Караван

Караван
Александр Алейников

Роман Баренцев ищет свою жену Асю. Всё было бы до банального просто, если бы в пылу ссоры он не перешёл черту, и теперь вынужден пуститься в поиски по стране, в процессе которых он разбивается и чудом выживает. Одинокий, брошенный и озлобленный на весь мир – им движет лишь желание мести возлюбленной.

Содержит нецензурную брань.

Александр Алейников

Караван

«Ты не перевернул игру. Это игра тебя перевернула».

ST

«Разум – есть способность живого существа совершать нецелесообразные и неестественные поступки».

Борис и Аркадий Стругацкие

«Знай, я хотел убежать, но мне некуда деться

Ноты и тексты ты утром получишь по почте

Я пришёл с войны, распахнул шинель, а под ней билось сердце

И это сердце никто никогда не растопчет».

Александр Васильев

Здесь фигурируют реальные имена, названия и события. Однако все нижеизложенное – художественный вымысел, ничего не пропагандирующий, ни к чему не призывающий и не преследующий цели оскорбить или унизить чьё-либо достоинство по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, а равно принадлежности к какой-либо социальной группе.

Любые попытки обвинения в дискриминации – заведомая ложь, вырванная из контекста. Автор одинаково уважительно относится ко всем и к каждому, вне зависимости от мировоззрения кого-либо.

Любые совпадения случайны. Все мысли, взгляды и идеи, изложенные ниже, стоит воспринимать исключительно как субъективные позиции персонажей художественного произведения, на которых они не настаивают.

Присутствует нецензурная лексика. Запрещено для детей.

Апрель 2020 – Ноябрь 2021

«Полигон»

– Пулково-613, выполняйте разворот влево, курс 320. – по ушам собравшихся резанул помехами звонкий женский голосок, обволакивая густое ничто?, нарастающее в кабине пассажирского ТУ-204.

– Погода за 00:35. Ветер 230 градусов, 16 метров в секунду, максимум 18 метров в секунду, видимость пять километров, разбросанная облачность четыреста восемьдесят, поправка шестьсот тридцать метров. – безымянная особа, которая останется в умах под кодовым наименованием «Москва-Подход», окончила свой короткий доклад в строгом соответствии с буквой протокольных предписаний.

– Спроси за того парня, что только что шёл. – сиюминутно реагировал командир воздушного судна, скользя цепким взглядом между мерцающим дисплеем бортового компьютера и с трудом различимой в ночи молочной дымкой. За ней, как за серой дверцей холодильника, кто-то, такой же безымянный, как и барышня-диспетчер, под присмотром поименованных созвездий, упрятал снежный оранжевый лоск столичных высоток, проспектов и развязок. Благо этому «кому-то» санкций да инструкций требовать и смиренно выжидать было не по статусу.

– Пулково-613, информацию принял. Выполняю разворот влево, курс 320. – улучив момент, отвечал второй пилот, повинуясь указаниям командирского баса, пронёсшегося слева, – Не могли бы вы дать информацию о предыдущем борте, который был за нами в очереди на посадку?

– Пулково-613, к вашему сведению, предыдущий борт ушел на запасной из-за сдвига ветра. – оперативно протараторила диспетчер, в труху размолов надежды маленький оркестрик, салютовавший командиру воздушного судна Сергею Рудневу, второму пилоту Глебу Якимову и бортинженеру Александру Терехову.

– Принял информацию об уходе предыдущего борта, Пулково-613. – скрипя зубами от досады, с усилием выдавил Якимов, украдкой цепляясь глазами за простоватое, чуток мятое, но, как сперва могло показаться, сохранявшее присутствие духа командирское лицо. Однако тот даже не пытался навязать иллюзию удовлетворенности, а лишь осатанело вцепился в штурвал с такой непосильной злостью от услышанного, что едва не направил машину коршуном к земле, только бы развидеть и навигационную панель, и этот самый штурвал, и эту бесконечную тьму за лобовым стеклом, чтобы освободиться наконец от оков смердящего чувства тревоги и бессилия.

Лишь бортинженер Терехов, на первый взгляд, из всех из этой троицы, к слову – впервые собравшейся в озвученном составе – был близок к определению «Стрессоустойчивость» после пяти часов изначально планируемого двухчасового полёта. Тем не менее, Терехов, в сердцах матеря поочередно командира, погоду и диспетчеров московской воздушной зоны, не в силах унять липкий мандраж всего тела, не сводил глаз с топливного индикатора. Стремительно уменьшающиеся яркие цифры совсем скоро перепрыгнут критическую отметку в три тысячи килограммов, и надо будет принимать решение – второй раз пытаться сесть в Москве или уходить в Нижний Новгород.

Пусть нервные струнки и сдавили глотки находившихся в кабине, экипаж продолжал точно выполнять ворох сложных технологических задач. Никто не стремился прервать молчание, подогреваемое глухим рёвом двигательной установки, и сей факт настораживал, кажется, только бортинженера Терехова.

Не успели члены экипажа занять искомые места, как командир принялся разносить подопечных на чем свет стоит, выуживая претензии из таких мест, куда даже мама не заглядывает. Угнетение подневольных приобрело угрожающий размах, но второй пилот и бортинженер, не в силах покуситься на авторитет бывшего военного лётчика Руднева, мужественно, а главное, молча, сносили все обиды, до хруста сжимая кулаки.

Неудовольствие командира не имело четких критериев для разграничения. Сначала Руднев в назидание отчитал компаньонов за недостаточный, по его мнению, уровень владения английским, вследствие чего парочка в устной форме получила самые что ни на есть подробные инструкции по использованию их сертификатов «ИКАО» четвертого уровня в качестве предметов личной гигиены на завершающем этапе обмена веществ в организме.

Командир сперва был готов этим и ограничиться, однако, его собственная забывчивость, продиктованная банальным переутомлением, преподнесла неприятный сюрприз. Ещё на земле, не сумев сразу найти кнопку включения самолетного переговорного устройства, а затем и вовсе проморгав момент срабатывания предательской кнопки, Руднев в свойственной для офицера вооруженных сил отечественного образца манере обратился за помощью к Терехову и Якимову для скорейшего преодоления возникшего замешательства.

Стоит ли говорить о случившейся оказии? Когда вместо «Добрый вечер, уважаемые пассажиры», эти самые пассажиры и бригада бортпроводников до кучи в смятении пережидали поток грозной матерной брани, зазвеневшей по салону, как рассыпавшиеся чайные ложки. Теперь это всё казалось далёким прошлым, отставшим на границе календарных суток. Чем громче распевался циклон, перекрывший кислород всем столичным аэропортам, тем молчаливей был командир, сильнее проваливаясь в гон от осознания того факта, что перспектива провисеть несколько часов кряду перегоревшей лампочкой в январской ночи, бороздя зону ожидания в поисках благоговения погоды, перетекала из перспективы во вполне состоявшуюся реальность.

– Я был влюблен в неё ужасно. – прорезался вдруг голос Терехова, в конец истосковавшегося по не имевшей ничего общего с воздушной тематикой бестолковой человеческой болтовне, призванной заполнять вакуум такой же бестолковой человеческой жизнедеятельности. Поддавшись увлечённому наблюдению коллег за бесплодными попытками очередного борта прорваться сквозь зубодробящий воздушный полигон к взлётно-посадочной полосе аэропорта «Шереметьево», что, тем самым, в случае успеха, ознаменовало бы «зелёный свет» и для ТУ-204 с позывным «Пулково-613», бортинженер отложил ранее начатый душещипательный рассказ о далёких юных летах, в которых нашлось место самой чистой первой любви без памяти и пространственной ориентировки.

– Она знала? – дежурно поинтересовался второй пилот, поддержавший затею по выкарабкиванию из молчаливой трясины.

– Знала. – выдержав театральную паузу, горько выдохнул Терехов и продолжил прискорбной походкой, замедляясь на передышках, – Но у неё был другой молодой человек. Я всегда, перед тем как ложиться спать, бегал в её темный двор. Останавливался напротив её окон, стоял и смотрел. – он с трудом сдержал вздох сожаления, жадно прикусив губу, – Видел, как она там обнималась с этим человеком. Ревновал жутко, но ничего не мог сделать. Но зато у нее под окнами была футбольная площадка. – досадный марш Терехова сменился озорной поступью. – Не могу сказать, что я хороший футболист, но, когда она смотрела на меня из окна – я играл, как Марадона! Кричал, командовал, словно у меня была торпеда в заднице. Эх, где бы был сейчас, будь у меня мозгов погуще тогда? У нас бы всё могло получиться, имей я чёткий план вместо гормональной аранжировки.

– Да-да-да! – низким голосом восклицал Руднев, не в силах более слушать усыпляющий бубнеж напарника, – Если бы молодость знала, если бы старость могла. Знаем мы эти ваши сказки. Какой план? О чем ты вообще говоришь? – командир набрал полную грудь, готовясь пуститься в наставнические песнопения.

– План никогда ничего не решает – начал он спокойнее. – Во всяком случае, если речь идёт о долгосрочной перспективе. А кто думает иначе – пускай идёт к зеркалу рога разглядывать. Чтобы понять, насколько всё далеко зашло, лучше всего вернуться к началу. Вот вспомните себя на школьном выпускном. Сто пудов вы рисовали себе амбициозные перспективы профессиональных профессионалов, верных и счастливых мужей, отцов и законных владельцев тридцати соток под Киевом. Ну и что? Всё идёт по плану? – последнее слова Руднев протянул с особой брезгливостью. – Кем ты хотел стать, Сашка? Только честно.

– Архитектором – в смятении ответил Терехов то ли от неожиданной постановки вопроса, то ли от того, что командир впервые за время полёта назвал его по имени в лёгкой форме.

– Вот видишь! – засмеялся командир, – архитектором! Да если б меня бабушка не отвела в десятом классе в кружок по авиамоделированию, только чтобы я хотя бы несколько вечеров в неделю приходил домой трезвым, то я бы не собрал тогда из говна и палок настольный ЛА-5 и не сидел бы сейчас здесь с вами. О чём это говорит? О плане? Не-е-е-т. Знали ли вы о том, что за воротами школы с вами случится жизнь? Знали ли всех людей, которых встретите, в каких местах окажетесь? Где свернёте и почему? Нет, конечно. Потому что не план жизнь разукрашивает, а Его Величество Случай. Только он всем руководит. И никогда не знаешь, где в него вляпаешься. Если хорошо покопаешьсяся в памяти – обалдеваешь от понимания того, какие иной раз крошечные мостики из мимолетных встреч и нескольких, на первый взгляд, незначительных минут, проведенных когда-то, где-то, зачем-то и с кем-то, приводят тебя к тому, каков ты есть.

– Это же круто. И никакой расчерченный до поноса план тебе не поможет. Потому что один случай умножает его на ноль. Так что вместо того, чтобы, сидя в облачных замках, кормить себя заранее обреченными на гибель ожиданиями, надобно учиться адекватно реагировать на подсказки судьбы, чтобы выжимать из подвернувшихся случайных авантюр максимальную пользу.

– Знаете, – подытоживал Руднев, – Всегда веселило, что некоторые попрекают меня за то, что у меня ни царя в голове, ни плана. Кто-то всерьёз рассчитывает на то, что какой-то план иногда посещает мой разум? – командир цокнул языком, подчеркнув исчерпанность диалога, и кабина вновь налилась гулким воем двигателей.

– А ты кем хотел в школе стать? – как бы случайно обратился робкий Терехов ко второму пилоту, чувствуя вину за то, что последнему не досталось в отгремевшей беседе сколь-нибудь вменяемой реплики.

– Человеком. – сухо отозвался Якимов, подведя черту под разговором, который оказался самым продуктивным, по части слов, с того времени как экипаж разделывал ситуацию провальной попытки захода под орех, только чтобы утолить голод необузданного любопытства. Хотя, в сущности, событие, из которого произросли семена для того обсуждения, выглядело вполне рядовым для лётчиков, у которых на троих имелось более десяти часов налёта на самолётах данного типа. Во всяком случае, в теории всё выглядело именно так.

На практике же экипажу, как и подобает новообразованному оркестру, ещё только предстояло сыграться друг с другом, поэтому любое действие музыкантов заведомо отправлялось на поселение в перекрёстный лабиринт злоупотребляющего скептицизма. Во всяком случае, в теории всё выглядело именно так. На практике же, вотумы недоверия развешивал только командир, в то время как его сотоварищи по воздухоплаванию оставили эту затею сразу после взлёта.

Пускай задача поддерживать атмосферу миролюбия в кабине была, по большей части, наглым образом проигнорирована и спущена Рудневым в выгребную яму, совсем иначе он смотрелся в ситуациях, когда от его профессиональных навыков требовалась максимальная выкладка. Нужно сказать, что с точки зрения пилотирования, он был человеком исключительной грамотности и умения. Слава о подвигах, не раз спускавшаяся на землю вместе с командиром, воодушевляла подчинённых на молчаливое снисхождение к его дурной манере поведения, ибо за этой манерой скрывалось лётное мастерство высшей пробы. Значительные достижения сотен предшествующих полётов вскружили голову и самому Рудневу, убедив последнего в собственной правоте и полной непогрешимости по части принятия решений в небе.

Это и возымело эффект несколькими часами ранее, когда при заходе на посадку, на высоте восемьсот метров, началась сильная болтанка.

– Сейчас потрясёт, потом успокоится. – ободряюще бросил командир, отключив автопилот и автомат тяги.

На высоте четыреста восемьдесят метров ТУ-204 вывалился из облаков, и Руднев увидел полосу.

На высоте триста тридцать пять метров в кабину ворвался механический голос бортовой системы, безразлично засипевший «Go around. Windshear ahead». Сработавшая сигнализация была прогностической, фактическая же сигнализация о сдвиге ветра не дождалась своего часа. Тем не менее, командир, до блеска полировавший подобные ситуации на тренажере, спиной почуяв цену промедления, в ту же секунду скомандовал:

– Уходим на второй! Сдвиг ветра.