Пропажа государственной важности. Исторический детектив

Слуга Прохор не выразил удивления, увидав рядом с барином незнакомого человека, и, равнодушно приняв от него шинель, футляр и фуражку, убрался на кухню собирать ужин. Агент, не пожелав расставаться с пальто, с котелком в руке последовал в комнаты за Сергеем.

– Я тут побаловался художеством и набросал портрет особы, за кем вам предстоит походить, господин Шнырь (именно так отрекомендовался ему филер), – Чаров отдал ему изображение Акинфиевой, кстати сказать, весьма правдоподобное. Живописные уроки Антакольского явно не прошли для него даром.

– Когда прикажете приступить? – острым взглядом Шнырь окинул портрет перед тем, как вернуть его автору.

– Завтра, и, хорошо бы, с самого утра, – Чаров был впечатлен зрительной памятью тайного агента.

– Ежели на Дворцовую прибуду часиков эдак в семь, устроит?

– Даже, думаю, раненько будет. Главное, чтоб наша дама не срисовала вашу персону.

– Обижаете, Сергей Павлович. Я службу без всяких там яких знаю. Не впервой делами таковыми занимаюсь. В дождь и в снег; в жару и в стужу доводилось за разным народом ходить, да часами их благородия на улицах караулить. Уж прознал за десяток лет все ее курьезы и премудрости, и не припомню такового конфуза, чтоб меня, как вы изволили выразиться, срисовали. Да и господин Мерзликин завсегда мною довольны были, – объяснил, что не лыком шит Шнырь.

– Прошу меня извинить. Не подумал, – примирительно бросил Сергей.

– С отчетом, прикажете сюды приехать?

– Сюда, сюда! – закивал головой Чаров в горячей поспешности. Одна мысль о перспективе встречи с подобным типом на глазах кого-либо из знакомых внушала ему неприязнь.

– В таком разе позвольте откланяться. Завтра ввечеру, часиков эдак…, – прикинул время Шнырь, – в девять, а может, и попозжее прибуду к вашему высокоблагородию, – кивнул напоследок агент и вышел на лестницу.

Оставшись наедине, Чаров достал из кармана список Гумберта и предался размышлениям. Крикнув Прохору, чтоб повременил с ужином, он занялся петлицами. Плотный обед в трактире с Мерзликиным не позволил ему проголодаться.

Пройдясь по громким фамилиям и титулам списка, он исключил из него иностранных дипломатов, высших чиновников и прочих официальных и приближенных ко двору лиц, бывавших на Дворцовой лишь по случаю, и обратил внимание на две скромные персоны – Кондратия Палицына и Надежды Акинфиевой. Палицын подпадал под подозрение по факту нахождения в министерстве из-за своей неурочной работы, а у Акинфиевой налицо был мотив – шантажировать вице-канцлера украденным пакетом с целью получения от него иностранного паспорта для выезда за границу. Столяра Михеева, горничную Авдотью, швейцара и прочих слуг, как самостоятельных фигур, он в расчет не брал и добавил их к первым двум из соображений возможного соучастия. Если с Акинфиевой он успел познакомиться и составил о ней определенное мнение, (в отношении нее он также полагался на профессионализм Шныря), то личность коллежского секретаря и делопроизводителя Азиатского департамента оставалась для него загадкой. Характеристика, данная в превосходных тонах Палицыну Гумбертом, не могла удовлетворить Сергея Павловича, и он решил завтра же повидать его.

Глава 7. Убийство столяра

Идя по Дворцовой, куда его довезла утренняя конка[20 - Маршрут конки, которой пользовался Чаров, проходил по 6-й линии Васильевского острова, далее шел по Конногвардейскому бульвару и заканчивался на Адмиралтейской площади.], Чаров приметил знакомую карету. Когда дверь экипажа отворилась, по брусчатке площади по направлению к подъезду МИДа торопливо застучали каблучки-рюмочки.

«Мадам Акинфиева опять откуда-то возвращается! – в очередной раз изумился Сергей и сверился с брегетом. Часы показывали ровно десять. – А где, любопытно, господин Шнырь затаился?» – он обвел взглядом площадь, но агента не обнаружил. Только подойдя к дверям министерства, заметил скользившую вдоль стены фигуру. Поняв, что опознан, Шнырь с невозмутимым видом перешел на обычный шаг. «А он ведь вчера не бахвалился, службу свою знает!» – с уважением подумал о филере Чаров и, подмигнув тайному агенту, вошел в распахнутую швейцаром дверь. Не став уведомлять о своем приходе Гумберта, он направился в Азиатский департамент.

Предлог, чтобы там появиться, он придумал загодя – перевести поясняющую надпись к японскому средневековому свитку с изображением самурая в доспехе. Чтобы спектакль состоялся, Сергей упросил настоящего владельца раритета, своего давнего приятеля Несвицкого, предоставить ему ценную реликвию на пару часов. Появление Чарова со свитком в руке произвело должный эффект в департаменте, и единственно сведущий в японском языке чиновник, бывший на тот момент налицо, был вызван для перевода. Нетрудно догадаться, кто им оказался.

– Ох, уважили, месье Палицын! Блестящая работа! Я – ваш должник, – бессовестно хвалил довольно заурядный перевод Сергей, аккуратно сматывая свиток и широко улыбаясь.

– Не стоит благодарности, господин Чаров. Мне, наоборот, было даже весьма занимательно соприкоснуться наяву с подлинным японским искусством, – отвечал польщенный чиновник, беспрестанно поглаживая перстень на мизинце левой руки.

– И с каким таким подлинным японским искусством вы изволили соприкоснуться, господин Палицын? – директор Азиатского департамента Стремоухов появился неожиданно и успел услышать последнюю реплику Кондратия Матвеевича.

– Тому виной этот старинный манускрипт и покорный слуга вашего превосходительства, – не замедлил прийти на помощь растерявшемуся Палицыну Сергей. – Коллежский асессор Чаров, служу по юридической части, – представился он, развертывая свиток обратно. – Осмелился потревожить господина Палицына на предмет неизвестного мне текста, помещенного здесь, – он указал на выведенные черным цветом иероглифы.

– Надеюсь, мой сотрудник справился? – вглядываясь в свиток с интересом профессионала, пробормотал Стремоухов. – Прекрасная вещь! Откуда она у вас?

– Покойный дед мой был большим любителем восточных редкостей, а сотрудник ваш, господин Палицын, справился с переводом превосходно, – не стесняясь, он тасовал факты, как карточную колоду.

– Что ж, значит не зря здесь служить изволит, – улыбнулся молодым людям тайный советник и вышел из департамента.

Проболтав после ухода начальства битых полчаса, они расстались друзьями, и Чаров взял слово с Палицына, непременно с ним отобедать. «М-да…, а он ведь не прост, правда, тушуется чрез меру. Или прикидывается для отвода глаз. Однако правильно, что я повременил с вопросами – повод еще представится».

Перед кабинетом князя сновали чиновничьи вицмундиры, разноцветные визитные карточки наполнили стоявший на столе у секретаря поднос, и Чаров решил не беспокоить министра, как энергичным взмахом руки тот дал понять, что его ожидают.

– А-а-а, месье Чаров, Сергей Павлович! Вы, как всегда, кстати! Только что заезжал господин Стекль, наш американский посланник. Он хотел получить контрассигнованную ратификационную грамоту, дабы немедля отправиться в Вашингтон. Мне, вернее, тайному советнику Гумберту, – поправился Горчаков, – пришлось лгать и изворачиваться. Коли к понедельнику вы не отыщите пакета, всплывет крайне неприглядная правда, поскольку я буду вынужден сообщить о пропаже и, возможно, – многозначительно замолк он, – просить у государя отставки. Разумеется, моя личная судьба – это мое дело, однако дипломатический скандал, я уж говорил вам об том, осложнит и без того наши непростые отношения с Англией.

– Разделяю тревоги вашего высокопревосходительства, однако ж смею напомнить, что расследование началось лишь вчера. К тому же у меня связаны руки, ибо, следуя вашему указанию, в интересах приватности, я не могу открыто и, не таясь, допросить подпадающих под подозрение лиц. Окромя того…

– Я превосходно помню, когда и что началось, и даю отчет, в какие условия вы, милостивый государь, мною поставлены, – в нервном возбуждении и совсем недипломатично оборвал его князь. – Я только прошу учесть упомянутые мною виды.

– Уже принял их к сведению, ваше высокопревосходительство, – по-военному, четко и отрывисто, отчеканил судебный следователь.

– Надо было принять совет Гумберта и немедля передать пакет тому чиновнику, что с работой на ночь оставался. Отвез бы он его вчерась Стеклю, и беды б мы не знали. Да что теперь говорить! – обреченно отмахнулся князь. – Кстати, что за подозреваемые? – вдруг оживился министр.

– Покамест не готов назвать их имен, – твердо парировал Сергей.

– Ваше право, – сумрачно протянул Горчаков. – Не знаю, поможет ли сей прискорбный факт расследованию, но столяр Михеев, что ладил вчерась замок, скончался, Царствие ему Небесное, – осенил себя крестным знамением князь. – Подробности у Андрея Федоровича. И вообще, – он взял наставительный тон, – по всем возникающим у вас вопросам сноситесь с тайным советником без всяких церемоний. – «Меня же оставьте в покое», – примерно так хотел окончить фразу министр, но вовремя спохватился.

– Сегодня утром я послал за Михеевым, потому как он обещался прийти обтесать дверь в ванной комнате, но так и не объявился, а это не в его характере, – Гумберт смущенно развел руками. – Вернувшийся от него нарочный принес печальную весть – столяра зарезали поблизости от его дома у Кокушкина моста. Тело обнаружил вышедший на уборку панели дворник, он же и свистнул городового.

– Стало быть, его убили вчера…, – задумчиво протянул Чаров и, поблагодарив тайного советника, поспешил на место преступления.

Уведомив о себе отгонявшего любопытствующих зевак квартального, он осмотрел укрытое простыней тело. Труп лежал ничком поперек темной подворотни перед самыми воротами, где открывавшаяся внутрь калитка была распахнута настежь, дабы больше дать идущего со двора света. Руки покойника были распростерты в стороны, голова пробита, сквозь сгустки почерневшей крови проглядывались мозг и осколки черепных костей, сапог на убитом не было. «Не иначе, как по затылку били» – предположил он, после чего приказал торчавшему возле трупа городовому задрать на спине убитого кафтан и рубаху. Колото-резаная рана под левой лопаткой, безусловно, была смертельной. «Убийца подобрался сзади, когда столяр отпирал калитку, и нанес сильный удар топором, а потом, будучи неуверенным в темноте, что Михеев мертв, воткнул финку в уже бездыханное тело», – мысленно нарисовал картину преступления Чаров.

Закончив с трупом и перекинувшись парой слов с прибывшим задолго до него чином сыскной полиции, он обратил внимание на кухмистерскую, занявшую длинный полуподвал против самого Кокушкина моста. В заведении прознали о случившемся, и обслуживавший посетителей половой поделился наблюдениями с Чаровым. Память служителю общепита помог освежить перекочевавший в карман его фартука полтинник.

– Антип, то бишь Михеев пришед вчерась к нам поздно-с, часу в осьмом. И был он, видно-с, в настроении, заказал полный обед и, что преудивительно, вина-с бутылку.

– Он, стало быть, до питейных удовольствий был не большой охотник?

– Не большой, сударь, не большой, хоть и жил бобылем-с, – с готовностью потряс сальными вихрами половой, – но вот вчерась красного себе испросил-с.

– Так говоришь, он был один? – Чаров чувствовал, что половому есть что сказать ему.

– В том то и дело-с, что оден, да не оден. По началу-с, когда пришед, оден был, но как вина-с я ему поставил, оден человек, совсем мне незнакомый, одет чисто, полагаю-с, из благородных, к нему за стол раз, и присед. К нам такие птицы-с не залетают, – он совершил круговое движение рукой.

Чарову бросилась в глаза непритязательная убогость заведения. Тянувшийся с кухни чадный запах и бившая в нос застоялая прокуренность зала встречали всякого, кто переступал порог кухмистерской, после чего осязательное восприятие замещалось визуальным. Взор упирался в дощатый, с облупившейся краской, пол, затем поднимался к закопченному потолку в клочьях порванной и свисавшей лохмотьями паутины. Далее он безотчетно скользил по разрисованным отвратительной мазней стенам, изображение на которых не поддавалось постижению из-за тусклого света керосиновых ламп. На столах, укрытых посеревшими скатерками, мерцали свечи и ползали мухи. Звук нещадно скрипевших стульев под задами немногочисленных, ввиду неурочного часа, завсегдатаев дополнял неприглядную картину.

– Описать как выглядел тот благородный гусь, сможешь? – второй полтинник не замедлил упасть в бездонный карман полового.

– Отчего-с не смогу-с, смогу-с, да с превеликим удовольствием-с, – по мере утяжеления кармана, количество словоерсов в его речи неуклонно росло. – Росту вполне себе обыкновенного-с, усы щеточкой, волосы зачесаны, но видно-с, что плешив малость. Да, чуть не запамятовал, на мизинце кольцо-с, перстенек-с такой с черным камнем надет у них был-с.

– На каком мизинце – левом, али правом? – от волнения у Сергея пересохло в горле.

– На левом-с, точно, на левом-с, – немного подумав, уверенно заявил половой. – Они, то и дело-с, потирали его правой рукой-с. Будто жало оно им, что ли-с.

– В руках у того господина что-то было? Портфель там, какой или вещь, может?

– Не припомню-с, – сконфуженно отвечал малый. Уходили-с они по отдельности, а посему, ежели-с при благородном какой предмет и был-с, я бы точно-с заметил. Вот ящик с инструментом при Антипе был-с, он его завсегда-с при себе держит, с ним он и ушед.

– Стало быть, Михеев ушел последним?