Следил суровый окуляр. Сборник рассказов

Последний, самый крупный, осколок её любви разломился в его пальцах, когда он наотрез отказался от встречи с ней. Кусок пластика банковской карты, отвергнутый банкоматом. Он напрочь забыл пин-код, но не мог себя заставить поехать к ней за конвертом, заблокировал карту, и тут она сама предложила встречу после долгого молчания. Без денег, отметая её звонки, Верес помчался прочь, исчезнув на сутки у друзей.

Потом уместно вспоминалось, как они с тёщей методично заблаговременно прибирали его наличность и активы к рукам. Готовились видно.

Редко кому удаётся встретить в жизни настоящего врага, а многим это и не суждено, как и много чего другого. Настало время, и он его встретил, своего единственного беспощадного врага. Который единственный причиняет непомерную нестерпимую боль: выше страха смерти, выше страха причинить боль своей матери и близким.

Этим врагом стала её любовь, которая поджидала его всю жизнь и однажды встала на пути голубоглазым белокурым вихрем.

Как хотелось бы забыть контур виолончели в зеркальной двери шкафа прихожей. Она стояла голой и на мобилсвязисмамой. Он высился в сумраке за её спиной, ласкал перед зеркалом руками и губами и наслаждался тактильным вкупе с воркованием в трубке. Вкупе было часто растущее раздражение: окунувшись в постель, каждый раз он ожидал «позвонка» от тёщи. Но он гремел как иерихонские трубы всегда неожиданно. Отключить телефон было невозможно, тёща скандалила.

Память – разная. И у неё и у него. Он заходился от гнева, а она хохотала раскатисто сотнями фарфоровых колокольчиков, откованных в небесной мастерской. Как стук в двери его судьбы небесной десницей. Он бледнел неузнаваемо, колюче, и звался «ёжиком». Оттого что в минуты одержимости его причёска пружинилась жёсткой шапкой. Волосы – «как набитые». Он вступал в постель как в сражение до тех пор, пока не сдавался последний сантиметр её тела.

– …бобик сдох…

А потом было предательство…

Как будто убили близкого человека. Он никогда не думал, что любовь – это живое существо, и вот его убили… Ведь это она его убила. Растаптывала замедленной казнью без пищи и воздуха, без света и сна.

Как чёрные вести от чёрной души, каждое её предательство было отмечено зловещей тризной городских ливней, захлёстывающих всклинь городские стены.

«Бисмилляхи рахман рахим..» Кривой арабский кинжал гулял по его груди, пересыпанный то ли золой, то ли истёртым прахом. Но рассыпались под ладонями гладкие камушки и речные ракушки, и ведунья мрачнела, сворачивая их в полотенце, карие восточные глаза чернели. Она спасти пыталась, предотвратить, но он не различал тогда знаков её голоса, охваченный своими.

Для другой ясновидящей столь многое было сокрыто от вещего взгляда. Потусторонние засовы она не взламывала, а отворяла мягко от вечера к вечеру. И вышло, что неспроста стояла в уголке серванта бутылка шампанского, перевязанная ленточкой от бывшей свекрови. Заговорённая против ребёнка. Шампанское отдано, и красная ленточка сожжена в степи вместе с нижним бельём.

Почему не останавливается сердце?

Почему она не убила нас тогда, бросив руль на обгоне, и машина должна была попасть в вилку между попутной «скорой» и встречной?

Он улыбался всеми своими свежевычищенными зубами, рубашка едва ли не хрустела после глажки.

Я иду к своей любимой, дайте мне чесноку и серебряных пуль!

В ЗАГСе он держался даже лучше, чем мог себе представить. Перед подписью она кинула на него украдкой взгляд – хорош, и его сплющило: он увидел по её лицу, как в отражении: ребёнок ударил ножкой в её живот.

«Любовь – кумар, полюбишь и порнстар».

Солнце щедро изливалось на свежие сугробы во дворах многоэтажек, и снег, утыканный мириадами алмазных булавок, отзывался неземным сиянием.

Верес шёл за деньгами, обещала бывшая жена. В карманы джинсов – два полиэтиленовых пакета (там будет «мама»). Любимая находилась в распахнутом халате, мама на кухне: что ещё нужно, чтоб встретить старость.

*

…Верес шагнул в прихожую и встал, улыбаясь, отвечал на вопросы, мешкал. По левую руку, на низком трюмо, высилось фото девочки в аляповатой рамке. Дитя порока…

Выпить чаю расположились на кухне, по сторонам прямоугольника стола. После получения денег он произнёс речь, ничего не стоящую, кроме того, что в завершении он хлёстко ударил раскрытой ладонью «бывшую» по щеке. Тёща охнула и осела на стуле. Верес ловко надел пакет на голову любимой с вопросом:

– Кто отец? Быстро!

Любимая дышала с трудом, да и не дышала. Он снял пакет, но панночка всё же не сдавалась. Он легко закинул второй пакет на голову тёщи, тремя-четырьмя крутящими движениями затянул пакет до бездыханности.

Жёлтый абажур разносил мягкий свет по кухне, в котором под отсветом блестящих обоев на стуле извивалось гигантским червяком упакованное тело тёщи.

Милая сдавленно прохрипела:

– Мама…

Тёща затихала.

– Имя… Посмотри на маму! Имя!…

Она упрямо откинулась на спинку стула и прошипела:

– Пошёл ты на хер…

Верес молча надел снова пакет на голову любимой и затянул на шее…

Айседора, я твоё колесо судьбы.

*

…Он прошёл мимо неё на кухню и сел за стол, дожидаясь пока она усядется по диагонали. Деньги лежали на краешке, денег было мало. Тем более, подумалось ему, но он не спешил подыматься. Через некоторое время сквозь лихорадку возбуждения он отметил, что в телевизоре в углу развивается «брачное чтиво». Он счёл это мрачным предзнаменованием. Рассчитывая уловить её естественную реакцию, он пресно поддерживал разговор с минуту, и неожиданно тихо произнёс:

– а N- скому я зубы – таки вышибу, – и по расширившимся глазам понял, что всё подтвердилось.

– Последняя благодарность, милая… – и стремительно отвесил ей оплеуху, тут же оказавшись на ногах и в два шага заступив ей за спину. Левой рукой он ухватил её за чёлку, а правой орудовал классными канцелярскими ножницами, загодя припасёнными в заднем правом кармане джинсов. Роскошно подкрученные белокурые пряди опадали на плечи и на пол, взлетали в воздух и порхали клочками неотправленных писем гнева, в то время как она уже бессильно вертела головой, пытаясь оттолкнуть его руки. Человек превратился в деятельного жнеца на ниве жизни. И бушевавший в сердце долгие месяцы мартен начал высвобождаться от космического жара.

– Так метят шлюх… – и он отступил в сторону, с глубоким чувством окинув глазом её обезображенную голову.

Затем шагнул, приподнял уроненную ею на руки голову и чёрным маркером нанёс ей на лоб кривоватую букву «Б».

«Запрети мне жить на воле, всё на воле может статься: запирую на просторе и за мною не угнаться… Птицы радости – не сойки, двойки – лебеди печали; в этой выкройке-закройке нас лекалом назначали».

Он в очередной раз проснулся заполошно, сердце сжалось и затрепетало в груди бешеной птицей, в ночи таял горячий шёпот, и будто прохладная ладонь только что взъерошила спутанные волосы:

– Ёжик, по дорожкам бёж…

Но сердце не остановилось.

ГАРАЖ

Но и она печальна тоже,

Мне приказавшая любовь.

И под её атласной кожей

Течёт отравленная кровь…

Есть разница. Когда девочка бывает под кайфом, нам, необстрелянным, кажется – будто напилась, но эта – законченная наркоманка.