Ледяной Эдем

– Не буду я ничего говорить! Не прокалывал Диконов колеса! И я тоже!

– А свисток?

– Говорю, потерял я этот свисток.

– А осенью здесь распутица, говоришь? – все никак не мог угомониться Ганыкин.

А Лежнева его не остановила, вдруг блаженными устами говорит истина?

– Распутица, не проехать, ты это знал. Езжайте сами, а мы собрались… Ты хотел, чтобы мы здесь застряли?

– У тебя голова – две половины, – усмехнулся Миккоев. – Как у моей жены, одна половина с другой не дружит. Если я хотел, чтобы вы здесь застряли, зачем я проколол колеса?

– Но колеса кто-то проколол, – сказала Ольга.

– А если на просеке правда за нами кто-то следил? – спросил Миккоев. – Медведя-то никто не видел.

– Никто не видел, – согласился Кирилл. – А следить кто мог?

– Точно не я!.. И девушек похищать… Куда я их потом? Вы жену мою не видели, она бы мне таких женщин показала!

– Так, может, это жена твоя за тобой вчера следила? – хохотнул Ганыкин.

– Кто, Валентина?! – всерьез задумался Миккоев.

– А могла? – заинтригованно спросил Кирилл.

– Ну, баба она ревнивая, а Ольга Михайловна женщина интересная… Нет, не могла! – мотнул головой участковый. – Если бы кусты за нами были, а они были перед нами. Если Валентина за нами со стороны поселка шла, как она смогла бы через просеку незаметно?

– А Диконов мог бы выйти незаметно? Со стороны Радянки.

– Диконов? Почему только Диконов? Там еще Казубов в Сухне живет. Это километрах в шести от Радянки. Деревня два дома.

– Кто такой Казубов?

– Да бомж бывший, из Питера. Не знаю, как он здесь оказался, но оказался. Прибился, осел, третий год уже живет, хозяйство у него.

– Точно не в розыске? – спросила Ольга.

– Не знаю, не мой участок, Варламову сказал, он ездил, проверял, сказал, нормально все… А может, и не ездил, – усмехнулся Миккоев. – Варламов, он такой, где сядешь, там и слезешь. Это я всех объеду, посмотрю, спрошу…

– Ну и съездили бы, если Варламов такой, система-то одна.

– Ну, можно съездить, если Диконов дорогу почистил.

– А мог и не почистить?

– А зачем ему?

– Как они ладят, Диконов и Казубов? Или не ладят?

– Да нет, ладят, Диконов хорошо о нем говорил… Плохо не говорил, – немного подумав, добавил Миккоев. – Может, скрывал что-то… Думаю, хорошо они ладят.

– А с женским полом у них как? – спросил Кирилл.

– Ну как, у Диконова и жена, и дети, а Казубов… Откуда у него жена?.. Диконов говорил, что нет у него никого.

– Но сами вы с Казубовым не говорили?

– Да надо было съездить, но там дороги, летом не всегда проедешь. Варламову проще, он со стороны Северки, там дорога скальные грунты, дорога крепкая, это здесь болота…

Действительно, по левую сторону от дороги заснеженные поля прорезались мелкими островками воды, и сосны, ели здесь чахлые, местами клонящиеся к воде, некоторые деревья совсем без хвои. Дорога вроде ничего, машина идет, не тонет, но болото – величина переменная, сегодня его нет, а завтра возьми да и появись. Булькнется машина в трясину, и поминай как звали.

Но дорога из-под колес не уходила, болото закончилось, снова в поле зрения появилась река, впадающая в озеро, справа скалы на том берегу, слева лес – сосны, камни. Много камней. Даже снег не скрывал мох на стволах деревьев, на валунах. Миккоев обычно посматривал по сторонам, вдруг лось на дорогу выйдет, а здесь расслабился. Ни лось через такие каменные заторы не пройдет, ни танк.

Бревенчатый дом выскочил из-за поворота, как избушка на курьих ножках, но под машину не бросился, остановился. Дом справный, ровный, бодрый, как свежий кабачок, крыльцо просто роскошное по меркам древности – резные столбы, балясины. Четыре окна в главном ярусе, одно под самой крышей, и ставни резные, и наличники. Торцовые доски и причелины под крышей без резьбы, но красиво покрашены, так же как и сам дом. Из трубы дым столбом.

И второй дом, расположенный сразу за первым, радовал глаз, такой же свежий, как огурчик, но без резьбы и не покрашен, однако и двери в нем, и окна, и наличники, даже конек на крыше из ондулина, все есть. Только вот дымок из трубы в небо не поднимался. А в третьем доме ни окон, ни дверей, крыша простелена рубероидом. Миккоев остановил машину возле первого дома, третью избу Кирилл видел издалека. Идти к ней надо, но из первого дома на крыльцо вышла женщина в короткой распашной кофте поверх длинного сарафана, под которым, похоже, скрывался животик. И в утепленных калошах с меховой надставкой.

Женщина неторопливо повязывала платок, глядя на незваных гостей, судя по выражению лица, ее душа пребывала в растерянности, близкой к панике. Видимо, она куда-то или даже к кому-то собиралась, вышла на крыльцо и внезапно для себя увидела полицейскую машину. Сорвала с плеч платок, хотела, но не смогла быстро повязать голову.

– Здравствуйте, Мария Витальевна! – Миккоев повел рукой, как будто собирался отбить поклон, но даже голову не опустил.

Женщина запаниковала по-настоящему и, приложив руки к голове, чтобы не слетел платок, бросилась в дом. Движения суетливые, тревога непоказная, и это непонятное стремление во что бы то ни стало покрыть голову платком, как будто она монахиня или азиатская женщина, которая не смела опростоволоситься перед мужчиной. Обычная русская женщина славянской внешности, русые волосы, круглые глаза, нос уточкой, губки коромыслом. Маленькая, стройная, шустрая, пугливая. Животик под сарафаном ничуть не сковывал ее движений. Молодая еще, до тридцати, но выглядела она старше своих лет, хотя лицо в тонусе, кожа нигде не провисает, шея нежная, без складок и морщин.

– Труп у нее там, что ли?

Ольга ни к кому конкретно не обращалась, но Ганыкин с удовольствием адресовал ее вопрос себе. Сорвался с места и метнулся в дом.

Кирилл глянул на трактор, морда которого выглядывала из-за крайнего дома, на деревянный электрический столб, вспомнил про телевизионную антенну на крыше дома, приметы времени, выдающие принадлежность этого местечка к современной эпохе. А так здесь все как в старину. Заснеженные березки в палисаднике, низкий забор вокруг огорода и загона для скота справа от дома, напиленные чурки в навал, массивная колода, воткнутый в нее колун, нарубленные дрова аккуратно сложены в штабеля, самая настоящая телега с деревянными колесами у колодца-журавля. И женщина как будто в старинном наряде, даже не кофта на ней, а душегрея, такая же расшитая бисером, как и сарафан. И платок с ярким пестрым узором из цветов. Диконов называл себя хранителем старины, может, и жена его насквозь прониклась духом давно ушедшей эпохи, а тут вдруг Ганыкин с пистолетом. Еще примет его за озверевшего монгола, вдруг родит от испуга. На пятом или шестом месяце беременности.

Кирилл бросился в дом вслед за Ганыкиным. Лестница крепкая, ступеньки под ногами не гнулись, дверь в сени открылась, не скрипнув. А вот Ганыкину с дверью не повезло. Слишком низким оказался проем в жилую часть дома, таким же низким, как в той избе, где они сегодня ночевали, но там Рома никуда не спешил, а сейчас бежал наперегонки со своей неуемностью. И с такой силой врезался лбом в бревно, что присел на корточки. Кирилл даже не знал, смеяться или плакать. Вдруг у Ганыкина есть мозг? Вдруг там серьезный ушиб? Или даже трещина в лобной кости? Это ведь в больницу его придется везти. Да и как человека его жалко.

Кирилл не стал спрашивать, все ли в порядке, сел перед Ганыкиным и заставил его посмотреть себе в глаза. Ударился Рома сильно, в глазах боль, но зрачки вроде бы не закатываются. Взгляд злой, вменяемость под вопросом, но чувство в нем живое, не умирающее.

– Это ты Богу не поклонился, – с улыбкой сказал Кирилл.

Низкая дверь – дань извечной борьбе человека с холодом за тепло. Но одно не мешает утверждать другое, что низкая дверь заставляет человека поклониться иконе в красном углу, а значит, и самому Богу. Поклонился – прошел, не поклонился – получай в лоб.

– Я их тут всех! – зло процедил Ганыкин.

– А вот это ты зря!

Кирилл брезгливо оттолкнул его от себя, Ганыкин сел на задницу и обхватил руками голову.

– Не надо на людей бросаться, ты же не собака!

В дом зашла Ольга, Кирилл глянул на нее, кивком показал на Ганыкина, нагнулся и прошел через низкую дверь.