Пути Голгофы

Солдат круто повернулся и удалился, и в тот же момент в проеме арки появился иудейский первосвященник. Уверенной, полной достоинства походкой он подошел к Пилату и, остановившись перед ним, уважительно наклонил голову. Пилат с любопытством разглядывал пришельца. На нем была яркая, с голубым и красным орнаментом, накидка наподобие той, что носят патриции в Риме. Был он высок для иудея, с гордой осанкой властителя. Борода и волосы подстрижены на греческий манер – коротко и аккуратно. Было очевидно, что Кайфа много перенял от эллинов. Быть может, он какое-то время жил среди них или получил образование от эллинских рабов.

– Я очень спешил к тебе, Понтий, – заговорил он дружелюбно на хорошей латыни, с небольшим акцентом. – Но дороги сейчас опасны. Много разбойников, особенно в Самарии, где на иудеев часто нападают.

– Садись рядом, Иосиф, – пригласил его Пилат, указывая на свободное пространство на скамье рядом с собой. – Ты говорил со своими людьми на площади?

– Да. Мне уже сообщили, что произошло. Я очень огорчен, что твои солдаты так поступили в Ерушалаиме. Для иудеев это тягчайшее оскорбление самого святого, что у них есть.

Пилат усмехнулся, не скрывая презрения.

– Ну вот, ты говоришь так же, как и они. Но дело уже сделано. Ты бы лучше посоветовал мне, как поступить. Мой предшественник Валерий Грат говорил, что ты можешь найти выход из любой ситуации. А ведь он много лет работал с тобой. Что ты на это скажешь?

– Я понимаю тебя, Понтий, – заговорил Кайфа вкрадчиво, садясь рядом. – Тебе гордость не позволяет уступить нашим просителям. Но отойди на шаг и посмотри на это с расстояния. Если ты не уберешь сигну, волнения распространятся по всей стране и будут продолжаться столько, сколько будет оставаться сигна в Ерушалаиме. Тебе придется утопить народ в крови, чтобы он смирился. Не станешь же ты начинать свое правление с кровопролития? Как на это посмотрит Тиберий? Мы знаем, что он против того, чтобы оскорбляли наши обычаи и законы.

– Так ты думаешь, что ваш народ пойдет на смерть из-за такого пустяка, как сигна? – спросил Пилат. – Не достаточно ли усмирить ваших ходаков?

– Они – представители народа, – ответил Кайфа. – И ты их не усмиришь. Они пойдут на смерть, будь в этом уверен. А что будет, если ты их убьешь? Народ восстанет. А подавишь восстание – не с кем будет тебе управлять страной. Но я уверен, что до этого не дойдет. Как только начнутся большие волнения и польется кровь, Вителий вмешается. И тогда тебе придется ему многое объяснять.

Пилат понял, на что намекал Кайфа. Вителий, наместник Сирии, был высшей властью в этом районе. Он мог сместить правителя Иудеи и отослать его в Рим, не согласовывая свое решение с императором.

– Жди меня в моем дворце, Иосиф, – негромко сказал Пилат, не глядя на первосвященника. Кайфа встал, сделал полшага назад и остановился.

– Прошу тебя, будь мудр и справедлив, Понтий. – В голосе Кайфы причудливо смешались ноты мольбы и угрозы. – Тебя здесь ждет чудесная жизнь. Не оскорбляй наш народ, и отплатит он тебе за это благодарностью.

– Иди, Иосиф. Жди меня во дворце. Постарайся уйти незаметно.

Пилат смотрел вслед уходящему первосвященнику, раздираемый лихорадочными мыслями и злобой. Уступить иудеям! И это – в первые дни правления. Кайфа, как видно, прав. Если ничего не подействует, придется уступить. А если так… Тогда держитесь, иудеи. Заплатите вы мне обильной кровью за оплеванную гордость.

Ровный гул за стенами гимнасиума ломался взрывами истерических криков и воем, похожим на стенания по покойнику. Пилат встал и, приняв решение, широкими быстрыми шагами направился к выходу. Остановившись на верхней ступени широченной лестницы, он осмотрел собравшихся, натыкаясь на глаза впереди стоящих вельмож. Вид их был жалок и страшен. Покрытые пылью и грязью, с воспаленными от бессонницы и жары красными веками, потерявшие, казалось, остатки воли и гордости, они с мольбой, а многие со слезами, смотрели на нового праэтора. Их пугающее молчание красноречивее слов говорило об отчаянии, угасающей надежде на справедливость и, казалось, о покорности судьбе. Пилат сел в судейское кресло, выпрямился и сказал на латыни:

– Слушайте меня внимательно, иудеи. Вы живете под властью Рима и обязаны подчиняться его законам. Не мы подчиняемся вашим законам и вашему Богу, а вы подчиняетесь нашим законам. Мы не заставляем вас подчиняться нашим Богам и не требуем, чтобы вы отказались от вашего Бога. Но не вам указывать нам, где ставить сигну, а где нет. По нашим военным правилам когорта обязана ставить свою сигну на месте стоянки. Не вам менять римский закон. А кто посягнет на него, того ждет смерть. Закон суров, но это закон.

Во время его короткой речи не слышно было ни вздоха, ни звука протеста. Слегка удивленный легкой победой Пилат встал с судейского кресла, но не успел сделать и шага, как раздался, как по команде, оглушительный рев возмущения. Сейчас, встречаясь с глазами стоящих как впереди, так и в середине толпы, он видел в них ненависть и отчаяние обреченных. Некоторые, судя по жестам и выражению лиц, выкрикивали ему оскорбления. Пилат замер на мгновение, дав сердцу наполнится ядом до краев, и кивнул центуриону. Из-за гимнасиума, с обоих концов его, стали выбегать солдаты, выхватывая из ножен короткие мечи. Окружив сборище угрожающим кольцом, они замерли, держа оружие наготове. Ошеломленные иудеи вертели головами, внезапно осознав ужас происходящего.

– Последний раз предупреждаю, – разнесся солдатский, заглушающий ропот толпы властный голос праэтора. – Расходитесь по домам. Кто не уйдет немедленно, будет убит на месте. Вот, я поднимаю руку… – Пилат поднял ее вверх и сделал паузу. – Когда я ее опущу, солдаты начнут отрезать вам головы.

У Пилата мелькнула мысль, что неплохо бы солдатам освободить большой проход в дальнем конце ристалища: от страха может произойти сумятица и убегающие от смерти могут затоптать тех, кто упадет на землю. Мысль эту он не успел облечь в ясные формы. Все иудеи, как по команде, бросились на землю, распластали руки и ноги и вытянули шеи. Один Эзра остался стоять. Грязный, покрытый густой пылью, с всклокоченной бородой и торчащими остатками седых волос на голове, он мог бы сойти за бродягу, если бы не гордая осанка и просвечивающее сквозь грязь золото и яркость одежды.

– Мы никуда отсюда не уйдем, праэтор, – заявил Эзра. – Если надо принять смерть ради Господа нашего, мы примем ее. Сейчас на твоих руках будет кровь наша, а завтра на них будет кровь всего народа.

Звучала в его речи сила, гордость и непоколебимость каменистой земли Израиля. Пилат не решался опустить поднятую руку. Вдруг солдаты поймут это как сигнал и начнут расправу? Прав был Кайфа. Нельзя начинать с массового убийства беззащитных верующих. Но ведь это будет их полная победа! Мерзкие, грязные иудеи! Сумасшедшие фанатики, готовые из-за такого пустяка, как изображения орла или императора, умереть. Ужасный народ! Что еще предстоит? Погодите же, иудеи. Прольете вы кровавые слезы за эту победу.

Пилат поднял вверх вторую руку и дал сигнал отбоя. Солдаты нехотя вложили мечи в ножны и, построившись в шеренгу, зашагали к гимнасиуму.

– Как римский всадник я уважаю вашу стойкость, – сказал Пилат хрипло. – Я уберу сигну. Возвращайтесь в Ерушалаим.

Люди повскакали с земли, радостно загалдели и окружили Пилата. Кто-то пал на колени и целовал края его одежды, кто-то плакал, выкрикивая хвалу новому правителю. Пилату стало противно. Победитель, по его понятию, не должен унижаться и благодарить. А они были победителями.

Быстрыми шагами он прошел сквозь суетливо расступившуюся толпу, запрыгнул в седло и помчался во дворец. Быстрая скачка еще больше взвинтила его. У конюшни, поручая охраннику взмыленного коня, он мимоходом спросил:

– Кайфа здесь?

– Да, – ответил охранник. – Клавдия говорит с ним.

Когда Пилат появился на веранде, Кайфа поднялся со скамьи, не то от нетерпения, не то приветствуя праэтора.

– Садись, Иосиф, – сказал Пилат, занимая место напротив. Внезапно он почувствовал усталость.

– Гость твой ничего не ест, – сообщила Пилату Клавдия. – Не знаю, чем его угостить.

– Каково твое решение, Понтий? – сиплым голосом спросил Кайфа. – Там ли еще народ? – Глаза Кайфы, потемневшие от набухших красных прожилок, пытались найти ответ до того, как Пилат заговорит.

– Я прикажу убрать сигну. Послушал я тебя, Иосиф.

– Благода… – Кайфе не удалось высказать слова благодарности. Резким, раздраженным жестом Пилат прервал его:

– Упрямый, бунтарский народ. Так вы встречаете нового правителя Иудеи? Из-за сигны подняли бунт, о котором будет известно во всей Иудее и Сирии. Сумасшедшие люди, и сумасшедший ваш Бог.

Пилат сжал кулаки и потряс ими в воздухе. Кайфа молчал. Он слишком долго был посредником между римлянами и иудеями, чтобы испугаться минутного гнева праэтора. Тишина паузы расползалась по веранде и темному залу.

– Почему вы так преданы своему Богу? – продолжал монолог Пилат. – Кроме зла он вам ничего не делает. Жизнь ваша состоит из его запретов. Зачем вам такой Бог?

– Мне трудно сейчас это объяснить, Понтий, – ответил Кайфа. – У нас еще будет возможность поговорить об этом. Я постараюсь тебе объяснить, как смогу. Но понять нас и в самом деле не просто.

– Странно, – возобновил свою речь Пилат более спокойным тоном, – мало кто из вас, при всем при том, отступает от вашей веры. Еще более странно, что много не иудеев принимает вашу веру. Все идумеи перешли в иудейство. А сколько патрициев в Риме приняли вашу веру! Недаром Сеян против вас настроен. Даже цари, владыки стран, принимают иудейство. Ничего понять не могу. Ваша вера только ограничивает и наказывает и делает жизнь людей невыносимой. Наша – позволяет наслаждаться жизнью без запретов. Что заставляет людей принимать вашу веру и придерживаться ее? Можешь ты мне это объяснить, Иосиф?

– Я могу объяснить, но нужно ли это, Понтий? Объяснения людей различны, и весь вопрос в том, какое из них для тебя будет убедительным. До истины смертным добраться не дано. Она известна только одному Богу. Почему бы вам, правителям от цезаря, не оставить наш народ в покое?

– Потому что вы, как и другие народы мира, принадлежите Риму. А власть, как ты знаешь, дается Богом. Вот и подчинитесь нашим правилам и обычаям, и Богам нашим, а не вашему Богу.

– Не можем мы этого сделать. Мы – Богом избранный народ. Кто понимает это, на всю жизнь остается в иудействе.

Пилат поднял глаза к потолку.

– Император – наместник Бога на земле, а я – исполнитель Его воли здесь. Помни это, Иосиф. А сейчас можешь идти. Увидимся в Ерушалаиме.

Глава IV. Проклятье прокаженных

Широкая лесная дорога превратилась в тропу, от которой вскоре стали расходиться другие тропы, и чем глубже в чащу, тем труднее становилось различить, которая из них главная. Это был один из тех редких дней, когда по небу ползли клубы густых темных облаков, заслоняя солнце и лишая путника ориентира. Нужно было затемно выбраться на опушку, чтобы избежать капризов непогоды и найти гостеприимство добрых людей. Но спросить было некого, уже больше часа никто не попадался на пути. Ешуа подошел еще к одной развилке, и тут до него донесся крик. Он остановился и откликнулся.

– Кто ты? – донесся женский голос из-за кустов.

– Я – Ешуа из Назарета. Покажись, женщина, и объясни, где проходит главная дорога.

– Куда ты направляешься? – последовал другой вопрос из укрытия.

– В Кфар а-Мизрах.

– Если ты добрый человек, оставь что-нибудь из еды и питья на развилке и иди прямо. Не сворачивай нигде вправо. Туда нельзя.