– Не рава Буа, а рава Каменецки, – поправила я. – И не моего, а нашей соседки Теилы. Кстати, если уж об этом: кто такой Йоханан Гелт?
– Понятия не имею. Видимо, рав принял тебя за знакомого мужчину с таким именем.
Я возмущенно помотала головой:
– Меня? За мужчину? При чем тут я? Он обращался к тебе. Ты что – Йоханан Гелт?
Теперь уже замотал головой Мики:
– Он смотрел только на тебя. Глаз с тебя не спускал. Даже в лице изменился…
Какое-то время мы перебрасывались этими «на тебя!» – «нет, на тебя!», и, конечно, я победила.
– Ладно, – вздохнул Мики, – пусть будет по-твоему. Но я не знаю никакого Йоханана Гелта. Может, «гелт» и не фамилия вовсе. На идише это значит «деньги». Деньги какого-то Йоханана. Уж не Ольшенблюм ли? Как зовут эту тварь?
– Йонатан.
– Ну вот, похоже. Йоханан… Йонатан… Допустим, рав Буа слегка оговорился, в его возрасте бывает. Теила утверждает, что он провидец? Вот тебе и объяснение: старикан предупредил нас, что деньгам Йоханана, то есть Ольшенблюма, угрожает опасность. И ведь действительно угрожает!
Он победно воззрился на меня – великий толкователь загадочных формул сенильного рава Буа. Что ж, в самом деле трудно было отказать Мики в изобретательности, особенно учитывая отсутствие иных, более правдоподобных вариантов. Я скорчила кислую физиономию.
– Ты сегодня горазд на нестандартные версии. Сначала «верблюдо-бедуины», теперь «деньги Йоханана»…
– Да хватит тебе дуться! – весело проговорил Мики. – Оставь этого рава в покое. Проехали и забыли. Сейчас у нас другое дело. Чует мое сердце, легко не будет. Зубейдат – серьезная банда. Попусту наезжать не станут.
Не знаю, что там чуяло весьма непростое Микино сердце, но одно не подлежало сомнению: сама перспектива наметившихся сложностей чудесно преобразила моего пропащего мужа. Я ведь знала его до мелочей, вплоть до того, что могла с точностью определить настроение по манере вести машину. Сейчас по улицам Ришона плавно и уверенно катил прежний Мики – совсем не похожий на утреннего похмельного алкаша. Заезжая на стоянку, он перебросился шутками со сторожем, а потом подхватил меня под локоток, и даже самый подозрительный скептик не смог бы усомниться в надежной твердости его руки. Волшебство, да и только! Наверно, поэтому в подъезде, когда стали подниматься по лестнице, у меня вдруг мелькнула совсем уже дурацкая мысль: уж не рав ли Каменецки наколдовал эту вожделенную перемену? Мы ведь ездили к нему именно с такой целью… Конечно, я постаралась тут же выбросить из головы эту суеверную чушь.
2
С подлым жуком Йонатаном Ольшенблюмом мы не виделись больше двух лет – с того момента, как передали его и построенную им лотерейную аферу под управление Зива и ребят из «Заслона». Честно говоря, я с удовольствием и вовсе забыла бы о его существовании. По-хорошему, Ольшенблюма следовало бы уничтожить, растоптать, как мерзкую гадину – такую отвратительную, что после этого уже вовек не отмыть подошвы ботинок. Он почти наверняка продолжал свои садистские игры с подхваченными в барах и одурманенными наркотиком девчонками, ведь подонки остаются подонками, пока их не остановит смерть.
А я, хотя и не знала точно, могла предположить это с высокой степенью вероятности и тем не менее палец о палец не ударила, чтобы закопать мерзавца в песках Ришона по соседству с его покойным кузеном, анархистом Ави Нисангеймером. Получалось, что на мне лежит прямая ответственность за происходящее. Ольшенблюм приносил нам и «Заслону» деньги, которые шли на выкуп земель, защиту поселенцев, борьбу с рамалльским гестапо и прочие благие цели, а потому мы предпочитали закрывать глаза на его отвратные художества. Что, конечно, выглядело крайне сомнительной сделкой, ведь никакая благая цель не оправдывает соглашательства по отношению к низости. Тот, кто мирится с насилием, автоматически становится его соучастником, и меня неспроста мутило при мысли о женщинах, которые просыпались по утрам нагишом в постели этого жирного чудовища – с гудящей головой, провалом в памяти, синяками по всему телу и режущей болью в интимных местах.
Неудивительно, что меня накрыла тошнота, едва я вошла в квартиру и увидела Ольшенблюма. Его огромная туша растеклась по креслу, вернее, пёрла из кресла всеми своими телесами, наподобие квашни из миски. В комнате остро воняло: подонок еще и потел, как свинья перед забоем. Мики взял стул и уселся перед хряком.
– Помнишь меня?
Ольшенблюм мелко покивал, телеса колыхнулись в такт.
– Молодец, – одобрил Мики. – Тогда рассказывай. Только не хитри, ладно? Чтобы мне не пришлось переспрашивать. Помнишь, как я умею переспрашивать?
Толстяк снова кивнул. В глазах его стоял ужас.
– Рассказывай, не бойся, – повторил Мики. – Мы ведь теперь партнеры. Почти друзья. Кто ж тебя защитит, если не я?
– Арабы… – неожиданно тоненьким голоском пропел Ольшенблюм. – Требуют денег.
– Сколько?
– Четыре миллиона. Говорят, Нисо им задолжал. А при чем тут я? Нисо мне даже не брат. Но они требуют.
– За что?
– За товар. Так они говорят: за товар. Мол, Нисо обязал-ся взять товар. Они достали товар, а Нисо пропал, и теперь…
– Погоди, не части, – перебил его Мики. – Какой товар? Наркоту? Женщин? Пушки?
Ольшенблюм пожал плечами:
– Откуда мне знать? Товар и товар…
Мики покосился на меня с немым вопросом, и я поняла, что не смогу помалкивать и дальше. К счастью, меня уже не так мутило, и удалось почти свыкнуться с вонью.
– Вот что, жучила, – сказала я, заставив себя подойти поближе. – Давай попробуем еще разок – только теперь с самого начала.
– С как-кого начала? – жалобно проблеял толстяк.
– С твоих трудовых будней и вечеров. Живет себе красавец Йонатан, любимец женщин. Подсыпает им в стакан хитрые порошки, а когда отключаются, везет к себе и мучает, пока не приходят в себя. Скольких таких ты изнасиловал, сволочь, за последние два года?
Мики толкнул меня локтем. Зив тоже смотрел с тревогой. По их мнению, я вела разговор совсем не в ту степь. Что ж, в чем-то они были правы. Ольшенблюм потел все сильней и сильней. Креслу потом не поможет никакая химчистка.
– Ладно, оставим тему любви и дружбы… – вздохнула я. – Главное, что твоя размеренная благопристойная жизнь вдруг пошла под откос. Причем настолько, что ты вознамерился сделать ноги. Но с чего-то ведь началось, правда? Не сразу ведь арабы наехали? Сначала тебе кто-то позвонил, так? Или ты кого-то встретил… Или еще что-то произошло… Ну, давай, напряги соображалку…
Ольшенблюм судорожно кивнул, вытер лицо рукавом и стал рассказывать. Примерно месяц тому назад ему позвонил Мени из анархистского «Союза Свободы» и принялся умолять связать его с Ави Нисангеймером. По голосу было понятно, что человек пребывает в крайней степени паники. Удивившись, Ольшенблюм ответил, что не имеет ни малейшего понятия о местонахождении Нисо и что по логике вещей «Союз» должен быть куда лучше других информирован на предмет исчезновения своего бессменного вождя. Тут Мени сорвался на крик, ругань и угрозы, что и стало причиной завершения разговора. Но уже на следующий день анархист заявился в рабочий офис Ольшенблюма, и тот вынужден был уделить незваному посетителю достаточное внимание из опасений, что тот устроит шумный скандал.
Выяснилось, что примерно полгода тому назад в бар Red&Black, где обычно тусуются члены «Союза Свободы», зашли три араба откровенно мафиозного вида, и это ознаменовало окончание не только «свободы», но, видимо, и «союза». Удобно расположившись за столиком возле входа, гости подозвали бармена Эрнесто и на вопрос, не хотят ли чего заказать, отвечали со смехом, что вообще-то обычно заказывают им, только не «чего», а «кого», и что здешнему боссу по имени Нисо желательно очень поторопиться, дабы не попасть в число заказанных.
Потом один из них сгреб Эрнесто за грудки, вернее, за нарисованную на футболке бородатую физиономию Че Гевары, и, грубо скомкав в кулаке вдохновенный образ революционного вождя, уточнил заказ: если Нисо не появится здесь в течение часа, здешним обитателям придется дорого заплатить за каждую минуту опоздания. Услышав знакомую по гангстерским фильмам фразу «Время пошло», бармен бросился звонить Мени, который временно остался у анархистов за старшего после исчезновения Нисо. Мени жил в том же районе и не заставил себя ждать. Он наивно рассчитывал объяснить пришельцам, что, хотя Ави Нисангеймер бесследно пропал вместе с автомобилем и двумя помощниками, отчаиваться преждевременно, поскольку вождь «Союза» и прежде имел обыкновение исчезать на длительный срок по своим важным революционным делам.
Арабы опять рассмеялись: они вообще оказались весельчаками и даже не думали отчаиваться. По их словам, теперь, с появлением Мени-заместителя, можно было обойтись и без его пропавшего босса, заказавшего товар на три года вперед. И вот товар доставлен и требует немедленной оплаты, которая и без того сильно запоздала. Ошеломленный Мени попробовал было выяснить, о каком товаре и о какой сумме идет речь, на что гости, разом посерьезнев, посоветовали ему не умничать, а выкладывать деньги. Как раз в этот момент в разговор вмешался другой завсегдатай бара, чьей фамилии Ольшенблюм не запомнил: что-то вроде Перхоткина…
– Наверно, Карподкин? – перебила я.
– Да, верно… откуда ты знаешь? – удивился толстяк. – Именно Карподкин. Дурацкая фамилия. Мени сказал, в «Союзе» его держали из милости. Полупомешанный шлимазл, мальчик на побегушках…
Конечно, я прекрасно помнила юродивого дурачка Карподкина, чье странное погоняло вроде бы представляло собой искаженную фамилию какого-то знаменитого русского анархиста. Говорили, что лет десять-двенадцать назад его завалило в туннеле, который он собственноручно копал в направлении Газы, на соединение с героическими бойцами Хамаса. Идиота успели откопать, прежде чем он задохнулся, но к тому времени бедняга и вовсе лишился последних остатков разума – и без того небогатых. Что, впрочем, лишь помогало его участию в нападениях на поселенцев и в провокациях на армейских блокпостах. В баре Red&Black Карподкин обычно слонялся от стола к столу в надежде на дармовую выпивку. Большей частью его гоняли, но иногда наливали глоток-другой. Поди позабудь такую колоритную фигуру…
Похоже, вмешательство в разговор с арабскими гостями стало решающей глупостью в фантастически глупой жизни анархиста Карподкина. Ему с самого начала не понравилось невежливое обращение пришельцев с великим Че Геварой: виданое ли дело – комкать в кулаке столь значительное лицо? Но, как и свойственно идиотам, Карподкин не отреагировал сразу, а вместо этого долго копил злобу, наливаясь ею, пока не хлынуло через край. Подскочив к арабам, он принялся угрожающе размахивать костлявыми руками и требовать, чтобы невежи немедленно убрались из революционного штаба борьбы за светлое будущее человечества. А не то… – дальше следовало нечто и вовсе нечленораздельное.
С интересом дослушав до конца карподкинскую тираду, гости неторопливо поднялись из-за стола. Первые двое несколькими точными движениями привели Карподкина в бессознательное состояние и резво потащили к выходу его бесчувственное тело. Третий дружеским жестом положил руку на плечо Мени и пообещал обязательно вернуть товарища – причем целиком, если деньги будут в течение недели. А если нет, то по частям. Потому что долг платежом красен.
Десять дней спустя проезжий мотоциклист доставил в бар Red&Black посылку и укатил, не дожидаясь расписки. Кредиторы пропавшего Нисо не стали размениваться на пальцы. В картонной коробке лежала отрубленная кисть левой руки дурачка, хорошо знакомая завсегдатаям бара по татуировке с серпом и молотом. За нею последовали другие части тела. Посылка с головой сопровождалась запиской, адресованной Мени и содержащей всего два слова: «Следующий ты».
На этом этапе Мени окончательно осознал, что погибнет, если не переведет стрелки на кого-нибудь другого. Нельзя сказать, что до этого он пассивно наблюдал за безжалостным расчленением товарища по партии: напротив, анархисты сразу бросили все силы на поиски, отчаянно пытаясь найти если не самого Нисо, то хотя бы разгадку злосчастной, почти марксистской истории о товаре и деньгах. Какой товар? Какие деньги? Где взять второе и с какой целью пропавший Нисангеймер заказывал первое? К несчастью, Нисангеймер не посвящал в свои секретные дела никого, кроме двух телохранителей, которые уже не могли ничем помочь, поскольку исчезли вместе с боссом и его перламутровым «Гранд Чероки».
Оставалась лишь смутная надежда на бывших анархисток, которых Нисо время от времени брал в свои поездки – как он говорил, для оказания секретарских услуг. Долго они в этой роли не задерживались, причем вылетали не только из перламутровой машины, но и из партии, больше никогда уже не возвращаясь ни в «Союз», ни в бар Red&Black. Все они бледнели и начинали дрожать при одном упоминании Ави Нисангеймера. С огромным трудом, больше угрозами, чем увещеваниями, Мени удалось разговорить нескольких таких бывших однопартиек. Увы, девушки тоже не слишком помогли. Впрочем, одна из них вспомнила о визите на склад благотворительной организации под вывеской: «Общество помощи беженцам с Ближнего Востока». Там-то и всплыло имя бессменной председательницы «Общества» судьи Далии Ольшенблюм – родной тетки Нисо и матери его кузена Йонатана.
Мени опознал Йонатана Ольшенблюма по фотографии, найденной в Сети: он как-то раз видел этого толстяка вместе с Нисо. Понятно, что, скорее всего, ни «Общество помощи беженцам», ни уважаемая судья, ни ее жирный сынок не имели какого-либо отношения к темным делишкам между арабами и вождем «Союза Свободы». Тем не менее Ольшенблюм вполне годился для того, чтобы переориентировать бандитов на более подходящую цель. Все-таки как ни крути, а родной кузен, почти брат, то есть намного ближе к пропавшему, чем несчастный дурачок Карподкин или он, Мени – чисто формальный заместитель, ни ухом ни рылом не посвященный в важнейшие партийные секреты. Почему оправдываться перед арабской мафией должны безобидные болтуны из бара Red&Black? Пусть оправдывается ближайший родственник вождя Йонатан Ольшенблюм! Уж он-то наверняка что-нибудь придумает…