались к двум голубям, ворковавшим на башне.

Шушаник осторожно приблизила руку к колчану, достала стрелу, приложила к тетиве и прицелилась в счастливую парочку. Тетива зазвенела, стрела полетела… но выстрел был неудачен. Вслед за ней полетела стрела Асмик, и один из голубей, трепыхая крыльями, упал вниз. Голубица, печально покружившись над своим самцом, исчезла в вечернем сумраке.

Асмик взяла свою добычу, и они пошли дальше; живые глаза девушки внимательно оглядывали верхушки башен, где по вечерам собирались голуби на ночной отдых. Шушаник была невесела, потому что впервые ее стрела не попала в цель. А лицо Асмик, наоборот, сияло от радости.

Так каждый вечер юные девушки появлялись у стен крепости и охотились за птицами. Из птиц они готовили для своей любимой царицы обед и ужин. Кормились и сами.

Вечерний сумрак постепенно сгущался, и ночной мрак скрыл наконец ужасное зрелище, которое в те дни представлял собой Артагерс. Больше не было видно разложившихся изуродованных человеческих трупов, валявшихся без погребения на улице. Теперь вырисовывалась лишь высокая женщина с факелом в руке, одиноко бродившая среди трупов. Она напоминала одну из богинь Аралез, которые некогда проходили по полям сражений после битв и, воскрешая армянских храбрецов, дарили им бессмертие. Горестным, щемящим душу взором смотрела она на несчастные жертвы и медленно шла дальше. Многие из них еще несколько дней тому назад были живы, многие были ею любимы. А теперь они валялись заброшенные, беспризорные, лишенные того единственного утешения, которое дает всякому смертному в своих объятиях сырая мать-земля. Какое печальное зрелище! Там лежит умерший младенец, прижавшись к груди матери; тут молодая девушка, увядшая, пожелтевшая, точно только что распустившийся цветок, подкошенный неумолимой рукой жнеца. Ужасна была эта жатва, беспощадная жатва бездушного бога смерти.

Женщина продолжала идти. При ярком свете факела на ее прекрасном лице отражалась безутешная скорбь матери, потерявшей дорогих детей. Да, она лишилась всего, хоть и сохранила крепость благородного духа, силу своей железной воли.

Она все шла и шла, а ее длинная легкая одежда волочилась по неровной мостовой, нарушая ночную тишину тихим мелодичным шелестом. Вот она миновала узкие кривые улицы и быстрыми шагами направилась к двум высоким башням, которые, как два гиганта, стояли по обеим сторонам главных ворот крепости. Войдя в одну из них, она по извилистой лестнице стала подниматься наверх. Свет факела нарушил ночной покой летучих мышей, стаями сидевших в темных расщелинах этого древнего здания. Вмиг, как темная туча, они поднялись в высокую пустоту башни и наполнили глухие своды шумом своих крыльев. Взлетая, они задевали лицо женщины своими холодными крыльями, но она даже не замечала этого, озабоченная мыслью, как бы не погас ее факел от их полета.

Поднявшись на самый верх башни, она с особым старанием зажгла огнем от факела расставленные там фонари и поставила их на узкие окна. Покончив с этим, она быстро спустилась вниз и подошла к железным воротам крепости; внимательно осмотрела тяжелые замки, проверила крепкие засовы, потрогала массивные задвижки. Все было на месте, все было в порядке, не хватало лишь стражи. Так она обошла остальные башни.

На башнях ей кое-где встречались ночные караульные; они лежали на голом полу, прижав копья к груди. Эти всегда бодрые стражи, целыми часами с высот наблюдательных пунктов следившие за окрестностями, теперь спали вечным сном. Злая смерть настигла их на посту…

Так каждую ночь одиноко появлялась с факелом в руке эта высокая красивая женщина и зажигала фонари на башнях, глядевших на лагерь осаждавшего крепость врага. Она хотела показать врагу, что в крепости все живы и ничего не изменилось.

Эта женщина, блуждавшая по ночам, была царица Армении, прекрасноглазая Парандзем. Она оказалась теперь единственным владельцем и неусыпным стражем тихой, безлюдной крепости и величием своей души как бы заполняла его зияющую пустоту.

Почти в то же самое время, когда царица с факелом в руке обходила пустынную крепость и с тревожным сердцем многократно проверяла затворы ворот, убеждаясь в их прочности, именно в эту самую минуту в крепости появился еще один наблюдатель. Он проник извне, через один из тех потайных ходов, о которых знала лишь царица, так как возможность сообщения с внешним миром сохранялась в великой тайне.