Лелег

Лелег
Александр Лобанов

Эпопея «Лелег» включает в себя пять книг. Главный герой, выпускник военно-медицинской академии Геннадий Савватиев, начинает офицерскую службу у Белого моря на Канином полуострове. Боевая задача его войсковой части – розыск и уничтожение отработавших боковых двигателей космических ракет. В книге «Дважды капитан Советского Союза» молодой офицер впервые сталкивается с превратностями своей нелёгкой профессии. Основная тема – конфликт с заместителем командира по тылу, негодяем и пьяницей, легко идущим на должностные преступления, которые с лёгкостью прикрываются вышестоящим начальством. Врач, отстаивая справедливость, идёт против их всех. И теряет звёздочку. У современного читателя появляется понимание, что гнилостное разложение началось не в Российской армии при Ельцине, а гораздо раньше.

После увольнения из СА события переносят героя в цветущую Молдавию. 1990-й год. В жизнерадостной песенной республике наступают смутные времена, вторжение националистической идеологии при попустительстве московских властей. Принимаются дискриминационные законы о языках. Изгоняются русскоязычные. Геннадий Савватиев с семьёй поселяется в городке Рыбница. Полоска левобережья Днестра до границы с Украиной стала вскоре непризнанной Приднестровской Молдавской Республикой. Три государственных языка. Ими и обозначена республика на государственном гербе. «Република Молдовеняскэ Нистрянэ» – по-молдавски. Так автор назвал третью книгу эпопеи.

В книге «Черногуз мятежный» автор углубляется в историю города Рыбницы. События захватывают семнадцатый век. Боярин Рындин, разведчик, уникальный боец, обладающий сверх способностями, по приказу царя ставит на Днестре крепость. Книга изобилует военными приключениями.

Участие в вооружённом конфликте 1992 года главного персонажа, его преданных друзей Романа Лебедева, Владислава Богатырькова, Сергея Третьяка, гвардейцев третьего мотострелкового батальона гвардии, незабываемого комбата Титаренко описывается в книге «Приднестровец».

В романе постоянно прослеживается историческая связь между поколением нынешним, персонажами семнадцатого века, участниками гражданской войны, основные события которой в романе происходят на Украине и Приднестровье. Возникают личности Петра Сагайдачного, Богдана Хмельницкого, Симона Петлюры, комкора Григория Котовского, поручика Броже и командира легендарного националистического полка Чёрных Запорожцев Петра Дьяченко.

Особым контекстом выписана необычная, нежная любовь главного героя и девушки Елены, ставшей верной офицерской женой, пережившей и стойко выдержавшей все перипетии нелёгкой их совместной судьбы. Как и необычны любовные сюжеты из жизни боевых друзей – Ольги и Влада, Романа и его молодой невесты. В книге «Приднестровец» описаны события сражений за города Бендеры, Дубоссары, интересен момент захвата румынами российского полка в селе Кочиеры. Показана роль в разрешении конфликта на Днестре братьев Лебедей, Александра, командующего 14 армией, и Владимира, командира 300-го парашютного полка ВДВ, расквартированного в Кишинёве.

«Есть ли оно вообще, будущее?» – рассуждает один из героев «Приднестровца». Автор, задавшись этим вопросом, воплощает свои размышления, чаяния, сопереживания в представленном романе-эпопее «Лелег».

Александр Лобанов

Лелег. Роман-эпопея

Аисты сидят на крыше
И вытягивают шеи.
Они всех выше,
И им виднее.

    Николай Гумилёв

© Издательство «Перо», 2023

© Лобанов А. А., 2022

Александру Лобанову

Форма офицерская мужчину
Украшает, разве есть сомнения.
Золотой октябрь листает годовщину
Твоего счастливого рождения.
Для меня, для близких, для России
Дал Господь наш нового прозаика.
Вот роман свой про Молдавию осилишь
И поймёшь, что это за мозаика.
Удивляться я тебе не перестану;
Никогда ты не был обывателем.
Только в прошлом дважды капитану
Суждено в России стать писателем.
А октябрь такой красивый месяц
С русскою натурой поэтической.
И недаром все слова на месте
В новой эпопее исторической.
Там и степь горняцкая, и кони,
И любовь со сладкою отравою.
Есть в тебе отцов калганов корень
И цветы, рождённые Полтавою.
Офицер, романтик и отшельник
С золотым налётом балагурости.
На таких, как ты, надеть ошейник
Невозможно в старости и в юности.
Ты как камень посреди стремнины
Жизненной со всеми лихоманками.
И берёзы густо именины
Осыпают жёлтыми охапками.

    7 октября 2008 года
    Владимир Подлузский

Книга I

Черногуз мятежный

Предисловие

Капитан Савватиев шёл по длинному, гулкому коридору штаба, неопределённо при этом усмехался, как-то сразу вдруг вспомнив обо всём, и серьёзном, и несерьёзном, судьбой привязавшем его к этой фискально-административной органолептике сложнейшего армейского организма, именуемого в штатных структурах Министерства обороны как войсковая часть. Теперь в прошлом. Всё уже в прошлом. Проходя мимо Знамени, привычно козырнул. Солдат, стоявший на Первом посту, никак не отреагировал, поскольку представлял в данный момент восковую фигуру с остекленевшими глазами, не шатающуюся, строго, сквозь даже сон, соблюдающую уставную вертикаль.

Примкнутый к автомату штык-нож кончиком упирался сантиметрах в двадцати над головой в полировку, образуя устойчивую фигуру в виде прислонённой к стене треноги. Стоячая лежанка. Полировка исцарапана до безобразия. Но этого никто не замечал, кроме Савватиева. Доктор видел всё, что не вписывалось в рамки санитарных норм. И царапины эти невзрачные, и засохшие слизистые корки на изнанке штор и, прости господи, полотнища самого Знамени. Бойцы, чтобы не сразу уснуть, до самозабвения ковыряются в носу. Вместо носового платка, который надо ещё извлечь, очень удобно пользовать бархатный материал. Никакого кощунства. Если что, за это Знамя каждый отдаст жизнь, не задумываясь. Оно родное. Подумаешь, корочки. Их ведь не видно. А доктор сволочь!

Кстати, Савватиев в своё время доложил, на что начальник штаба криво усмехнулся, мол, ерунда какая, про себя подумав, чем ещё на Первом посту заниматься, все мы в своё время ковырялись. Но шторы велел выстирать, знамя отчистить и поместить под плексигласовый колпак. Однако в отношении пресловутого ковыряния радикальных мер придумать не получилось, и через неделю шторы вновь покрылись гаденькими струпьями отеческого бескультурья. Военная медицина тут оказалась абсолютно бессильна. Он шёл сдавать в строевую часть добросовестно заполненный всеми необходимыми подписями, личными печатками обходной лист. И на свободу с чистой, как говорится, совестью. Служил верой-правдой, уходил с тяжёлым сердцем. Тогда ему казалось, что никому эта вера-правда не нужна. И что такие, как он, – обыкновенные белые вороны, которым перспектива одна: быть заклёванными.

– Петрович, напомни, каким военкоматом призывался?

Строевик Сашка Писалёв, прапорщик, неплохой в общем-то парень, достал личное дело, приветливо сверкнул золотыми коронками, и это было совершенно искренне, он доктора уважал, они считались добрыми приятелями, поскольку Сашка слыл эрудированным, смышлёным и, в отличие от основной массы сословия, к коему принадлежал, имел два высших образования, увлекался греческой историей и мифологией, легко оперировал сведениями из до нашей эры, даже знал, кто такие лелеги, доисторическое племя, названное по имени Лелега, сына Посейдона и богини Ливии, первой Римской императрицы. Плюс интеллигентные манеры и соответственно приятное лицо. Бывало в порывах душевного подъёма, возникавшего при спорных обсуждениях тех или иных жизненных коллизий, Александр величал Геннадий Петровича именно Лелегом, намекая, что сей персонаж чрезвычайно необыкновенен. Что, пребывая в человеческом облике, Лелег обладал качествами высшего порядка, людям не присущими. «Ну, точно, как ты, Петрович, тебя и гнобили, и унижали, и звания лишал и, а ты всё одно выше всех и духом, и характером, и лёгок в полёте, истинно Лелег. Кстати, издревле греки, фракийцы, весь балканский регион, заметь, и молдаване, лелегами называют аистов, птицу удивительную, непредсказуемую и неповторимую. А в Украине лэлэками. Почти одинаково». Офицером не стал по причине злодейского почечуя[1 - Почечуй – геморрой.], его оперировали, не совсем успешно, отчего ВВК[2 - Военно-врачебная комиссия.] категорично воспротивилась. Савватиеву было душевно общаться с ним.

– А, вот, нашёл… Пролетарским РВК Донецка, туда дело высылать?

– Саш, не знаю, – Геннадий рассеянно оглядел комнату, скользнул взглядом по многочисленным полкам, уставленным массивными папками с приказами, инструкциями, по сейфу с личными делами, задержался на зарешёченном окне, некоторое время с полным, ему не свойственным безразличием, рассматривал грязные разводы на стёклах, потом перекинул взгляд за окно на уютную аллейку, что весело пестрела осенней листвой около тыловой службы, деревянный домишко которой маячил обособленно посреди стоявших в разнобой, вне аллеи, осин, ёлок, уже озолотившихся берёз. – Мать собирается к дочери, сестрице моей, в Полтаву, жильё на обмен выставила. Ты же знаешь, в Донецке совсем неспокойно, забастовки, митинги, перебои со снабжением. Здесь останусь, на полигоне. Тут хоть квартира. А там кому я нужен?

– Лети, дорогой, не заморачивайся, ведь ты Лелег! Одноклассников проведаешь. Это же здорово. Обратно помолодевшим вернёшься, – Писалёв невольно проследил за взглядом капитана, и в его глазах на мгновение отразились блёстки позолоты, которая в эту самую секунду вспыхнула в солнечном луче, пробившемся через осенние облака. – Прелестная пора, очей очарованье! Чего думать? Документы мы затребуем обратно, делов-то. Скатайся на халяву, проездные, как положено, выпишу.

– Почему «прелестная»? У Пушкина «унылая пора», – вполголоса пробурчал Савватиев. – Впрочем, действительно прелестная. Да, ты прав, надо съездить. У отца давно не был. Подумаю пару дней, ладно?

– Разумеется. С женой посоветуйся. Когда ещё оплатят проезд через всю страну? И вообще будет ли она? Прибалтика, Приднестровье, Карабах. Это, дорогой Геннадий Петрович, пока цветочки. Если такими, как сейчас, темпами будем перестраиваться, скоро одни руины останутся.

– Руины, как по нашим кинофильмам известно, имеют свойство стрелять, – Гена это сказал так, не думая, просто на ум пришло, но, сказавши, вдруг содрогнулся. Ему отчётливо послышалось, что где-то снаружи прозвучала автоматная очередь. – Ты слышал?

– Что? – Писалёв оторвался от бумаг, навострил ухо.

– Сегодня разве стрельбы? – спросил, чтобы спросить, так как знал, ни у кого стрельб нет, иначе принесли бы списочные протоколы, завизировать, на случай, когда, не приведи господь, кому-то на огневом рубеже станет худо от случайного выстрела, так, чтоб виновным, как водится, врача сделать. – Показалось.

Новоиспечённый офицер запаса Геннадий Петрович Савватиев стоял по не выветрившейся армейской привычке перед военным комиссаром Пролетарского района навытяжку, сам того не замечая. Моложавый, по-видимому, одного с ним возраста, майор, в петлицах эмблемки танковых войск, просматривал личное дело.