Александр Алехин. Судьба чемпиона

– Это откуда ты взял? – засмеялся Алехин.

– Боголюбов сказал.

– Ну, это уже из области анекдотов, – объяснил Алехин.

– Что, так теперь и разговаривают в Москве? – Тартаковера интересовало все, что можно было узнать о стране, в которой он родился.

– Нет, только пишут. Хотя, конечно, многие слова входят и в речь. Большевики во все хотят внести свое, новое, даже в язык.

«Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем», – продекламировал Тартаковер «Интернационал». – А что такое субботник? – журналиста и остроумного публициста, его, понятно, интересовали и новые слова в родном языке.

– Субботник? – переспросил Алехин. – Малоприятная вещь. Это когда тебя будят в пять утра, и гонят на мороз грузить дрова или убирать снег. Не обязательно в субботу. Чаще всего в воскресенье, в единственный день отдыха.

– Я видел фотографию: Ленин грузит бревна на субботнике. Это правда?

– Да. Он вообще старается ничем не отличаться от простых людей.

– Пишут, что Ленин отлично играет в шахматы? И это верно? – спросил Тартаковер.

– Играет неплохо. Когда-то он даже играл по переписке с Хардиным. Но это было давно, в ссылке.

– Я читал, он решил труднейший этюд Платова, – вспомнил Тартаковер. – Помнишь: король же-три, слон е-семь, конь же-один. Пешки дэ-три и аш-пять. Черные: король е-три, пешки а-два, дэ-пять и аш-семь.

– Знаю. Выигрывает слон эф-шесть, дэ-четыре, конь е-два, а-один, ферзь, конь цэ-один, – мысленно объяснил решение Алехин. – «Красивая штучка!» – написал Ленин брату об этом этюде». И действительно, красивая!

– А сейчас он играет в шахматы? – поинтересовался Тартаковер.

– Что ты! Разве ему теперь до шахмат!

– Очень плохо в Москве?

– Ужас! Ты себе представить не можешь! Голод. Сто граммов черного хлеба в день – это уже пир. Шахматными досками «буржуйки» топят. Полированные короли трещат в огне.

Подошел официант. Тартаковер заказал себе омлет, кофе. Алехин решил было ничего больше не заказывать, но выпитое вино вызвало аппетит.

– Тоже омлет, – против собственной воли произнес он.

С минуту собеседники молчали, наслаждаясь теплым вечером, видом красивой, ярко освещенной улицы. Потом Тартаковер сказал:

– Тебя нужно поздравить! Ты выиграл турнир в Москве. Первый советский чемпион.

– Если бы ты только знал, что это был за турнир, – покачал головой Алехин. – В холоде, голодные играли.

– С пустым животом в цейтноте – это действительно трудно, – усмехнулся Тартаковер. – «Съел коня» – В таком турнире звучит как издевательство.

– Коня! Если бы можно было найти коня! Ну ладно, что мы все обо мне! – махнул рукой Алехин. – Как ты-то? Как устроился?

– Ничего, – неопределенно протянул Тартаковер.

– Ты женат?

– Зачем? В Париже-то!

– Ты будешь играть в Гааге?

– Я обязан играть в каждом турнире, куда меня приглашают, – ответил Тартаковер. – У шахматистов ведь нет акций, не с чего стричь купоны.

– А что это за новое течение вы провозгласили в шахматах? – Что-то в тоне ответа коллеги подсказало Алехину, что больше не следует расспрашивать о его жизни и лучше переменить тему разговора. – Ты, Рети, Брейер.

– Ультрамодернизм, – ответил Тартаковер.

– Это что-то из области живописи.

– Почему? – развел руками Тартаковер. – Как раз подходит и к шахматам. Нельзя стоять на месте, сто лет жить законами Стейница. Жизнь идет вперед, нужны новые формы.

– И что за формы? Фианкеттирование слонов. Фигурами против пешек.

– Хотя бы!

– Но это же не ново! – воскликнул Алехин. – Это еще встречалось в партиях Чигорина.

– Ничто не ново под луной, – протянул Тартаковер. – Искусство состоит в том, чтобы по-новому пересказать старое. Мы и тебя считаем апостолом ультрамодернизма.

– Нет уж, избавьте! Мы как-нибудь по-старому. Кстати, как старички? Я еще ничего не знаю.

– Что сказать?! Тарраш со всеми воюет, хотя уже меньше. Рубинштейн стал иным. Видно, подорвала его война, играть стал значительно слабее.

– С Капабланкой бороться не собирается?

– Ему теперь не до этого! Хотя старый ореол Акибы еще сказывается: многие до сих пор считают его претендентом на мировое первенство.

– А что Ласкер? Расстроен?

– Еще бы не расстроиться: проиграл четыре – ноль. Старик закрылся в Берлине, нигде не хочет играть.

– Говорят, они поссорились с Капабланкой?

– Ласкер обиделся на письмо, написанное Капой перед матчем. Кто прав – трудно разобраться! – развел руками Тартаковер.

Некоторое время царило молчание. Видимо, гроссмейстеры вспоминали все известные им подробности борьбы за шахматный трон.

– И почему это шахматисты, народ, в общем-то, мирный, дружный, начинают ссориться, когда дело доходит до борьбы за мировое первенство? – произнес Алехин.

– Слава, – с улыбкой отвечал ему Тартаковер. – Пусть только в шахматах, но все же слава. Сильнейший шахматист планеты! Ты собираешься посылать вызов Капабланке?

– А ты?

– Я что! Просто сильный игрок, знающий, что играю слабо.