Следил суровый окуляр. Сборник рассказов

Легионы и легионы булыжников текли мне под ноги, мокрые мостовые старого города кривились в стёклах залитых очков жёлто-оранжевыми отсветами фонарей, меня обступила плачущая мать-природа.

Я шатаюсь по пустынным аллеям и швыряю немые вопросы, словно меч в тёмное небо, а они путаются и застревают, и остаются над головой в чёрных ветвях.

Должны же быть средства спастись! Антропософские, эзотерические, парапсихические, полтергейсические…

Отвага, честь и доблесть. Войти снова в это первозданное озеро: туда, где за тучей синеет гора. Это можно, но нельзя войти дважды в одну и ту же золотоносную реку. Течение прогресса, благосостояния и демократии. А ваше первородное озеро – на поверку – стоячее болото.

Блаженный век феодально-казарменного капитализма.»

*

В этом здании нет лифта, совсем недавно Сенцов пухом взмывал на четвёртый этаж, крошил электронную почту на мелкие мейлы и рассылал веером. Все они выходили обвинительными и требовательными. Что ж, Проект валился, как сухостой, и под собственным весом, и от малейшего внешнего возмущения. И не на кого было ему, заезжему, опереться. Эти местные лощёные менеджеры теперь только и кружили вокруг Сенцова, как тренированные падальщики. Они страховали друг друга враньём, порождая тонны бумаг, кучковались против общего врага. А дело делать было уже некому и некогда.

В этой гнилой похлёбке только специй не хватало: Сенцов поздновато понял, что один невзрачный малый с туповатой миной осуществляет всю контрразведку корпорации: «и которому ты не понравился». Официально он из финансовых специалистов и не имеет отношения к кадровой политике… Ты уже знаешь, что подсветка сотового неспроста вспыхивает по ночам, но поздновато…

Корпорация его писала и прослушивала, а Сенцов в сердцах много чего наговорил и напоказывал.

Секрет – на всю планету: теперь он осваивал навыки самообмана. Плющит организм от интоксикации – спиши на лёгкую усталость, присядь за чашкой кофе. Есть нужда – есть охота: примеряй на себя шкуру нелегала.

Зал совещаний здесь довольно мал для собравшихся, нависший, как пресс, подвесной потолок скрывает в своих полостях безжизненные каналы вентиляции. Вертикальные жалюзи вывесились бесславным набором клинков перед напором солнца в пятьдесят с лишним градусов по цельсию. Шеи в строгих пиджаках… Борясь с удушьем, Сенцов раскрылся: прошёлся катком по любимчику Хозяина. Вскрыл провал инжиниринга и дал убийственный, но точный прогноз отставания. Понял, что подставился, но верил в свою правоту и некоторую поддержку, хотя бы одного из влиятельных сих. И – ещё немного в удачу: тот сам открыжил Сенцова в выходящей толпе после сборища и безотлагательно назначил «вечерний шашлык».

Он явно задышал в открытом вечереющему небу кафе, стен тоже не было, лишь прозрачная оградка. Шеф с двух рюмок уже склёвывал воздух, ладонью проверял лицевые мышцы, как ленивый скульптор, на месте ли все. Сенцов слегка подивился идилличности встречи, настолько зашорено было всё напряжение последних недель, и в двух словах изложил аккуратно, но жёстко выстраданный план.

– Проект спасёт только конкиста!.. В самом её безжалостном и откровенном виде. Горстка преданных делу варягов, не связанных кумовством, порвёт этих аборигенов нафиг.

Шеф склюнул и вздёрнул нос, это была его способность моментально трезветь. Откуда-то искоса долетела одна шестьдесят четвёртая искренней нотки восхищения, и следом понеслась уверенная фальшь. Сенцов понял ожидаемое, что идея благополучно присвоена, и можно улыбаться и расслабляться в тон шефу. Тот переродился в деда мороза и балагурил, выхватывая жестами то ли невидимые каштаны из огня, то ли новогодние подарки из мешка.

– А для тебя скажу, что любимчика сегодня сняли..

Сенцов сразу-то и не поверил, что до этой минуты находился в другом измерении. Он обнаружил за столиком ещё двух благодушных соратников, за соседним – двух очаровательных женщин, затылком – родственную речную прохладу и, по необъяснимо выверенному азимуту, ожидающую вдали в постели любимую.

Шеф хохотнул:

– И я знаю, кто будет следующим.

Сенцов не отпускал улыбку с лица, и в общем веселье переваривал им лишь замеченную нотку искренности в свою сторону. Предупреждение выглядело не угрозой, но крайне правдоподобно, а если уж любимца не пощадили, то жатва продолжится…

Шеф поглядывал на соседний столик, и вдруг вернулся к Сенцову:

– Мне нужна хозяйка в съёмную квартиру. Ты же у нас плэйбой, – со снисходительной завистью кивнул себе, – Настоящий специалист по этому делу! – все его зубы были наперечёт в лёгком сумраке, от широты души.

А Сенцов не двинулся с места. Он мог бы легко оказать шефу эту услугу, тот особо ценил в подчинённых подобные таланты и удерживал таких при себе. А Сенцов остался сидеть, наверное, одолело скотство. С чем себя и слил.

А был ли мальчик…

*

«Многие беды несёт нам дурная наследственность. Мой дед сослужил своему внуку плохую службу, когда вывел свою конницу в последнюю атаку на немецкие танки и согласно приказу положил свой полк в подмосковную землю. И остался жив, потому что первых всадников пулемётчики тактически пропускают. Первых было трое в классическом строю: дед, знаменосец и ординарец командира полка. Сам командир полка остался в штабе, на хозяйстве. Дед остался жив и не попал под трибунал, потому что до истечения суток очнулся от контузии, ночью снял задремавшего с устатку часового и вывел остальных двоих пацанов из плена к своим. Знамя полка осталось за немцами, да они этих знамён и не хранили. Но геройский предок совершил две ошибки: не остался в тылу, в штабе вместо той атаки и прошёл всю войну без единой награды с несмываемым пятном плена; и не смог забыть лица своих павших бойцов и спился как боевой комиссар исчезнувшего в мировой мясорубке кавалерийского полка.

Подпольное лечение – никакой страховки, никакого дисконта. А так хотелось бы, как в супермаркете: что-то по скидке… Как-то бываючи, зашли в «Окей» под день рожденья, взяли самое неотложное – выпивки и закуски, самой сытной, не более того, а глянули по чеку: ни одной покупки со скидкой.

Входя в эту дверь, я и не знал, что моя звезда в эту минуту закатилась. Что лоцманы, кацманы, каперсы и структурная декомпозиция работ рухнули в пропасть. Я ещё разглядывал бриллианты в глазах своей любимой, а за моим плечом уже стояла вечность.

Чтобы выйти, надобно открыть дверь. У этой двери оказался кодовый замок, кода к которому я не знал. Не замечая того, я с детства шагал вперёд и распахивал все запертые двери в своей жизни. Наверное, в моём сердце хранились коды ко всем замкам этого мира. Мы получаем эти шифры с молоком матери, а дальше не задумываясь щёлкаем алгебраические задачки за школьной партой, раскрываем донесения абвера, высекаем искры из сердец любимых и согреваем души друзей.

Вся эта история не стоит и волоса любимой, притаившегося на плече пальто вороного крыла. А вся моя жизнь для неё не более чем порыв студёного ветра; заслони же, милая, нежную щёку высоким воротником, пусть он будет щитом от меня. Для меня. Aut cum scuto, aut in scuto.

Любимая, я дарил тебе прекрасные розы, другие разные цветы. А теперь я смогу подарить тебе только лепестки своих лёгких.

– Да вы должны уже кусками отхаркивать! – фтизиатры вертели снимки как противни.

Впрочем, у тебя и на цветы – аллергия. Так повелось, что твоя любовь причиняет тебе только боль. Я поклялся сохранить её, на краю пустыни и густой речной волны, где многоэтажные творения человека бессильны перед удушающим зноем, где за окраинами города созревает серебристый лох и подступают пески. Может быть, в этот белёсый зной или в чёрный морок совещалова, одинокая бацилла и уцепилась в моём лёгком.

Итак, лицо вечности проглянуло меж рёбер на рентгеновском снимке. Тётка старалась, чтобы её фразы звучали неумолимо, а потом убегала плакать в ванную. Она не хотела разделить моё отчаяние, она свято верила в медицину. Не могла вписаться в этот поворот судьбы. Мама окаменевшим воробышком застыла в кресле.