Эмбрионы

Интересно, что бы она подумала, если бы узнала, что на самом деле я прячу.

– Нет, – говорю я. – В боку закололо.

Она кивает и делает пометку в папке-планшете.

Важная информация: Виктории ещё нет тридцати, у неё длинные прямые волосы, и она выглядит великолепно.

В сотый раз оглядываю кабинет.

Тошнотворные кремовые обои, испещрённые ломаными линиями. Если взять малярную кисть, макнуть в чёрную краску и измазать стены жирными разводами – и то лучше получится.

Наверное, в текстуре обоев заложен какой-то смысл. В этом кабинете всё должно помогать терапии. Например, коллекция засушенных бабочек за стеклом. Они напоминают, что из отвратительной гусеницы рождается красота. Правда, для этого несчастных насекомых пришлось умертвить.

Как по мне, можно было сделать ремонт и получше.

Обстановка в кабинете соответствует его назначению. Пара кресел, рабочий стол и маленький, на колёсиках, столик. Большой шкаф, заставленный книгами, занимает целую стену. В основном в нём скучные учебники по медицине.

Но встречаются и любопытные экземпляры. Во время одного из первых сеансов я заметил такой.

«Энурез – это не смертельно». Автор – доктор Барановски. Так написано на корешке.

Названьице не очень, если честно. Этот Барановски когда-нибудь сам просыпался в мокрой холодной постели, от которой разит мочой?

В восемь лет меня на целый месяц отправили в летний лагерь.

Это было унылое место, хотя он находился рядом с водохранилищем и территорию окружали высокие хвойные деревья. Но старые отсыревшие корпуса с облезлой штукатуркой нагоняли тоску. После домашней еды приходилось заставлять себя есть в столовой. Только вид настоящего, векового леса сглаживал одиночество.

По утрам на асфальтных дорожках, щербатых от времени, прыгали белки.

Однажды мальчишки из старшего отряда поймали несчастное животное, разожгли костёр и зажарили тушку на вертеле-ветке. Хорошо, не живьём. Я стоял за кустами и видел, как они издевались над беззащитным животным.

Очень хотелось их остановить, но было страшно выдать себя.

Со мной в отряде был мальчик Боря.

Когда я увидел его в день приезда, мне стало его жалко. Маленький и толстый – готовая жертва для всевозможных издёвок.

Через пару дней после начала смены мы проснулись от громкого удара железной палкой по куску рельсы, висевшей в центре лагеря.

Все принялись нехотя вставать, поёживаясь от холода и ворча друг на друга. А Боря натянул одеяло до макушки и боялся вылезти наружу. Лежал и дышал своей мочой, пока другие пытались вытащить его из кокона.

Он плакал и кричал, чтобы от него отстали. Палата сотрясалась от дикого, необузданного детского смеха. Пришли вожатые и начали орать на Борю, потом на нас.

Через несколько дней всё повторилось.

Было жаль неуклюжего пухлого мальчика. Как и несчастную белку. Но я не смог за них заступиться.

За всю жизнь я не спас никого, кроме склизкой усатой рыбы. Но это не в счёт.

В этой жизни я только убил.

Потом в лагерь приехали Борины родители и забрали сына.

Мы опять встретились с ним пару лет назад. В коридоре отделения психиатрии.

Он сидел на лавочке и глупо улыбался. Запястья были обмотаны бинтами. Я прошёл мимо, сделав вид, что мы незнакомы. Так было лучше, ведь я совсем разучился разговаривать с людьми, которых плохо знал.

Раньше ещё как-то получалось заставить себя, но теперь я избегаю любого общения. Если нужно что-то купить в магазине – скажем, для компьютера, – то приходится уламывать сестру или просить Серёгу, моего единственного друга.

Сейчас стало проще. Почти всё можно купить онлайн. Это сильно облегчает жизнь. Но не всегда удаётся найти нужное.

Поэтому бо?льшую часть времени я стараюсь проводить дома. Если и выхожу на улицу, то делаю это рано утром или поздно вечером.

Правда, иногда всё же не избежать дневных прогулок. Например, как сегодня.

Тогда лучше опустить голову, чтобы не замечать посторонних. Ещё можно надвинуть капюшон толстовки почти на переносицу.

Всё это помогает свести ненужные разговоры к минимуму.

Самое тяжёлое – смотреть человеку в глаза. Есть в этом что-то пугающее. Чужой взгляд будто выворачивает меня наизнанку.

Поэтому я предпочитаю разглядывать обувь, которую носят люди. Могу написать целый роман о босоножках, сникерсах и мокасинах.

В мире не так много людей, с кем я общаюсь, не испытывая дискомфорта.

Кроме мамы и сестры, это мой друг – Серёга Жаров. И ещё психотерапевт – Виктория.

– На прошлой неделе мы увеличили дозу антидепрессанта. Ты заметил улучшения? – Она тихонько постукивает кончиком карандаша по листу бумаги, закреплённому в папке-планшете. – Страх перед незнакомыми людьми стал меньше?

Нетрудно догадаться, какого ответа она ждёт.

Может быть, я и нуждаюсь в терапии, но я не полный идиот. Поэтому я киваю и говорю, что по ощущениям мне действительно становится легче.

Раньше на сеансах я делился тем, что меня на самом деле беспокоит. Потом обнаружил, что даже психотерапевту бывает трудно услышать правду. Она верила, что сможет меня вылечить. Но время шло, а мы почти никуда не двигались. Тогда Виктория хмурилась и начинала быстро писать у себя в планшете.

Когда я рассказывал ей о том, что меня мучает густая, как дёготь, депрессия, или донимают приступы паники, она строчила ещё быстрее, и её брови съезжались к переносице.

Она не подавала виду, что расстроена, но держите в уме мысль, что я не идиот.

Однажды я просто принял решение, что перестану её огорчать. А то ещё откажется работать со мной.

Из всех врачей она держится дольше остальных.

И тогда я начал сочинять маленькие истории о том, как мне становится лучше.

Иногда мне кажется, что она давно всё поняла и просто подыгрывает.

Или, возможно, это такой метод терапии. Делай-вид-что-ты-ему-веришь.