Ниточка. Маме

– А вы умеете по деревьям лазать? А если придется?

– А вы бы улетели жить на Луну? А если с семьей?

Вот об этом говорить интересно. Это, правда, важные темы.

Инга Валерьевна, лечи свою ангину и выходи гулять – без тебя плохо. И странные тети спрашивают меня про то, ходим ли мы в горшок и до какого года у нас ипотека.

Скукотища…

Про березу

Перечесть мои родительские заметки, так и впрямь выходит, что матерь из меня ангелическая, почти что божья. Само собой, и прикрикнуть могу, и устало-злой бываю, и «не подходи ко мне, ребенок» бывает чаще, чем хотелось бы. Но это еще полбеды. Самый рок-н-ролл, когда именно с лояльностью и приятельством перегибаю палку. Иногда у меня бывают заскоки, и болтаю с дитем без скидки на возраст. Это вот очень зря. Например, на днях.

– Ааааа, не хочу я учить этот стих, – поднывает Карамель. – Белая береза… Под моим окном… Не хочу!

– Очень даже тебя понимаю, – говорю я. И в этот момент во мне просыпается Прогрессивный Педагог (кто-то вроде Халка, знаете. В пучинах личности адекватной – личность мало контролируемая).

Прогрессивный Педагог (далее – ПП) жаждет заинтересовать. Мечтает поделиться. Алчет восторженных глаз и пристального внимания. Грезит тем, что будет дитю интересней соцсетей.

– Ребенок, а ты вообще знаешь что-нибудь о поэте, который про березку написал?

– Неа, – радостно отзывается дочь и садится поудобней. Она знает: коль в маме разбушевался ПП, то ща будет интересно.

– Он был красавчик. На Эдриена из «Леди Баг» похож. Блондин, любимец женщин. И вот трагическое что-то есть в его стихах, да? Чувствуешь? А знаешь почему?

Далее следует коротенькая лекция, после которой просветленная и просветлевшая Амель выдает:

– Мам, если он был алкоголик, то я не буду его стих учить. Фуууууу!

– Ребенок! Ты ничо не поняла, садись обратно.

Второй заход Прогрессивного Педагогизма оканчивается в номере гостиницы «Англетер», где найден труп Сергея Есенина.

– Мам, он еще и самоубийца был?

Тут очухиваюсь я, Прогрессивный Педагог изгоняется за то, что наболтал лишнего.

– Дитя! Это всё неважно. Давай я тебе скажу один красивый факт, и ты запомнишь только его?

– Ну ок.

– Он был влюблен в танцовщицу, ее звали Айседора. Ай-се-до-ра. Красиво, правда?

– Ну так…

– Кароч, ты идешь и учишь про березу! – заканчивается моя лояльность всегда внезапно.

– Иду и учу! И все-таки… Пил, правда? Или ты это придумала?

– Ну, немножко пил. Но стихи ж хорошие, м?

– Лучше, чем Пушкин, всяко уж.

– Я так не думаю, но об этом мы поговорим в другой раз.

Дочь плетется в детскую учить «Березу».

Слава те хоспади, они Шиллера пока не проходят. А то б я понарассказывала…

Дщери мои, будьте всегда…

В голове своей я непрерывно, изо дня в день, пишу книгу наставлений своим дочерям. Им, конечно, эти наставления до лампочки. Их, разумеется, будет лепить только их опыт. Но кому-то я же писать должна. Вот и пишу им.

«Дщери мои, будьте всегда…» – начинается моя книга. Начинается и тут же заканчивается. Какими будьте? Девочки мои, вы вольны быть такими, какими вздумается. Единственное, чего прошу от вас – воли. Характера. Без него человек – не человек.

Я живу в тревожное и больное время, потому как количество пророков множится ежесекундно. И у каждого своя правда, а в сумме – никакой. Житейская мудрость плавает по соцсетяшечкам, кочует лайками, дрейфует репостами, но, что примечательно, – не тонет. Это, в общем-то, только подтверждает мои страшные догадки о составе и природе умных соцсетевых изречений.

Но, девчонки мои, как же вы будете ориентироваться в мире цитат, в мире статей «ведических» женщин и наставлений недодокторов психологии? Каждая вторая будет петь вам про осознанность и бренность сущего, каждая первая просветленная будет вам жужжать про «женский путь». Как вам отличить, какой путь – реально женский, а какой – кривая дорожка патриархата?

А всё просто. Остерегайтесь тех, кто не про волю и не про характер. Вот и всё. Увидели цитату про то, что женщина – цветок, а мужчина – садовник? В топку такое. Девочки, цветок – это не про волю. Тут субъект только один – садовник. И ему передана ответственность за «цветочек». Но позвольте. Садовник ведь как ухаживать за растением может, так и облить грязью из ведра.

Метафоры, в которых женщина – объект, – всегда плохая история. Очень. Плохая. Самое смешное, девчонки, что именно женщины эти цитаты и любят – и принимают на веру всерьез. Именно у них вы и будете встречать такое: мол, женщина – Луна, мужчина – Солнце. Да господи, очевидно же, что Солнце – масштаб, а Луна даже не излучает ничего, только отражает. Это опять про бездействие, разве нет?

Или всякие рассуждения (Брэда Питта, например – приписывают ему), что, дескать, раньше жена была не очень, но я как начал ей говорить комплименты и любить ее рьяно, так сразу расцвела, ну. Почему? Почему такое гуляет по сети и имеет пугающую популярность? Потому как, славные мои доченьки, люди страшно не любят нести ответственность за себя. Мальчики некоторые хотят, чтобы за их успешность отвечала та, что рядом. Ну, типа, я до сих пор неудачник, дык это потому, что ты плохо мотивируешь. А девочки хотят, чтобы за их цветущий вид и личное счастье отвечал самЭц. Садовник, да. Чтоб поливал, удобрял, под колпаком держал. Вот и тащат, и тащат все эти убогие цитаты, суть которых всегда одна: «виноват другой». Всё не так.

Только  вы,  вы  сами  несете  за  себя  ответственность,  вы  никогда  не  отражение  чьей-то  жизни,  ничья  вы  не  луна  (божежупаси), ничей вы не цветочек (велика ль охота быть растением?), ничье вы не утешение, не вдохновитель, не зарядное устройство, не тыл. У вас есть своя воля. Вы можете быть какими угодно, но вы сами отвечаете за себя. Башкой отвечаете. За свой цветущий вид и прочее. Поэтому, девки мои, вы сейчас такие нежные, славные, совсем крошки еще, но я знаю, что хочу в вас взрастить. Характер. И он будет непременно.

Нурофеновое просветление

Я не сплю уже не знаю какую по счету ночь. Не знаю потому, что мозг, ослабленный недосыпом и шоколадными конфетами, верещит, что цифр в мире всего две – 8 и 38,8. 8 мл – панадола-нурофена и 38,8 – ватерлиния, за которой паника, тьма, ужас, звони-в-скорую-быстрей.

Лицо у меня прекрасное, патриотичное: серое, как широко известная в стране набережночелнинская туалетная бумага. Губы матовые, оттенка «жухлая роза». Не помада, не. Если долго не краситься, они сами такие станут – инфа сотка, девчули!

И вот я такая красивая, еще и сладкая! Не в том смысле, в котором жгучие потомки османской империи шлют тебе в личку комплименты. Не в смысле «крайне привлекательная для соития особь». Не. В буквальном смысле. Вся в сахаре, липкая, залитая сиропом, приклеившаяся к простыне, абсолютно не соображающая, что происходит вообще.

А происходит вот что. Два часа ночи. Третий идет. Примерно час, как удалось задремать. Примерно час, как стих душераздирающий надсадный кашель дочки. Стих ненадолго, и я это знаю, потому без оглядки проваливаюсь в марево быстрого сна. Случайно касаюсь ее лба – обжигает. Она и не спит уже вон. Горячечная, только стопы и ладошки – ледышки. На автомате тянусь к прикроватной тумбе за нурофеном. Хорошие мои, кто давал ребенку нурофен? Знаете ведь этот шприц, который надо ловко воткнуть в – прастити! – дырку, и когда стыковка произошла успешно, перевернуть пузырек и набирать в шприц? Так вот. Втыкаю, стыкую, переворачиваю, набираю. Но что-то пошло не так. Либо шприц увеличился в размерах (заказал себе тайком аппарат специальный на алиэкспрессе), либо дырка сузилась (чудеса хирургии и омолаживающих процедур).

При попытке набрать сироп затычка с дырой вылетает вместе с намертво застрявшим в ней шприцем. Искра, буря, безумие и – ливень из нурофена орошает пол, постель и меня. Такое вот извержение. Соображаю, повторюсь, плохо. И пока думаю, как встать и не поскользнуться во всю ширину своего тела, дитя, вновь заснувшее, подкатывается ко мне со спины. Сквозь сон бормочет «мам, ня писить качу» и незамедлительно подтверждает свои планы теплой струей.

Третий час ночи… Светает… Малышка снова задремала. Я сижу на кровати в луже из нурофена и не-нурофена и думаю: «А вот я еще хотела же заметку накатать о том, что на самом деле родительство – это легко. Это радость, восторг и новые грани личностного роста. Хотела ведь написать, поскольку от 20-летних все чаще слышу, как они боятся родить детей. Родов, памперсов, колик боятся. Бессонных ночей, истерик, воплей, бардака, несвободы боятся. А чего тут страшиться? Родительство ж – ми-ми-ми и мурмурмур. Фоточки умильные опять-таки».

Тут детеныш снова просыпается, заходится в кашле, встает на кровати, прижимает свой нос-кнопку к моей шее и хриплым голосочком говорит: «Мама, ты мой дуг, ты мой докор, ня ибя бюбю». Перевод нужен? Ее признание наталкивает меня на мысль сократить заметку о радостях материнства-отцовства до короткого обращения.

Дорогие двадцатилетние! И старшелетние, но сомневающиеся, надо ли оно.

Родительство – это временами адовый адец, это нервы, это саднящая ранка в душе, когда ребенок болен всерьез, это всегда потеря себя на время. Но осознанная чайлдфри позиция лично для меня – это разновидность лежания на диване. Ничего плохого в этом нет. Но мышцы от лежания не вырастут, успехи в карьере не появятся, но и неудач не будет. Так и тут. Если не заводить детей – бед, связанных с ними, избежишь. Но и сердце заплывает жиром. В переносном, конечно же, смысле.

Оно никогда не станет таким уязвимым и таким сильным, каким могло бы. Никогда не наберется такой мощи, чтобы, растрачивая себя, обретать ресурс. Оно по-настоящему живым не станет. Дети – шанс стать сильнее не ради других, а ради себя. Ну и фоточки умильные, опять-таки. Перевод там такой был, кстати: «Мама, ты мой друг, ты мой доктор, я тебя люблю».