Запертый в ловушке

Пассажир своей судьбы
Альбина Нури

За гранью
Мать до последнего пыталась отговорить Федора от поездки – у нее было дурное предчувствие. Но парень слишком сильно хотел уехать и начать самостоятельную жизнь, поэтому, конечно, не стал прислушиваться к уговорам. Началось все как обычно: стандартное купе, приятные попутчики. Но с каждым часом поезд пугал Федора все больше: неожиданно сменились соседи, на пути следования не было стоянок, а странный проводник запретил ему покидать купе. В довершение всего Федор узнал, что состав не имеет машиниста и сойти по собственной воле невозможно. У этого поезда нет конечной станции и промежуточных остановок, а неумолимый проводник сам решает, когда и где окончится дорога для каждого пассажира…

Альбина Нури

Пассажир своей судьбы

© Нури А., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Глава 1

Мать каменным изваянием застыла в дверях комнаты. Я спиной чувствовал ее негодующий взгляд: между лопаток так и жгло. Мне не требовалось оборачиваться, чтобы увидеть, что она стоит там: взгляд скорбный, как у великомученицы на иконе, губы поджаты, руки скрещены на груди, ноги – на ширине плеч, будто она собралась делать наклоны во время утренней гимнастики, и вся фигура выражает крайнее возмущение.

Старательно делая вид, что не замечаю ее присутствия, я продолжал запихивать вещи в сумку. Если бы мать захотела помочь, то давным-давно уложила бы все самым аккуратным образом, еще и свободное место осталось бы. Но она категорически против моей поездки, так что приходилось корячиться самому. Получалось плохо, и я точно знал: обязательно забуду засунуть что-то нужное, зато потащу с собой кучу ненужного хлама.

Мать молчала, точно зная, что я знаю, что она стоит в дверном проеме. А я знал, что она это знает и… В общем, все как обычно.

Иногда мне казалось, что каждый из нас считает другого диким зверем: кружит рядом, и даже периодически сужает круги, но опасается злого нрава хищника и поэтому не решается пойти на сближение. В последнее время нам не удавалось поговорить так, чтобы к концу разговора не разругаться в пух и прах.

О том, что я собираюсь ехать, мать узнала неделю назад, и с той поры скандалы и ссоры не прекращались. Сейчас прозвучит последний аккорд: мой поезд отходит через несколько часов.

– Ты понимаешь, что ломаешь собственную жизнь? – не выдержала она.

– Почему поехать к отцу означает сломать себе жизнь?

Я ответил как можно спокойнее. Во-первых, чтобы не обострять ситуацию, а во-вторых, потому что понимал, что мой невозмутимый тон сильнее всего ее бесит.

Да-да, вот такая двойная философия. И да – вот такая я сволочь. Но просто действительно достала эта ситуация. Честно.

День был в самом разгаре – половина второго. В раскрытое окно ломилось лето: ветерок трепал занавеску, на детской площадке кричали малыши, кто-то громко смеялся, хлопали дверцы автомобилей. Мы живем на втором этаже и волей-неволей в курсе всего, что происходит во дворе.

Квартира однокомнатная, поэтому мы с матерью постоянно на виду друг у друга. Скрыться можно только на кухне и в ванной. Может, будь у нас большой дом, где просторно и много места, мы не мозолили бы глаза друг другу и не раздражались до зубной боли.

А может быть, все равно находили бы поводы для недовольства и ругани.

– Ты уже взрослый человек, прекрати вести себя как избалованный мальчишка!

Я решил, что глупо стоять к ней спиной, бестолково перекладывая в сумке носки и трусы, и обернулся.

Так и есть: поза, лицо – все красноречиво говорит, что мать разозлилась всерьез и отступать не намерена. Но она ошибается. Мне уже не десять лет, чтобы мамочка могла запереть меня дома и лишить прогулки.

– Правильно. Мне скоро двадцать, и я хочу сам решать, что мне делать. Хочу – и буду.

Глупо прозвучало, согласен. Не хватало еще ножкой топнуть. Мать это заметила и немедленно ринулась в атаку:

– Неужели ты не соображаешь, что, насолив мне, ты сделаешь хуже себе самому! Послушай, Федор, мы можем все обсудить. – Она подошла ближе. – Мы не всегда понимаем друг друга, но это не повод принимать скоропалительные решения!

Я смотрел на нее сверху вниз, хотя мать у меня довольно высокая и крупная. Но я пошел в отца, а тот почти двухметрового роста. Прошли времена, когда я прибегал с улицы, получив по шапке от соседских мальчишек, утыкался носом ей в живот и ревел. Мать успокаивала меня, но никогда не шла выяснять отношения с теми, кто меня обидел. Я понимаю, что это правильно, что матери не должны вмешиваться в дела детей, но в глубине души так хотелось, чтобы она вышла во двор и наваляла всем, кто посмел меня тронуть, а заодно и с их родителями разобралась.

Будь отец рядом, может, он защищал бы меня. Или тогда вообще никто из дворовых хулиганов не посмел бы косо на меня глянуть?

Кроме роста, всем остальным я похож на мать. Смотрю на нее – и вижу свои светло-карие глаза, нос с горбинкой и непослушные жесткие волосы, которые я стригу почти под ноль, а она красит в каштановый цвет, потому что виски уже совсем седые.

В детстве мать казалась мне самой красивой на свете. Все дети считают свою маму самой красивой, но моя мать была по-настоящему яркой, эффектной женщиной. Я не знаю, были ли у нее мужчины после развода с отцом – если и были, то она их тщательно от меня скрывала. Одно бесспорно: пожелай она, легко вышла бы снова замуж. Но мать не хотела, и мне кажется, я знаю почему.

Она ждала, что отец попросит у нее прощения и вернется. Только он этого так никогда и не сделал. Хотя, видимо, тоже хотел все исправить, потому что не женился.

А может, я ошибаюсь, и все дело в том, что скоротечный брак напрочь отбил у обоих желание делить жизнь с кем бы то ни было.

– Какая разница, понимаем мы друг друга или нет? Я же не от тебя уезжаю. Просто хочу понять, как жить дальше.

Мать всплеснула руками и метнулась к окну, словно собираясь призвать соседей в свидетели.

– Вы посмотрите! Понять он хочет! Разве для этого надо ехать за тридевять земель?

Отец живет в поселке Улемово, недалеко от Улан-Удэ. Ехать туда из Казани поездом почти четверо суток. Перелет я даже не рассматривал, мечтал проехать на поезде через всю страну. Это казалось романтичным, значительным, что ли. В дороге можно читать, размышлять, глядеть в окно, а мимо будут проноситься чужие города, поля, леса, реки.

– Выходит, надо. – Сейчас я говорил спокойно, не чтобы ее позлить, а желая объяснить. – Мне нужно осознать, чего я хочу. Когда живешь в привычной обстановке, это невозможно. Здесь рутина, привычные маршруты. А там будут новые лица, новые места.

Мамино лицо сморщилось, губы задрожали. Господи, этого еще не хватало!

Она села на стул возле окна и спрятала лицо в ладони.

– Не надо, мам, – попросил я. – Это запрещенный прием.

– А оставлять меня одну – не запрещенный прием? – Она вскинула на меня заплаканные глаза и выкрикнула: – Обо мне ты подумал? Как я тут буду, одна, без тебя?!

Распахнутая дверца шкафа вдруг с грохотом захлопнулась, и мы оба подскочили от неожиданности.

– Что такое? – испуганно спросила мать.

– Сквозняк, наверное. – Я пожал плечами. – Помоги уложить вещи, пожалуйста.

Мне хотелось отвлечь ее, отогнать подальше слезливое настроение, но я просчитался. Просьба осушила слезы, но вызвала очередную серию упреков:

– Ты даже вещи не можешь нормально собрать! Неприспособленный, несамостоятельный! А если тебе помощь понадобится? Думаешь, отец разбежится помогать? Как же, держи карман шире! Это он по телефону такой… рассудительный! Конечно, не воспитывал, не растил! Натрепал всякой чуши, а ты и побежал к нему, высунув язык!

– Перестань! Ничего он не трепал! Он, если хочешь знать, даже отговаривал!

– Вот спасибо-то, благодетель! – Мать вскочила со стула и картинно поклонилась. В углу, которому она кланялась, стоял телевизор, и в другой момент это выглядело бы смешным. – Еще бы он не отговаривал! Зачем ему такие хлопоты?

Здрасте, приехали! И так плохо, и эдак нехорошо, вечно одно и то же!

– Тебя не поймешь, – с досадой сказал я. – Ладно, не хочешь, не помогай. Сам справлюсь.