Следил суровый окуляр. Сборник рассказов

Он стоял у задней дверцы машины и наблюдал через заднее стекло, как они возились на сиденье, пытаясь поставиться.

Наскоро сплелись руки – ноги, коротко блеснули шприцы. «Заблеснили» снова, нашли свои жертвы: там тонкая рука, там ступня клюнули на наживку. Все расселись и тронулись в путь.

Она откинула в его сторону лицо «на приходе», растекающееся ещё больше из своего тронутого имбецильностью выражения, размытое и бледное. «О – то и оно!..». Муж-наркоман за рулём, и она – размазанная по заднему сиденью, едут домой к собственному ребёнку. Их «Трамвай Желание» двигался по сумеречной улице, удаляясь.. или приближаясь? В нем зародился вопрос, в его сжимающихся холодеющих внутренностях. Ответ был заперт в её закрытых глазах, под опухшими веками. За рулём сидел наркодилер, а рядом с ним – девушка, которая скоро сойдёт с этого маршрута. Навсегда.

Поменяется ветер, и я поменяюсь. Он начал так думать с тех пор, как погиб его сын от передоза. Жена пережила сына ненадолго. Он оставался врачом скорой помощи, но любая смерть, оставаясь промыслом божьим, несла комплекс причин, которые воздвигал на себя сам человек, и это было избавлением от мук, от жизни, которую навязал нам текущий век. Один вызов, правда, он запомнил навсегда, тогда подросток погибла в ванной из-за отказа газовой колонки. Он вечером сидел за столом на кухне, задвинув локти вперёд, и сам не понимал, что слёзы текут по скулам. Перед глазами стояла бесподобная по красоте девочка. Обнажённая и уснувшая, будто её оставили на пляже, лицо тронуто чужим сиянием, и пряди медных волос колыхались в сонной воде, оплетая ветвями нежное восковое лицо.

Софья тогда подходила к нему и обнимала за плечи: слёзы текли, и не было возможности их остановить.

Он начал выпивать, не мысля жить одному, и поменял работу на коммерческую. Новые товарищи любили отдыхать широко, однажды появились путаны. Эту девочку он сразу узнал: копия изъятой из ванны. Потому ли, что он был пьян, или стрелки на часах создателя пересеклись, но он её сделал своей. Она естественно повелась, это было видно с первого взгляда, он видел явственно то же сияние, не осознавая, что это сияние смерти. Она была готова завязать, и она хотела ребёнка от него. Он только представил солнечную девочку от неё и забыл обо всём.

Не сразу его озадачило, сколько времени она проводит в туалете, в душе. Пытался наладить её питание, избавить от запоров. По возвращении домой она прожигала постель, когда рука с сигаретой «на вдруг» отваливалась от губ. Какое-то время такое длилось, а потом она становилась обычной: ласковой, хозяйственной, разговорчивой. Поутру он видел мрачную сосредоточенность на дне её глаз, молниеносно она собиралась: на работу, маркетологом в магазин одежды. Вечерами он подвозил её в пару определённых мест: отдать-забрать долги. Лёгкая нервозность, а затем – радостная улыбка встречи. Однажды он тряхнул её сумочку и нашёл два крохотных узелка с порошком. Она их истерично вытряхнула в открытое окно.

Это был жест фокусницы. Когда он ушёл в душ, она собрала всё по крупинке с подоконника.

Он смирился с героином, глядя в её синие бесстрашные глаза. «Всё же лечится», надо только несколько доз амфитамина.

– Наркоманам не нужен секс! – льнула к нему, возбуждая, – хочется прямо звериного…

Вскоре она начала исчезать по нескольку дней, находя повод для ссоры.

Стояла пронзительная пора, осень, когда люди всё чаще задерживают взгляд на опиленных обрубках деревьев, не укладывая в голове, что когда-нибудь целлюлозные солдатики оперятся смелым хвостом прутьев и нежным пухом листвы.

В дальнейшем врач перестал что-либо понимать в перипетиях скандалов, примирений, подозрений, он уже крепко пил.

Каждый раз внове горела беззащитная татушка на бедре, и вдосталь плескалось лихорадки во взгляде.

– Научи девочку любить…

Он не знал, что вокруг смыкается кольцо её давних недоброжелателей, с одним, её бывшим шефом он даже был знаком, напряжённость росла в ней, и в один прекрасный ясный день после рыбалки он был поражён феерией секса в машине перед домом: нетонированное лобовое было как экран, лихорадочно – джинсовую куртку – на зеркало заднего вида – шторкой; и невообразимый зажигающий сексуальный маятник на кухонном стуле.

Она призналась, что больна СПИДом.

Он же едва не пошёл в науку, только ребёнок не позволил, и Софья болела.

С этим тоже живут, и в ближайшие десять лет найдут панацею. Главное, что от спидовых родителей рождается здоровый ребёнок. И даже наркоманов-новорожденных в роддоме переламывают.

Бывший шеф просветил, что устраивал ей лечение пятирежды, и она всегда сбегала, в свои двадцать три. Сбивала дозу и начинала по новой. Вырывалась свежей, прокачанной, юной и желанной. «Совмещать приятное с полезным».

Он всегда писал ей письма в ноутбуке. Как дома в городе плачут по ней, окутываясь осенним туманом, и палая листва скрадывает звуки шагов, чтобы ничто не мешало услышать тихий звонок от неё, беглую смс-ку. Во время одного из исчезновений он написал резко: Ты – животное.. Она случайно прочла и убежала босиком в осеннюю мглу.

«Мы все болеем…» Он сплетал в себе жалость и любовь, когда она валялась на ковре первые минуты «прихода», спустя несколько месяцев раз от разу ей требовалось всё больше и больше. И она сама попросилась на лечуху.

Эта вынужденная разлука будто натолкнула его на стену, чем и отрезвила; и, сам того не подозревая, он продолжал думать, суммировать, а, может, и наступил час прозрения.

Когда она вернулась из диспансера раньше срока, через неделю, притащила подругу с отечным личиком, он поверил – выздоровление – если спят весь день. Ввечеру праздновали излечение по всему городу, наутро они обе сбежали.

А он начал день как обычно, как ни в чём ни бывало. Контрастный душ, дыхание, на выходе из душа он зацепился боковым зрением за подножную решётку.

«Гараж». Под решёткой валялся «гараж».

Ничего особенного в том, что он вспомнил, как она продавала героин какому-то таксисту. Она ему показывала много таких: он научился видеть в городской толпе эти нездешние взгляды накануне ломки. В глазах закипела память о сыне. Он сидел и смотрел на свои руки, ладонями вверх. Руки врача, которые всегда спасали. Солнце поднималось выше самых высоких крыш, стояло недвижно целую вечность и также равнодушно опускалось за линию горизонта.

Тени на ладонях сгустились и поглотили линии, бугры и складки. Ладони почернели, а он сидел и глядел на них.

Она, конечно же, появилась. Любящая, уверенная, голубоглазая – иголки зрачками. Он налил коньяк в бокалы и вывел её на балкон. Она любила сидеть на перилах, спиной к ночному городу, с такой химией в крови её ничто не пугало. Но у неё было звериное чутьё, которое столько лет помогало ей выживать в невероятных условиях на панели и находить покровителей.

Доверчиво взглянув в его глаза, она что-то поняла и чего-то испугалась, и он прочёл в доли секунды, что она нырнёт ему под правую руку в дверь, в спасительную глубину квартиры. Он не мог быть быстрее неё, героин обостряет все чувства в разы. Он слегка с запозданием, но классически, как в баскетболе – мяч, обеими ладонями синхронно оттолкнул её от себя за плечи. Высота – семь этажей.

«Гараж» – колпачок от шприца

ВСЁ БУДЕТ ГУДЕРМЕС!

Все сидели в полутёмной комнате, в питерской коммуналке, на годовщине диплома. Иногородние и ленинградцы. Среди множества комнат и лабиринта коридоров и дорогу к туалету приходилось искать, словно в проходных дворах, спрашивая запоздалых прохожих. И ели, кажется, «оливье», пили водку тогда, конечно. И впервые все почувствовали единство, чего не бывало и в годы учёбы (бесшабашного братства, сестринства, как хотелось бы. Но не было тогда этого. Не было.)

Впервые питерцы «снизошли», чада «главных» и «главных», или просто золотые медалисты. Им простили. Словно стены какие-то раздвинулись незримые, и захотелось сокрушить оставшиеся, реально выйти покурить на свободе. Полутёмный коридор напоминал штольню со штреками. Это был наш составленный лихо бронепоезд, и мы запутались в дверях, переходя из вагона в вагон. Братание с питерцами перешло в плодотворную стадию, когда волонтёры Лёха с Юриком невзначай взломали древнюю дверь на лестницу, как оказалось, аж в соседний подъезд. Дверь была благополучно забыта аборигенами в пыльном култуке, а нынешние фантомасы отворили портал и только что не перелапали девчонок местных. Лёха рвался шутить по-нездешнему и после разнообразных нелепостей провозгласил наконец-то тост: – Всё будет гудермес!, – как говорят про замес, привес и..политес.

Только девочка одна, хозяйка стола, поэтому самая внимательная, спросила вслух, а где это и чего это. Он и сам не знал. Слово какое-то показалось вкусным.

Меньше чем через год грянула война. Тут-то и замелькали в новостях Хасавюрт, Курчалой и другие.

И страна провалилась в чёрную дыру. Если вторая мировая забрала лучших, добровольцами уходили последние патриоты, здесь выкосило зелёных, дорвавшихся до «калашей», до «мух», кто ещё не стал цветом нации, да и, наверное, не смог бы им стать.

Позже пришло облегчение-знание, что сами наши выпускники слишком взрослые, чтобы воевать, а дети ещё не подросли.

Он был в Грозном в командировке в 85-ом. Напротив президентского дворца был кинотеатр, и он стоял в очереди на югославский эротический фильм, в костюме с галстуком, поскольку другой одежды не было, и было солнце и жарко, и две юные чеченки в миниюбках флиртовали с ним, смеялись белозубо, и далеко на севере его ждала семья, и тогда никто не знал, что такое хиджаб, и он купил там томик Гейне прямо на улице, на распродаже с лотка.

Потом он видел по ТВ разбитый дворец, но не хотел и думать о судьбе тех девчонок.

И Лёха ужаснулся. Он сам не знал, зачем ему со своей кучей детей бередить душу этими откровениями.

Он был простым инженером и спал частенько на рабочем месте. А тут жуткая открытка из будущего, приоткрылась и захлопнулась, как плотная тяжёлая кулиса.

Догорала советская эра последними кумачами на улицах, он припомнил, что учил когда-то английский, да и на завод приехали иностранцы. Он совершенно случайно участвовал в нескольких уникальных строительных операциях, горел, тонул, ему всегда сопутствовала удача, даже в безнадёжных ситуациях. Это заметили, стали приглашать участвовать в опасном деле. Он вёл себя независимо, ничего не требовал для себя, в отличие от рабочих, опрометчиво полюбивших публичность, и ИТР, стряпавших свои дела с руководством кулуарно. Не имел ни квартиры, ни достойной зарплаты. Засланцы его ценили за редкую удачливость, несмотря на бесшабашность и нарушение сухого закона на стройплощадке.

Должно быть, он привык к инъекциям потустороннего, и потому смирился с ночными полётами. Он научился летать во сне, где он ложился на пол в пустой комнате, напрягался или расслаблялся (не мог определиться), но тело становилось послушным, и он подымался к потолку, трогал руками отбойную ленту на обоях и планировал в открытые двери. Кому-то, кого он не помнил из снов, он показывал, как это легко и без опаски. Хвастал, должно быть.

Никто ему куража не простил. Уволили по сокращению штатов при первом же удобном случае.

Он не хотел дивидендов со своего дара, мозжечком чувствовал, что его везения хватает только на бескорыстные экстремальные ситуации.

Он связался с пароходами: в морской торговле требовались технические спецы. Опять он поражал всех, как выныривал в жестокий шторм, замерзал вымокший по грудь или выпивал сутки напропалую. Особое место в себе отводил странностям: не подавать нищим на улицах и не искать людей, кто искренне бы нуждался в материальной помощи. Он и поделиться-то мог не многим. Логично при этом было оставаться некрещёным и не жалеть об этом.

Жена его начала зарабатывать очень много, и, как водится у неумных женщин, задумалась об их неравенстве и пыталась его оставить, а он ушёл сам, назло завёл девушку, в этом он мог бы выбить и дуплетом. Эта женщина – подарок судьбы, была любимой, но его протолкнула мимо какая-то вздорная тёмная сила, как во встречных потоках в дверях вагона метро.

Снова появилась девушка, и он привязался намертво. Она бы его погубила, и было уже близко к тому. Он был за рулём, когда на трассе его вместе с ней шарахнуло влобовую со встречной «Волгой». Он вышел без единой царапины, ведь здесь никто его не мог превзойти.

Он наконец собрался жениться, когда кинулся в новое строительство, и тогда он не летал уже по ночам.