Женщина в общественных движениях России

Женщина в общественных движениях России
Александр Валентинович Амфитеатров

Женское нестроение #10
«Французскiй критикъ Реми де Гурмонъ доказываетъ очень искусно и остроумно, что международный типъ «барышни» родился во Францiи между 1800 и 1810 годами, представляя собою, такимъ образомъ, продуктъ новыхъ экономическихъ и нравственныхъ условiй, созданныхъ въ обществ? революцiоннымъ переломомъ и ростомъ третьяго сословiя. Въ XVIII в?к? «барышень» не было: были женщины-д?ти, выходившiя замужъ въ 13–15 л?тъ, и были «молодыя д?вушки», которыя, оставшисъ почему-либо безбрачными до двадцати л?тъ и выше, вели приблизительно тотъ же образъ жизни, какъ ихъ юныя замужнiя подруги, при весьма снисходительномъ отношенiи къ тому общества, воспитаннаго энциклопедистами въ здравомысленномъ уваженiи къ законамъ природы»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

Александр Валентинович Амфитеатров

Женщина въ общественныхъ движенiи въ Россiи

[1 - Публичная лекцiя, прочитанная въ Париж? въ пользу Высшей Русской школы общественныхъ наукъ въ Париж?.]

I

Французскiй критикъ Реми де Гурмонъ доказываетъ очень искусно и остроумно, что международный типъ «барышни» родился во Францiи между 1800 и 1810 годами, представляя собою, такимъ образомъ, продуктъ новыхъ экономическихъ и нравственныхъ условiй, созданныхъ въ обществ? революцiоннымъ переломомъ и ростомъ третьяго сословiя. Въ XVIII в?к? «барышень» не было: были женщины-д?ти, выходившiя замужъ въ 13–15 л?тъ, и были «молодыя д?вушки», которыя, оставшисъ почему-либо безбрачными до двадцати л?тъ и выше, вели приблизительно тотъ же образъ жизни, какъ ихъ юныя замужнiя подруги, при весьма снисходительномъ отношенiи къ тому общества, воспитаннаго энциклопедистами въ здравомысленномъ уваженiи къ законамъ природы. Вольтеръ опред?лилъ женскiй вопросъ своего в?ка коротко, ясно и полно въ сатирической фраз? «Вавилонской принцессы»: – Если д?вушекъ не выдаютъ замужъ, он? выходятъ сами. Н?сколько засид?вшаяся въ д?вицахъ, молодая особа – обычная героиня изящной литературы XVIII в?ка, изъ которой добрыхъ трехъ четвертей нельзя дать въ руки современной барышн?, и житейскихъ романовъ, о которыхъ намъ оставили мемуары господа въ род? Жака Казановы. Экономическая перестройка Францiи Великою Революцiей нанесла смертельный ударъ раннимъ бракамъ и, удлиннивъ для женщины выжидательный перiодъ обязательной д?вственности, вызвала къ жизни ту борьбу съ поломъ по охранительнымъ началамъ идеалистической морали, что называлась въ XIX в?к? воспитанiемъ женщины и быстро выработала типъ «барышни» – прочный и устойчивый даже до сего дня.

Пров?ряя русскiй интеллигентный бытъ въ первое десятил?тiе XIX в?ка, не трудно зам?тить, что въ немъ, отраженными лучами, совершается та же эволюцiя женская, что и во Францiи: падаетъ раннiй бракъ, исчезаютъ галантные нравы, развивается охранительное идеалистическое воспитанiе. Это перiодъ, когда вымираютъ женскiе esprits forts, философки-вольнодумки XVIII стол?тiя, въ род? княгини Дашковой, всплывавшiя въ екатерининскiй в?къ странными островами-оазисами на мутномъ океан? всероссiйскаго нев?жества.

Вымираютъ не только лица, вымираетъ самый идеалъ честолюбиваго мужеподобiя, порождавшiй княгинь Дашковыхъ и ея многочисленныя копiи въ минiатюр?. Вымираетъ женскiй типъ, который, вырвавшись изъ душнаго периннаго пл?на допетровскихъ теремовъ и пьянаго пл?на ассамблей самого Петра Великаго, впервые взялся за умную книгу и попалъ въ разсудочныя объятiя Бейля, Даламбера, Гиббона, Монтескье. Онъ велъ переписку съ Гриммомъ, Дидро и Вольтеромъ, вдохновлялъ «Наказъ» Екатерины II, сочинилъ рядъ малоталантливыхъ, но умныхъ и злыхъ комедiй и сказку о царевич? Хлор?, обличилъ шарлатана «въ великомъ кофт?» Калiостро и, въ лиц? Дашковой, президентствовалъ въ «Россiйской Де-Сiянсъ академiи». У домашняго очага этотъ женскiй типъ и самъ жилъ несчастно: какому мыслящему существу могли дать счастiе странныя чудища, которыми сатирическая литература и мемуары изображаютъ намъ русскихъ мужей Х?III в?ка! – и д?лалъ несчастными свои семьи. В?рн?е будетъ сказать, что онъ былъ заживо мертвъ, пока оставался прикованнымъ къ домашнему очагу, и просыпался къ жизни, только разорвавъ ц?пь и опрокинувъ очагъ. Устраивая государственные перевороты, законодательствуя, объявляя и ведя войны, интригуя при двор? и посольствахъ, типъ русской политической авантюристики, за множествомъ вн?шняго интереса, р?шительно не им?лъ времени упражняться въ нравственномъ самосовершенствованiи. Философскiя схемы морали онъ принялъ на слово, усвоилъ отлично и цитировалъ, по надобности, съ большою и изящною находчивостью. Но съ собственными чувственными страстями, обуревавшими слабую плоть, покуда бодрствовалъ мощный духъ, боролся плохо. Поэтому, властвуя, онъ раздарилъ въ кр?пость своимъ любовникамъ чуть не полъ-Россiи, a въ обществ? отражался такимъ фантастическимъ спокойствiемъ уб?жденнаго разврата, что м?ткое слово итальянскаго историка, подхваченное впосл?дствiи Герценомъ, не безъ основанiя характеризовало русскiй XVIII в?къ, какъ «трагедiю въ публичномъ дом?». Женщина екатерининской эпохи – большой, возвышенный, образованный и благожелательный умъ, заключенный въ распутн?йшемъ и безстыдн?йшемъ т?л?. Теоретическая школа самоуправленiя, квартирующая въ совершенно не признающемъ управленiя, анархически буйномъ и первобытно чувственномъ организм?. В?къ высоконравственныхъ д?вочекъ, которыя, выростая, обращались въ куртизанокъ.

Прекрасныя слова, мысли и чувства доброд?тельной Софьи въ фонвизинскомъ «Недоросл?» развиваются, съ еще большимъ краснор?чiемъ, въ запискахъ самой Екатерины II и ея наперсницы Дашковой, – въ запискахъ любой изъ авантюристокъ эпохи, большого ли, малаго ли калибра. Н?сколько л?тъ назадъ мн? посчастлиижлось открыть анонимный манускриптъ – автобiографiю какой-то великосв?тской сыщицы Екатеринина двора[2 - Онъ напечатанъ въ моей книг? «Недавнiе люди» (Спб. 1901 г. Изд. Вольфа) подъ названiемъ «Таинственная корреспондентка».].

Эта госпожа, въ подломъ ремесл? своемъ, шага не сд?лаетъ, чтобы не оборониться красивымъ афоризмомъ Дидерота или сильною фразою Руссо. Русскiй XVIII в?къ ум?лъ отлично честно читать, мыслить, учиться, чувствовать, говорить и писать, но съ еще большимъ великол?пiемъ ум?лъ падать въ грязь и безпечно барахтаться въ луж?, слитой изъ вина, крови и афродизiастическихъ. напитковъ. Страшно сильныя, кр?пкiя выносливыя физически, эти богатырки XVIII в?ка, въ большинств?, прожили очень долгую жизнь и еще въ тридцатыхъ, сороковыхъ даже годахъ прошлаго стол?тiя смущали своихъ высоконравственныхъ и богомольныхъ выучекъ пословицами изъ «Кандида», моралью изъ «Фоблаза» и религiей по Бэйлеву лексикону. У большинства оставались позади дикiя бури страстей, a то и кровавыя пятна престушiенiй, но он? жили безъ раскаянiй, Не им?лъ ихъ и общiй образецъ, идеалъ и кумиръ эпохи авантюристокъ: цербстская принцесса, которая, безъ всякихъ правъ и возможностей, ум?ла сд?латься русскою императрицею и, хотя природная н?мка, создала, наполнила собою и воплотила, неразрывно связанный съ ея именемъ и образомъ, и удивительно русскiй, изъ русскихъ русскiй, блистательный и отвратительный в?къ. Он? не в?рили въ будущую жизнь и боялись смерти лишь какъ процесса конечнаго уничтоженiя, и умирали он? странно: на полу, въ неудобоназываемомъ м?ст?, какъ Екатерина II. И подъ незаряженнымъ пистолетомъ ночного разбойника Германа, какъ та Venus Moscovite, что впосл?дствiи стала ужасною «Пиковою дамою» Пушкина. Нельзя не сожал?ть, что ни одинъ изъ первоклассныхъ русскихъ писателей не занялся типомъ придворной авантюристки съ должнымъ вниманiемъ, и она осталась добычей уголовныхъ мелодраматическихъ лубковъ Сальяса, Всеволода Соловьева и, въ лучшемъ случа?, Л?скова и Данилевскаго. Во Францiи съ этимъ дворянскимъ покол?вiемъ полупендантокъ, полукуртизанокъ, своего рода «Матерей» стараго режима, покончила оптомъ трагедiя гильотины. У насъ он? измерли медленнымъ гнiенiемъ, часто самую смерть ихъ обращавшимъ въ грязную гримасу пошл?йшаго водевиля. Посл?дняя изъ нихъ, – Ольга Жеребцова, соучастница Палена и др. въ заговор? на жизнь Павла I, – дожила до встр?чи и знакомства съ молодымъ Герценомъ и оказала ему н?которую поддержку въ эпоху первой ссылки его.

II

Итакъ, Софья, – бывшая героиня «Недоросля», а впосл?дствiи ея величества камер-фрейлина, лежитъ безъ ногъ и умираетъ, презрительно ворча на новый в?къ, и ув?ренная, что Бонапарте только потому вышелъ въ императоры, что на св?т? н?тъ уже ни матушки-царицы, ни Потемкина, ни Суворова. Въ смежности съ им?нiемъ старухи тянется рядъ пом?щичьихъ влад?нiй средняго достатка, душъ по 300, по 400. Вотъ, наприм?ръ, деревня и усадьба бригадира Дмитрiя Ларина, выгодно женившагося въ Москв? на юной особ?, которая уже врядъ ли держала когда-либо въ н?жныхъ рукахъ своихъ хоть единую изъ полныхъ трезвою логическою сухостью и пряными галльскими остротами, любимыхъ книгъ своей екатерининской мамаши. Зато – «она любила Грандисона» и переписывала въ альбомъ чувствительные стихи Карамзина, Шаликова, a также монологи изъ трагедiй Озерова. Впосл?дствiи Гоголь, устами Хлестакова, разскажетъ намъ о дамскихъ альбомахъ много см?шного. Мы прочтемъ въ нихъ:

Дв? горлицы покажутъ
Теб? мой хладный прахъ,
Воркуя, томно скажутъ,
Что умерла въ слезахъ…

Прочтемъ ломоносовскую оду – «О, ты, что въ горести напрасно на Бога ропщешь челов?къ» и рядомъ – «Мы удалимся подъ с?нь струй»… Прочтемъ и:

Законы осуждаютъ
Предметъ моей любви,
Но кто, о сердце, можетъ
Противиться теб??

Дамскiе альбомы стараго добраго времени проклиналъ, какъ язву, Пушкинъ, надъ ними изд?вался И. С. Тургеневъ, въ нихъ на зло писалъ непристойныя двусмысленности Лермонтовъ. Между т?мъ, альбомы эти принесли много посмертной пользы именно т?мъ писателямъ, которые, при жизни, отъ нихъ больше вс?хъ страдали. Дамскiе альбомы жили страшно долго. Я, наприм?ръ, очень хорошо помню изъ своего д?тства альбомъ моей матери. съ благогов?йно переписаннымъ «Демономъ» Лермонтова, съ запретными политическими балладами Алекс?я Толстого, съ убитыми цензурою стихами изъ «Несчастныхъ» Некрасова, и т. п. Въ стран?, лишенной свободной печати, рукописная литература неистребима, и всякiй способъ ея распространенiя и сохраненiя заслуживаетъ глубокой благодарности потомковъ. Осм?янные дамскiе альбомы съ томными горлицами надъ хладнымъ прахомъ и съ челов?комъ, ропщущимъ на Бога, сберегли русской литерагур? огромную и лучшую долю Пушкина, Лермонтова, Рыл?ева, Полежаева, Грибо?дова, Огарева, – и именно дамскiе альбомы, потому что та часть поэтическаго творчества нашихъ корифеевъ, о сохраненiи которой позаботились мужскiя тайныя тетради, могла быть въ большинств? съ усп?хомъ позабыта безъ всякой потери для авторовъ, скор?е даже не безъ выигрыша въ ихъ репутацiи. Пушкинская ода «Вольность» и «Кинжалъ» ползли альбомнымъ порядкомъ почти 70 л?тъ! Если эти и имъ подобныя историческiя стихотворенiя не угасли безсл?дно, это – заслуга исключительно сафьянныхъ книжекъ съ серебряными застежками, куда съ любовью и трепетомъ переписывали ихъ женскiя руки – отъ подруги къ подруг? и изъ покол?нiя въ покол?нiе. Женская переписка отличается отъ мужской завидной точностью; она воспроизводитъ текстъ съ педантическою аккуратностью, весьма часто сохраняющею даже ошибки оригинала. Сличая, ходившiе по рукамъ въ шестидесятыхъ и семидесятыхъ годахъ, списки запретнаго романа «Что д?лать», мн? неоднократно приходилось встр?чать, повторенныя въ нихъ разными женскими почерками, одн? и т? же опечатки въ подлинномъ текст? журнала «Современникъ». Итакъ, простимъ госпож? Лариной ея альбомъ – т?мъ бол?е, что, какъ вс?мъ изв?стно, – пере?хавъ съ супругомъ въ деревню и переживъ въ ея кислой проз? первыя жестокiя разочарованiя отъ поэтическихъ вдохновенiй Ричардсона, Стерна, Мармонтеля, Карамзина и Шаликова, она очень скоро все позабыла: альбомъ, корсетъ, княжну Полину, стиховъ чувствительныхъ тетрадь, стала звать Акулькой прежнюю Селину

И обновила, наконецъ,
На ват? шлафрокъ и чепецъ.

Разум?ется, далеко не вс? русскiя сантименталки успокаивались съ тою же легкостью. Писемскiй въ своихъ великол?пныхъ очеркахъ о «Русскихъ Лгунахъ» вспоминаетъ св?жимъ преданiемъ, какими безобразными каррикатурами доживало свой праздный в?къ это странное женское покол?нiе. Оно подарило русскому обществу довольно много посредственныхъ и еще больше плохихъ писательницъ, изрядное количество старыхъ д?въ, которыхъ Наполеоновы войны оставили безъ жениховъ, a потому б?дняжки ударились въ пiэтизмъ и въ мистицизмъ, до хлыстовщины включительно; и н?сколькихъ способныхъ святошъ-интриганокъ, въ молодости игравшихъ роль при двор? Александра I или въ его иностранныхъ посольствахъ, a къ старости, обыкновенно, обращавшихся, старанiемъ отцовъ iезуитовъ, въ католичество и умиравшихъ гд?-нибудь въ Рим?, Лиссабон?, Моден?, разссорясь съ родными и отписавъ не малые миллiоны своимъ новымъ духовникамъ. Изъ этого же покол?нiя вышла Н. Дурова – знаменитая кавалеристъ-д?вица, воевавшая съ Наполеономъ, раненая при Бородин?. Нарочно отм?чаю ее, потому что воинственная экзальтацiя этой д?вушки очень исключительна. Кто читалъ «Войну и миръ» графа Л. Н. Толстого, не можетъ не обратить внимаыiя, какъ мало отражаются переживаемыя Россiей политическiя грозы эпохи на героиняхъ романа. Ихъ интересъ къ испытанiямъ войны весь исчерпывается т?мъ участiемъ, какое принимаетъ въ ней ихъ братъ, мужъ, любовникъ. Патрiотизмъ ихъ проявляется р?дко, неуклюже, книжными, напускными фразами: такова переписка княжны Марьи и Жюли Карагиной. У нихъ н?тъ ни государственной, ни обществевной идеи. Чувствуется, что между ихъ бабками, героинями «петербугскаго д?йства», ихъ матерями, вельможными одалисками и интриганками потемкинскаго лагеря, и ими легла полоса девяностыхъ годовъ. Сказалась капризная, старческая реакцiя одряхл?вшей Екатерины, сказался безумный Павловъ терроръ. Покол?нiе княжны Марьи Болконской, д?вицъ Буниной, Изв?ковой, сестеръ Поповыхъ, Татариновой, дочери Лабзина и другихъ ровесницъ – пришибленное, съ битыми, запуганными мозгами. Это дочери опальныхъ, a потому раздраженныхъ, оскорбленныхъ и крикливыхъ деспотовъ-отцовъ, разосланныхъ Павломъ отъ двора по глухимъ деревнямъ; это сестры и жены суровыхъ солдатъ, изъ которыхъ для лучшихъ и мятежныхъ духомъ воиновъ-аристократовъ, какъ толстовскiй князь Андрей Болконскiй, идеалъ – Наполеонъ Бонапарте, a для худшихъ гатчинскихъ выскочекъ, – всероссiйское страшилище, графъ Алекс?й Андреевичъ Аракчеевъ. Реакцiонныя эпохи, пресл?дуя гоненiями политическую и соцiальную мысль, направляютъ слабую часть общества, какъ въ посл?днее приб?жище, на безопасные пути субъективнаго самоанализа, которые, посл? всевозможныхъ вычурныхъ блужданiй, обычно приводятъ къ мистицизму. Имъ роковымъ образомъ и кончали чахлые умы, простуженные въ ранней юности морозами Павлова террора. Княжна Марья, д?вицы-поэтессы, ув?нчанныя академiей наукъ; пресловутая «д?ва Анна», дочь графа Алекс?я Орлова и первая жрица дикаго фанатика Фотiя; какiя-то высокопоставленныя монахини, таинственно исчезающiя за ст?нами захолустныхъ монастырей; Авдотья Глинка, пишущая поэмы-диссертацiи «о млек? Богородицы»; – арфа Мальвины, плачущей на гроб? Эдвина, арфа сiонскихъ гимновъ; пророчицы, гадальщицы, хлыстовщина госпожи Крюднеръ, хлыстовщина Екатерины Филипповны Татариновой, – таковы наимен?е дюжинные женскiе всходы Павловскихъ нивъ, сжатые Александровскимъ царствованiемъ. Остальныхъ – второй и третiй сортъ покол?нiя – показалъ Грибо?довъ въ «Гор? отъ ума». Пушкинъ въ строфахъ о Лариной, Гоголь въ дам? просто прiятной и дам? прiятной во вс?хъ отношенiяхъ, Толстой въ В?р? Ростовой и Эленъ Безуховой. Или оторванный отъ земля мистицизмъ, экстазы отвлеченной мысли, восторги самосозерцанiя и самоуглубленiя, самодовл?ющая религiя, пылающая къ небу какъ-то мимо мiра съ людьми и д?лами его, – или поразительно упрощенная, праздная пошлость, низводящая существо женщины къ совершенно животному прозябанiю. Не удивительно, что, при такихъ условiяхъ, грандiозная эпопея Отечественной войны прошла не только безъ русскихъ Деборъ и Юди?ей, но и почти безъ т?хъ милосердныхъ подвиговъ, которые, въ будущихъ войнахъ XIX в?ка, покрыли голову русской женщины лаврами безприм?рнаго самоотверженiя и сд?лали героизмъ состраданiя ея нацiональнымъ символомъ въ литературахъ вс?хъ цивилизованныхъ странъ и народовъ. Попытка Пушкина создать типъ д?вушки-аристократки 1812 года, вдохновенно пылающей патрiотизмомъ (Полина въ очерк? «Рославлевъ»), оказалась бол?е, ч?мъ неудачною. Да и то – Полина уже н?сколько моложе покол?нiя, о которомъ мы говоримъ, равно какъ и большинство героинь въ «Пов?стяхъ Б?лкина».

III

Возвратимся къ семейству Лариныхъ. Въ десятил?тiе 1800–1810 года, на которое Реми де Гурмонъ назначаетъ рожденiе «барышни», счастливая чета произвела на св?тъ двухъ дочерей, Татьяну и Ольгу. Имъ впосл?дствiи посвятитъ творческiе стихи Пушкинъ и музыку Чайковскiй. Давно прiемлется, что Татьяна Ларина въ русской литератур? – н?что въ род? Иверской Божiей Матери. «Евгенiй Он?гинъ» – ея житiе, a знаменитое «Я другому отдана и буду в?къ ему в?рна» – ея тропарь. Предъ нею служили молебны Б?линскiй, Тургеневъ, Достоевскiй: кто только не служилъ! Писаревъ, какъ яростный арабъ-иконоборецъ, рубнулъ Татьяну критическимъ мечемъ своимъ по лицу; изъ раны закапала кровь, но образъ неуничтожился. Благогов?нiе къ Татьян? странно дожило до XX в?ка, живущаго нравственными принципами и семейнымъ укладомъ, весьма отдаленными отъ ларинской морали. Никто здравомыслящiй въ наше время не дерзнетъ оковывать женщину страшнымъ зав?томъ Татьянина тропаря. Мы сознательно отвергаемъ мучительный и безполезный подвигъ в?рности по обязанности, какъ нравственное самоизнасилованiе и надругательство, противное чувству челов?ческаго достоинства. Самая возможность быть «отданною» возмущаетъ насъ за женщину, для которой мы горячо желаемъ и ищемъ семейной свободы и полового равенства на вс?хъ путяхъ жизни личной, общественной и политической. Н?тъ никакого сомн?нiя, что во взглядахъ своихъ на роль женщины въ семь? и государств? мы несравненно ближе къ поругателю Татьяны, Д. И. Писареву, ч?мъ къ ея вдохновенному творцу и къ влюбленнымъ толкователямъ, не исключая Б?линскаго. Почему же, при всемъ томъ, «разсудку вопреки, наперекоръ стихiямъ», н?жный образъ Татьяны сохранилъ свою таинственную власть надъ русскими умами даже до сего дня? Почему письмо Татьяны и «Он?гинъ, я тогда моложе, я лучше, кажется, была», до сихъ поръ съ восторгомъ твердятъ наизусть тысячи русскихъ д?вушекъ? Почему создать Татьяну для сцены – мечта каждой образованяой русской артистки? Почему въ 1880 году, когда истерическiй Достоевскiй на пушкинскихъ торжествахъ, при сбор? воедино чуть ли не всей русской интеллигенцiи, провозгласилъ Татьяну нацiонально-художественнымъ типомъ, ни разу не превзойденнымъ въ нашемъ литературномъ творчеств?, и сравниться съ которымъ можетъ, пожалуй, лишь Лиза въ «Дворянскомъ гн?зд?» Тургенева, – почему тогда, въ отв?тъ на это порывистое признанiе великаго писателя, залъ огласился громовыми апплодисментами и воплемъ общаго, признательнаго восторга?

Отв?та надо искать, конечно, не въ самой Татьян?, съ ея бол?е, ч?мъ скромнымъ вообще, a для насъ и совс?мъ уже сомнительнымъ подвигомъ – «другому отдана и буду в?къ ему в?рна». Отв?тъ – въ всторической перспектив?, въ томъ покол?нiи русскихъ женщинъ, къ которому принадлежала Татьяна и общiя благородныя черты котораго такъ генiально собралъ въ ея индивидуальности Пушкинъ. Татьяна сама по себ? – ничто, одна изъ безсчетно многихъ, скромная незнакомка. Но она въ нашей литератур?, для двадцатыхъ годовъ, – то же, что въ живописи портреы Веласкеза, который лицомъ совершевно неизв?стнаго вамъ гранда или кардинала воскрешаетъ и объясняетъ ц?лую эпоху. Мы любимъ въ Татьян? не то, что она сд?лала, но то, что могла сд?лать, мы любимъ въ ней ея, похожихъ на нее, ровесницъ и подругъ, которыхъ хорошо зналъ и дружески любилъ Пушкинъ, ея создатель, и предъ которыми благогов?йно преклоняется память вс?хъ, звающихъ страдальческую исторiю русской борьбы за свободу. Прекрасныя ровесницы Татьяны остались въ л?тописяхъ нашей культуры съ полнымъ глубокаго смысла историческимъ прозвищемъ «Русскихъ женщинъ». Подъ этимъ заслуженнымъ именемъ, проп?лъ имъ, сорокъ л?тъ спустя, восторженные гимны другой великiй поэтъ, предсказанный Пушкинымъ, какъ необходимость грядущаго гражданскаго в?ка. Стихъ Некрасова обратился съ сыновнею любовью къ тому покол?нiю, которое Пушкинъ восп?валъ, какъ ровесникъ, другъ, братъ, любовникъ, и сложилъ могучiя эпопеи о Трубецкой и Волконской. Жены декабристовъ! Незабвенны имена этихъ доблестныхъ Татьянъ въ гражданскомъ д?йствiи, схоронившяхъ, одн? – свою молодость, другiя – всю жизнь, рядомъ съ каторжными мужьями за ледянымъ Алтаемъ, въ Чит? и Нерчинск?, до сихъ поръ гордыхъ т?мъ, что они были н?когда освящены присутствiемъ «ссыльныхъ княгинь»! Фонвизинъ, Давыдова, Муравьевы, Нарышкина, Розенъ, Юшневская, Ентальцева, Поль, три сестры Бестужевыхъ, мать и сестра Торсона – вотъ мен?е изв?стныя подруги по несчастiю громко прославленныхъ Екатерины Трубецкой и Марiи Волконской. Пушкинъ, въ знаменитыхъ своихъ стихахъ къ Чаадаеву, мечталъ о времени, когда воспрянувшая отъ сна Россiя

На обломкахъ самовластья
Напишетъ наши имена!

Въ 1905 году мы им?емъ право твердо в?рить, что время это близко, оно наступаетъ, оно наступило… И, конечно, въ будущемъ русскомъ Пантеон?, выстроенномъ изъ «обломкомъ самовластья», огненными письменами засiяютъ на ст?нахъ, рядомъ съ строгими мужскими чертами декабристовъ, святые, н?жные лики ихъ в?рныхъ подругъ.

Неоднократно д?лались попытки – не разв?нчать «Русскихъ женщинъ»: это-то невозможно! – но ослабить политическое значенiе ихъ подвига, отрицать возможность въ нихъ гражданскаго самосознанiя и, сл?довательно, пониманiя той общественной службы, которую он? сослужили. Д?ло сводилось къ семейнымъ привязанностяыъ и доброд?телямъ, къ порыву молодой влюбленности, – словомъ, къ преданiямъ XVIII в?ка о Наталь? Шереметевой и Иван? Долгорукомъ или къ роману «Капитанской Дочки». Но теперь, посл? опубликованiя въ 1904 году подлиныыхъ записокъ М. Н. Волконской, вс? подобеня сомн?нiя должны умолкнуть. Я самъ еще недавно, въ одной своей стать? о декабристахъ[3 - См. 2-е изд. моего «Литературнаго Альбома» (Спб. 1907 г. Товар. «Общественная Польза»). Статья «Андрей Волконскiй и Серг?й Волконскiй».], заподозрилъ было аффектацiю 60-хъ годовъ въ знаменитыхъ некрасовскихъ стихахъ о Волконской, будто она, въ каторжномъ рудник?, -

Прежде ч?мъ мужа обнять,
Къ оковамъ его приложилась.

«Записки M. Н. Волконской», однако, подверждаютъ эту романтическую подробность свиданiя, и я, читая ихъ, испыталъ восторгъ ?омы – р?дкiй восторгъ быть пристыженнымъ въ своемъ недов?рiи по разсудку къ тому, чему сл?довало в?рить сердцемъ. Н?тъ, жены декабристовъ ушли въ Сибирь не только за мужьями своими, он? ушли и за д?ломъ мужей! Он? не только честныя, любящiя, преданныя супруги: он? – единомышленницы и нравственныя сообщницы.

И потому-то напрасно искать имъ параллелей въ XVIII в?к?. Он? всец?ло принадлежатъ ХІХ-му. Он?, какъ и мужья ихъ, д?ти великой французской революцiи и Наполеоновой грозы. Ta Наталья Долгорукая, съ которою сравниваютъ декабристовъ, еще старопокройная, полудикая «боярышня», прекрасная глубиною природнаго чувства, но чуждая культурнаго самоотчета. Декабристки – уже «барышни» въ той идеалистической посл?революцiонной метаморфоз?, какъ для Францiи подм?тилъ Реми де Гурмонъ. И въ высшей степени любопытво и характерно въ первомъ общественномъ движенiи – протест? русскихъ женщинъ, что къ нимъ примкнула и настоящая французская «барышня» – Эмилiя Ледантю, посл?довавшая въ Сибирь за женихомъ своимъ – Ивашевымъ и обв?нчанная съ нимъ въ каторжной тюрьм?. Быстрое увяданiе этого прекраснаго южнаго цв?тка въ нерчинскихъ морозахъ – одинъ изъ самыхъ трогательныхъ эпизодовъ въ трагедiи декабристовъ. Другая французская барышня, гувернантка князей Трубецкихъ, бросила горькiй укоръ спрятавшемуся диктатору неудачной революцiи:

– Постыдитесь, вы дома, когда ваши друзья умираютъ на площади, подъ картечью!

Трубецкой схватилъ фуражку и уб?жалъ, чтобы спрятаться въ другомъ м?ст?, гд? н?тъ обличающихъ француженокъ.

Слово «барышня» такъ плачевно опошлилось на Руси, что предъ современною публикою иочти неловко прим?нять его къ такимъ нацiональиымъ святынямъ, какъ жеыы декабристовъ. Помяловскiй и Писаревъ добили общественную репутацiю «барышни» презрительнымъ эпитетомъ «кисейная», и развитыя русскiя д?вушки открещиваются отъ титула «барышни», какъ отъ зл?йшей обиды. Что д?лать? Непрочны и недолгов?чны культурныя клички и опред?ленiя! В?дь, наприм?ръ, и назвать кого-нибудь сейчасъ «либераломъ» уже далеко не значитъ польстить, a «патрiотъ» сталъ и вовсе оскорбительною бранью. Но совершенно несом?нно, что было время – и долгое! – когда «барышня» была наверху жидкаго культурнаго слоя Россiи, и, наряду съ «барышнями», которыя били по щекамъ своихъ кр?постныхъ горничныхъ, существовала другая, гораздо бол?е интересная и благородная порода ихъ, которой влiянiе на русскiй прогрессъ можно изм?рить уже признанiемъ Пушкина и князя Вяземскаго:

– Это – наша настоящая публика!

Барышня – Наталья Николаевна Гончарова, загубившая жизнь Пушкина, барышая – жена Огарева, употреблявшая всю свою холодную и злую энергiю чтобы, разссорить мужа съ Герценомъ, но барышни же и Наталья Александровна Герценъ, и Татьяна Пассекъ, и «черноокая» Росетти, и Левашева, которую Герценъ описалъ съ такою трагическою простотою y гроба Вадима Пассека.

IV

Необходимо отм?тить еще одинъ д?вическiй типъ, введенный въ русскую жизнь тоже александровскимъ царствованiемъ и сыгравшiй въ русской женской эволюцiи огромную роль, сперва, пожалуй, отчасти положительную, впосл?дствiи – отрицательную и реакцiонную. Н?мк? Екатерин? II Россiя была обязана женскимъ типомъ образованной авантюристки. Н?мка же и постаралась объ уничтоженiи этого типа, противопоставивъ ему «институтокъ», воспитанныхъ вновь учрежденнымъ «в?домствомъ императрицы Марiи». Супруга Павла и мать Александра и Николая Первыхъ, императрица Марiя ?едоровна, урожденная принцесса Виртембергская, могла т?мъ бол?е высоко ц?нить достоинства семейныхъ доброд?телей, что въ своей собственной семь? ей пришлось очень долгое время уживаться, какъ съ подругами, съ любовницами своего державнаго супруга – Нелидовою и Лопухиною…. Эта женщина, несомн?нно, большого таланта и твердой воли, ненавид?ла екатерининскiй развратъ, но еще больше демократическiя в?янiя революцiи. Институты екатерининской эпохи были учрежденiями слишкомъ показными, чтобы стоило серьезяо считаться съ ихъ влiянiемъ, и очень часто обращались чуть не въ гаремы высокопоставленныхъ вельможъ, начиная съ самаго оффицiальнаго блюстителя ихъ И. И. Бецкаго. Императрица Марiя, справедливо памятуя, что типъ государства зависитъ отъ типа семейнаго очага, a типъ семейнаго очага – отъ типа управляющей имъ женщины, сд?лала институты разсадниками будущихъ домовладычицъ, напитанныхъ правилами патрiотизма и благодарнымъ восторгомъ къ самодержавiю. Собственно говоря, институтская реформа императрицы Марiи была первымъ широкимъ опытомъ того превращенiя воспитательной системы въ политическое заложничество общества государству, что семьдесятъ л?тъ спустя съ такимъ позорнымъ усп?хомъ возсiяла Россiи въ классической реформ? мужского образованiя графомъ Д. А. Толстымъ. Но рука Марiи ?едоровны была мягче, осторожн?е, тепл?е грубой бюрократической руки Толстого, да и масштабъ реформы значительно уже. То крушенiе латифундiй, которымъ Реми де-Гурмонъ объясняетъ паденiе ранняго брака во Францiи, началось и въ Россiи. Наполеоновы войны и 1812 годъ создали своеобразную экономическую революцiю. Обстроившаяся посл? французскаго пожара Москва становится «ярмаркою нев?стъ», и уже одна наличность подобной ярмарки указываетъ на ихъ плачевное перепроизводство: на свадебномъ рынк? женское предложенiе превышало мужской спросъ, и, сл?довательно, многимъ родителямъ необходимо нужна стала серьезная воспитательная страховка «товара» впредь до вождел?ннаго сбыта въ законный бракъ. Софья Павловна Фамусова – наилучшiй прим?ръ, что «комиссiя быть взрослой дочери отцомъ» была въ александровской семь?, д?йствительно, не изъ легкихъ. Да – что Софья Павловна Фамусова! Прелестная Наташа Ростова въ «Войн? и мир?» – не чета этой «срамниц?», а, между т?мъ, какими бурями налетной страсти атаковалъ ея д?вичество пламенный темпераментъ! Катринъ Ерапчикъ въ «Масонахъ» Писемскаго и Глафира Львовна въ «Кто виноватъ» Герцена, Наталья Павловна въ «Граф? Нулин?» и Наталья Дмитрiевна Горичъ въ «Горе отъ ума» – вотъ литературныя разновидности покол?нiя, которое нев?стилось и вы?зжало въ св?тъ въ то время, какъ Татьяна и будущiя жены декабристовъ еще играли въ куклы.

Скандальная хроника 1800–1820 годовъ полна д?вическими романами, далеко не платоническими, при участiи, въ качеств? первыхъ любовниковъ, не только смиренномудрыхъ Молчалиныхъ, но и дворовыхъ кучеровъ, поваровъ, араповъ. Традицiи животнаго разврата бабокъ и сантиментальной влюбчивости матерей см?шались въ этомъ первомъ русскомъ женскомъ покол?нiи позднихъ браковъ и вывели изряднаго урода. Марiя ?едоровна протянула дворянству руку помощи съ педагогическою уздою на буйные пережитки XVIII в?ка, и дворянство приняло помощь съ жив?йшею благодарностью. «Вдовствующая императрица Марiя» – популярное имя двухъ царствованiй. Въ восьмидесятыхъ годахъ прошлаго стол?тiя можно было часто встр?тить стариковъ и старухъ, вспоминавшихъ о ней съ восторгомъ, какъ объ «ангел? на земл?» и «матери русской нравственности». Главная ц?ль императрицы – соединить будущiя женскiя покол?нiя русскаго дворянства въ монархическую лигу, беззав?тно преданную династiи ея сыновей – сначала удалась въ совершенств?. Мемуары институтокъ Александровскаго и Николаевскаго времени дышатъ фанатизмомъ почти идолопоклонства, какого-то къ императорскому трону и къ императорской семь?. Чрезвычайно любопытны въ этомъ отношенiи оглашенныя въ девяностыхъ годахъ прошлаго стол?тiя «Записки старой смолянки». Смольный институтъ былъ неутомимою лабораторiей женскаго монархическаго экстаза. Языкъ старыхъ смолянокъ – невыносимо надутая, слащаво-восторженная проза, непрерывный акафистъ царямъ съ палатою и воинствомъ ихъ. Это – монологи изъ драмъ Кукольника, цитаты изъ романовъ Загоскина, страницы Греча и Булгарина, противоестественно перенесенныя изъ плохой и скучной литературы въ еще скучн?йшую жизнь. Особенно обожаемъ былъ въ институтахъ Александръ I. Все въ т?хъ же «Русскихъ лгунахъ» Писемскiй разсказываетъ о старой институтк?, которая со смертью Александра I какъ бы р?шила, что теперь и мiру конецъ, и «не признала» вошедшихъ на престолъ ни цесаревича Константина, ни Николая Павловича. Когда ей надо было обратиться къ Николаю съ какою-то просьбою, старуха адресовала письмо: «Брату моего государя». Наилучшiй типическiй портретъ александровскихъ институтокъ, усовершенствованныхъ муштрою Марiи ?едоровны, даетъ въ «Быломъ и Думахъ» А. И. Герценъ. Позволю себ? выписать эти строки. «Л?тъ пятидесяти, безъ всякой нужды, отецъ моей кузины женился на застар?лой въ д?вств? воспитанниц? Смольнаго монастыря. Такого полнаго, совершеннаго типа петербургской институтки мн? не случалось встр?чать. Она была одна изъ отличн?йшихъ ученицъ, и потомъ классной дамой въ монастыр?; худая, б?локурая, подсл?пая, она въ самой наружности им?ла что-то дидактичное и назидательное. Вовсе неглупая, она была полна ледяной восторженности на словахъ, говорила готовыми фразами о доброд?тели и преданности, знала на память хронологiю и географiю, до противной степени правильно говорила по-французски, и таила внутри самолюбiе, доходившее до искусственной iезуитской скромности. Сверхъ этихъ общихъ чертъ «семимаристовъ въ желтой шали» она им?ла чисто невскiя или Смольныя. Она поднимала глаза къ небу, полные слезъ, говоря о пос?щенiяхъ ихъ общей матери (императрицы Марiи ?едоровны), была влюблена въ императора Александра и носила медальонъ или перстень съ отрывкомъ изъ письма императрицы Елизаветы: «Il a repris son sourire de bienveillance!». Типу этому суждена была страшная и вредная живучесть: еще въ восьмидесятыхъ годахъ Салтыковъ нашелъ не позднимъ обратить противъ него свои стр?лы.

И, за вс?мъ т?мъ, институтское воспитанiе внесло въ русскую новую жизнъ много новыхъ дрожжей, которыя, перебродивъ, подняли, въ конц? концовъ, совс?мъ не то т?сто, какого добивалась чадолюбивая императрица. Если мы обратимся къ забытой беллетристик? тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ, то увидимъ институтку героинею въ большинств? тогдашнихъ романовъ и пов?стей, a Погор?лъскiй (графъ Перовскiй) создалъ настоящiй апо?еозъ институтки въ своей «Монастырк?». Институтка – царица воображенiя авторовъ перваго николаевскаго десятил?тiя. При этомъ легко зам?тить, что почти никогда институтка не изображается счастливою. Попавъ въ условiя д?йствительной русской жизни, она похожа. на молодую пери, для которой рай остался уже позади, a кругомъ и впереди – юдоль зр?лищъ, способныхъ наполнять ея сердце лишь ужасомъ, скорбью, отвращенiемъ. Институтка всегда жертва подлости, грубости, обмановъ, недостойныхъ сплетенъ, насилiя, она всюду чужой челов?къ во враждебномъ лагер?, она только и д?лаетъ, что страдаетъ и тоскуетъ. Разум?ется, не монстры – въ род? описаннаго Герценомъ – вдохновляли Марлинскаго и его школу на подобныя идеализацiи, и въ общемъ житейскомъ положенiи институтки было, какъ видно, и впрямь что-то способное вызывать искреннее сочувствiе доброжелательныхъ людей. Для институтокъ, трижды въ поэм?, изм?нилъ сатирическому см?ху своему авторъ «Мертвыхъ душъ». Онъ долженъ былъ хорошо знать ихъ, потому что самъ былъ преподавателемъ исторiи въ Патрiотическомъ институт? и, очевидно, сохранилъ о нихъ доброе воспоминанiе, такъ какъ, за исключенiемъ жены Манилова, институтки Гоголя написаны съ какою-то жалостливою симпатiей; въ нихъ чувствуются «голубки въ черной ста? вороновъ».

Политическая ошибка императрицы Марiи ?едоровны, которою сломались результаты ея педагогическихъ плановъ, заключалась въ томъ, что, въ качеств? образованной и офранцуженной н?мки, она не ум?ла вообразить себ? современное ей россiйское дворянство во всей его первобытной прелести. A потому и не предчувствовала роковой пропасти, какую щегольское институтское воспитанiе выроетъ между ея духовнымя дочерями и столбовою дворянскою семьею, куда этимъ заложницамъ суждено рано или поздно возвратиться. Она не приняла въ разсчетъ глубокаго и мрачнаго нев?жества рабовлад?льческой Россiи. Сотни д?вушекъ, получившихъ въ строго-охраняемыхъ институтскихъ ст?нахъ – какого бы тамъ ни было направленiя, но европейское, идеалистическое и сантиментальное воспитанiе, по окончанiи курса выбрасывались въ дикую, полуграмотную, чувственную, жестокую, пьяную орду родни, которая, даже при самыхъ лучшихъ и добродушныхъ своихъ нам?ренiяхъ, возмущала д?вушку органическимъ несоотв?тствiемъ со вс?ми добрыми чувствами и мудрыми правилами, непреложно воспринятыми ею изъ институтской морали. Сотни д?вушекъ чувствовали себя въ родительскихъ семьяхъ не лучше, ч?мъ Данiилъ во рву львиномъ. Чуть не каждый бракъ повторялъ старинную исторiю дикаря Ингомара и его греческой пл?нницы – съ тою лишь разницею, что y насъ не пл?нница возвышала до своей культуры влюбленнаго Ингомара, какъ разсказываетъ красивая легенда, а, наоборотъ, россiйскiй Ингомаръ мало-по-малу низводилъ пл?нницу до своего зв?ринаго уровня скукою барскаго безд?лья, a то и просто благословенгымъ дворянскимъ кулакомъ. Царствованiе Николая I – классическая пора несчастныхъ браковъ и «непонятыхъ» женскихъ натуръ. Въ стонахъ семейныхъ трагедiй зачались многiе будущiе борцы женскаго вопроса, и, въ числ? ихъ, на первомъ м?ст? надо вспомнить Некрасова, всю жизнь неразлучнаго съ страдальческимъ образомъ «Матери». Женское недовольство разлилось по семьямъ крiпостниковъ волною справедливаго возмездiя; жены чувствовали себя выше мужей, рабыни брака презирали своихъ повелителей и роптали. Никто изъ русскихъ классиковъ не оставилъ бол?е яркихъ и потрясающихъ картинъ брачнаго разлада въ дореформенномъ дворянств?, какъ А. ?. Писемскiй. «Боярщина», «Богатый женихъ», «Масоны», «Люди сороковыхъ годовъ», «Тюфякъ», даже первая, автобiографическая часть «Взбаломученнаго моря» – сплопшой, непрерывяый вопль за русскую женщину, принижаемую и оскорбляемую въ неравномъ брак?. Нигд? знамя жеяской свободы, поднятое вдохновенною Жоржъ Зандъ, не было встр?чено съ такою радостью, какъ въ Россiи. Все, что было сильнаго въ русскомъ литературномъ и научномъ мiр?, вид?ло въ Жоржъ Зандъ свою пророчицу и примкнуло къ неи словомъ и духомъ. Посл? Байрона не было иностраннаго писателя съ бол?е нагляднымъ влiянiемъ на русскую литературу, ч?мъ Жоржъ Зандъ. Б?линскiй, Герценъ, Тургеневъ, Салтыковъ, Писемскiй, Достоевскiй, при вс?хъ своихъ индивидуальныхъ и групповыхъ различiяхъ, одинаково сходились въ жоржъ-зандизм?, съ одинаковою энергiей проводя въ жизнь принципы великой французской пропов?дницы. Такой усп?хъ, конечно, объясняется, прежде всего, хорошо подготовленною почвою, обилiемъ русскихъ сердецъ, накип?вшихъ горькими слезами брачнаго разлада. Начиняя своихъ питомицъ въ житейскiй путь-дорогу вс?ми доброд?телями, не прикладными къ русской дворянской современности, в?домство императрицы Марiи безсознательно готовило крахъ дворянской семьи и, тяжкими разочарованiями, накопляло горючiй матерiалъ для приближающихся шестидесятыхъ годовъ: воспитывала рекрутовъ отчаянiя въ будущую армiю женской эмансипацiи.

Всякая деспотическая школа заключаетъ въ себ? уже то самоубiйственное начало, что она – школа: лабораторiя политической тенденцiи. Истинно-спокойно и безопасно для себя деспотизмъ можетъ управлять только совершенно безразличнымъ политическимъ челов?ческимъ стадомъ. Пресловутый девизъ николаевской цензуры, что правительства нельзя ни порицать, ни одобрять, для насъ звучитъ дикимъ абсурдомъ, но, съ самодержавной точки зр?нiя, онъ – очень д?льный, логически правильный и практичный девизъ. Обращая институтокъ въ фанатичекъ самодержавiя и православiя, Марiя ?едоровна и ея посл?дователи, опять-таки, безсознательно нарушали этотъ девизъ: он? привили русской д?вушк? н?что, – до институтовъ, ей совершенно чуждое, – опред?ленныя политическiя уб?жденiя и, главное, потребность въ политическихъ уб?жденiяхъ, привычку и жажду им?ть ихъ. Разум?ется, политическiя уб?жденiя институтокъ были въ пользу самодержавнаго режима, но, во-первыхъ, гд? уб?жденiя, тамъ и критика, а, во-вторыхъ, гд? уб?жденiя, тамъ и позывъ д?йствовать. Столкновенiе съ наглядностями кр?постной Россiи обостряло критическiй процессъ въ сотняхъ молодыхъ, отзывчивыхъ на добро и правду, сострадательныхъ душъ, и ложные кумиры падали, a истинные боги приходили. Мы вид?ли Герценову каррикатуру патрiотической институтки, но – н?сколькими страницами ниже тотъ же Герценъ съ любовью и восторгомъ говоритъ о другой институтк? изъ Смольнаго монастыря, потому что этой умной и энергичной особ? онъ обязанъ свободолюбивымъ воспитанiемъ своей жены – этой прелестной Натальи Александровны, чей поэтическiй образъ навсегда останется въ русской литератур? такимъ же грустно благоуханнымъ цв?ткомъ, какъ въ н?мецкой – д?вушка Гейне. Безцеремонное въ насилiяхъ надъ личностью челов?ка, царствованiе Николая I вело къ монархическимъ разочароваиiямъ тысячи матерей, женъ, сестеръ, дочерей, нев?стъ, оскорбленныхъ и обездоленныхъ государственнымъ Молохомъ. Одна изъ любопытн?йшихъ вспышекъ тайной женской оппозицiи, инстинктивнаго отвращенiя къ правительсгву, – стихотворенiе «Насильный бракъ», совершенно неожиданно, почти непроизвольно сорвавшееся изъ-подъ патрiотическаго пера графини Е. Ф. Растопчиной и больно уязвившее Николая, какъ прозрачный и обидный памфлетъ на его политику въ Польш?. Въ «Людяхъ сороковыхъ годовъ» Писемскiй, въ лиц? Мари, очень просто и правдоподобно уясняетъ намъ превращенiе институтки-монархистки въ передовую женщину пятидесятыхъ и шестидесятыхъ годовъ. Передовыя писательницы эпохи – Хвощинская, Жадовская, Марко Вовчекъ – бывшiя институтки. Страшный севастопольскiй разгромъ самодержавiя ускорилъ и обострилъ процессъ разочарованiя. Его можно считать эрою, когда слово «институтка» принимаетъ обидное значенiе существа, безнадежно отравленнаго искусственно привитою патрiотическою сл?потою, сословнымъ чванствомъ, идеалистическимъ сантиментализмомъ – вс?ми нравственными тормозами изъ педагогическаго арсенала старинной реакцiи. Но, собственно-то говоря, Герценовы монстры были уже далеко не правиломъ, a скор?е исключенiемъ, и репутацiя институтскаго ц?лаго терп?ла за часть. Институтки, въ род? гувернантки Натальи Александровны, и развитыя ими ученицы звали и вели свой в?къ къ совс?мъ другому берегу. Именно десятил?тiе пятидесятыхъ годовъ показало, что, потерявъ одну половину своего воспитанiя: дутый политическiй идеалъ, русская д?вушка развила въ себ? другую, драгоц?нную половину: политическiй характеръ, – способность, потребность и готовность къ общественной работ?, огромную статическую энергiю будущей политической д?ятельности. Если мы обратимся къ изящной литератур? того времени, – то любимая, общая, истинно злободневная и глубоко волнующая общество, схема ихъ почти неизм?нно одна и та же y вс?хъ корифеевъ эпохи: y Typгенева, y Гончарова, y Писемскаго. Д?вушка, сильная характеромъ, но слабая знанiемъ, ищетъ выхода изъ эгоистическаго сытаго прозябанiя въ самоотверженную д?ятельность на благо общее и проситъ помощи y краснор?чиваго мужчины. богато одареннаго талантами и знанiемъ, но слабаго характеромъ и безъ настоящаго аппетита къ политическому труду. Это – Ольга и Обломовъ въ «Обломов?», это – Шаликовъ и В?ра въ «Богатомъ жених?», это – Настенька и Калиновичъ въ «Тысяч? душъ», это – Саша и баринъ въ «Саш?» Некрасова. это – знаменитыя «тургеневскiя женщины» и тургеневскiе же «лишнiе люди». Отрицательно покаянное отношенiе къ мужскимъ характерамъ образованнаго барства, начатое Пушкинымъ, продолженное Лермонтовымъ, достигло своего апогея y реалистовъ пятидесятыхъ годовъ и, въ особенности, y Писемскаго, пропитавшаго свой стихiйный талантъ глубочайшимъ благогов?нiемъ къ современнымъ ему новымъ женщинамъ и ядовит?ишимъ презр?нiемъ къ мужчинамъ. Жал?ть «лишнихъ людей» началъ лишь Тургеневъ, но вывести ихъ изъ этого плачевнаго званiя, все-таки, не могъ. Чтобы соединять энергическихъ русскихъ д?вушекъ любовными узами съ достойными ихъ людьми, русскимъ реалистамъ приходилось приб?гать къ прiемамъ совс?мъ не реалистическимъ: выписывать изъ Болгарiи фантастическихъ заговорщиковъ (Елена и Инсаровъ въ «Наканун?»), или выдумывать какихъ-то сверхъ естественно-д?ловитыхъ н?мцевъ (Ольга и Штольцъ въ «Обломов?»).

V

Севастопольскимъ разгромомъ кончился дворянскiй перiодъ русской культуры. Буря всколыхала русское море до дна, во вс?хъ слояхъ его. Непочатыя глубины пошли наверхъ. Кр?постное право зашаталось и рухнуло. Россiя не могла и не хот?ла бол?е оставаться государствомъ ни военнымъ, ни дворянскимъ. Кличъ всесословности проносится надъ страною, вызывая къ жизни рядъ либеральныхъ, уравнительныхъ реформъ Алексавдра II. Развитiе ихъ непродолжительно. Ч?мъ дал?е, т?мъ бол?е самодержавное правительство чувствуетъ себя на пути ложномъ, – едва дана реформа, какъ въ ней уже раскаиваются и пытаются ограничить ее попятными м?рами. Къ концу шестидесятыхъ годовъ маски сброшены: правительство Александра II повернуло къ открытой реакцiи. Но было поздно да и никогда не было рано: время требовало своего, выросшее и огромно расширенное общество искало правъ, и когда монархiя отказалась довершить реформы, ихъ взялась дать Россiи революцiя. Для нея кончился легендарный перiодъ романтической красоты, начатый декабристами и продолженный лондонскими изгнанниками. Революцiя изъ литературы перешла въ жизнъ и потребовала къ отчету и въ свои ряды вс?хъ, кто въ нее в?рилъ. Она кипитъ полв?ка, тяжкими героическими жертвами слагая свои мученическiя поб?ды и все, что сохранилось и вновь выростаетъ порядочнаго въ политическомъ стро? Роесiи, обязано своимъ происхожденiемъ ей, потому что вынуждено страхомъ предъ нею. Мы живемъ въ самый обостренный ея перiодъ, наибол?е мученическiй и наибол?е поб?доносный. Хочется в?рить, что близко берегъ. Хочется в?рить, что вс? частичныя поб?ды революцiи скоро сольются въ одной великой общей поб?д?, которая осв?титъ наше отечество солнцемъ народнаго правительства, свободно сложеннаго вс?ми расами, нацiями, испов?данiями, сословiями и профессiями великой русской громады, въ равномъ представительств? обоихъ половъ.

Оглянемся на колоссальную роль женщины въ воинственномъ пятидесятил?тiи русской революцiи. Дворянскiй политическiй крахъ заставилъ искать другихъ общественныхъ слоевъ, куда бы перем?стить надежды Россiи, не только т?хъ великихъ «кающихся дворянъ», которымъ русскiй народъ обязанъ первыми программами и кодексами своея свободы, – необходимость устремиться въ глубь отчасти понимали и люди правительства. Пятидеслтые годы – счастливая пора изученiя русской народности. Литературная группа беллетристовъ-этнографовъ, покровительствуемая великимъ княземъ Константиномъ Николаевичемъ, славянофилы «Русской Бес?ды», поб?доносные семинаристы и разночинцы прогрессивныхъ группъ равно ищутъ вародныхъ слоевъ, годныхъ подъ фундаментъ новаго общественнаго зданiя.

Ищутъ народности географически, ищутъ ея сословно и, по пути, открываютъ женщину низшихъ русскихъ классовъ – забытую чуть не съ в?чевыхъ временъ. Островскiй находитъ ее въ купечеств? и пишетъ «Грозу», прив?тствуемую Добролюбовымъ, какъ «лучъ св?та въ темномъ царств?». Писемскiй – въ крестьянств? и создаетъ «Горькую судьбину», которую, и сорокъ л?тъ спустя, невозможно смотр?ть безъ волненiя. Марко Вовчекъ пишетъ протестующую поповну. Мельниковъ-Печерскiй одною рукою, чиновичьею, беретъ взятки съ раскольниковъ и ломаетъ старообрядческiя часовни, a другою, литераторскою, славитъ игуменiй и скитницъ той самой двуперстной в?ры, которую онъ гонитъ, какъ богатырскiя кряжевыя натуры, полныя нетронутой почвенной силы: какiя-то Мар?ы-посадницы будущаго! Помяловскiй бросился съ «Молотовымъ» и «М?щанскимъ счастьемъ» въ мелкое чиновничество, выбранился по пути «кисейною барышнею», но и зд?сь нашелъ и Надю, и Леночку, св?жiя, д?вственныя силы большого характера, ищущiя новой жизни. Сразу всплыла со вс?хъ угловъ русская женская жизнь, таившаяся подъ спудомъ, и всюду, на вс?хъ пунктахъ жизни, оказалась она одинаково полною громкаго протеста, одинаково ищущею выхода изъ мрака къ св?ту, одинаково враждебною насилiямъ старины и алчущею свободы, знанiя и самостоятельной д?ятельности. Сводя счеты съ царствованiемъ Николая I, наблюдатели съ изумленiемъ вид?ли, что на 7.000 кр?постныхъ, сосланныхъ въ Сибирь по вол? пом?щиковъ, было бол?е трети женщинъ. Въ 1819 г., въ чугуевскомъ бунт?, женщины вели возставшихъ казаковъ. 29 изъ этихъ воительницъ были брошены подъ розги и ни одна не попросила пощады. Когда одного изъ зачинщиковъ запороли на смерть, старуха-мать его – въ присутствiи генераловъ-палачей – подвела внуковъ къ трупу отца:

– Учитесь, хлопцы, y батька умирать за громаду!