Рашен Баб. Три коротких романа

Валентин Иванович взял. Через некоторое время до него донесся торжествующий возглас: «Я же говорил: возьмёт! Ему мало показалось…» Остальное утонуло в хохоте.

Если бы Валентин Иванович знал, что «кабан» созвал гостей на трёхлетний юбилей своих псов – Кусатика и Рватика, что именинникам был приготовлен специальный торт из гусиной печёнки, из говяжьих языков, мелких куриных косточек, и в него уже были воткнуты шесть свечей, и гости вскоре наперебой будут стараться поучаствовать вместе с хозяином в их задувании, что козочки будут разорваны бультерьерами, освежеваны и запечены для них на вертеле…

V

Следующим днём было первое сентября, и приходилось оно на воскресенье. Если бы не второго, а первого сентября начинались занятия в школе, то Валентин Иванович скорее всего не пошёл бы заканчивать последний стеллаж, – до того его оскорбила, покоробила история с пивом. Выбросил бы из головы, пусть это было бы похоже на тот случай, когда покупают билет, а идут пешком, но он заставил бы себя забыть обитателей коттеджа, из презрения к ним забыть – и всё.

– Валька, милый, от тебя остались кожа да кости, – сказала утром Лена. – Я тебя почти не вижу. Они там тебя не кормят совсем, что ли?

– В горло не лезло, – ответил, а сам подумал: «Святая простота! Считает, что я имею дело с людьми. Они за полмесяца мне глотка чаю не предложили! Не считая пива, конечно…»

– А когда деньги получишь?

– Держи карман, подруга, шире, – как всегда к разговору подключилась Рита. – Сто тысяч задатка принёс – скажи: спасибо. Да ещё голландского пива шесть банок. Так что не раскатывай особо губы.

Задатка никакого не было. На одном участке он перетаскал целую машину шестиметровых брусьев, сложил их, чтобы просыхали, – заработал сотню, а сказал, что дали задаток. Не хотелось выглядеть в их глазах, что называется, лохом.

– Сегодня должен получить, – сказал он таким тоном, словно подписал себе приговор.

Отправился в лес. Притащил один чурбак, второй, третий… Время как остановилось. Он давно приноровился пилить двуручной пилой один, распилил чурбаки, поколол, сложил поленья в сарае. Наконец-то радио у каких-то соседей пропикало полдень. Он хотел, было тронуться в путь, однако Лена предложила немного подождать и пообедать.

– Извини, я забыла даже, когда ты обедал в последний раз дома, – сказала она за столом.

– Я тоже, – ответил он, обжигаясь горячим, наваристым грибным супом.

– Куда ты так спешишь? У тебя же язва была, очень горячее тебе вредно.

– Не надо за столом о болячках, – пришла на помощь Рита.

– У меня ещё котлеты с картофельным пюре и грибочками, а также компот, – похвасталась Лена.

– О котлеты, о компот! – торжественно воскликнул Валентин Иванович. – Живём, братва, шикуем!

– Не шикуем, а просто ва-ля-ем-ся! – уточнила Рита и изобразила, каким же образом это у них получается: взмахнула, разбросала руки, наклонила голову, положила её на своё плечо, закрыла от удовольствия глаза – словно не в Стюрвищах они, а, по крайней мере, на морском берегу где-нибудь на Канарах.

«Хороша собой, ох, хороша, плутовка!» – отметил про себя Валентин Иванович. А Лене, чувствовалось, было приятно кормить его, быть настоящей женой и хозяйкой.

Дорога к коттеджу вела через вековой бор – гулкий, светлый, просторный. Где-то далеко-далеко перекликались грибники, – Валентин Иванович завалил Лену и Риту белыми, подосиновиками, подберезовиками. «А опят тут – вообще кошмар!» – предупредила Рита. Не в бору, конечно, где-то в ельниках, березняках.

Крепыши с коричневыми шляпками так и норовили попасться ему на глаза, он отворачивался, не поддавался соблазну, – и всякий раз при этом к нему приходила мысль о том, что грешно не брать того, чем лес одаривает. На обратном пути соберёт…

Возле коттеджа никаких машин не было, на участке – тихо и пустынно. Каким-то козлятам повезло, а ему? Калитка заперта. Да и калиткой называть тяжёлую дубовую дверь, окованную железом, разукрашенную чеканкой, – значит – грешить против истины. Нажал на кнопку, выждал минуту, нажал ещё. Нехорошее предчувствие, кажется, начало сбываться…

– Заходи, – раздался вдруг недовольный и нагловатый женский голос, и в устройстве калитки что-то щелкнуло.

Дверь в подвал была открытой. Последние дырки он прибивал прямо-таки с остервенением. Собирал последний стеллаж и привинчивал его с такой скоростью, словно за ним гнались, – выбраться, наконец, из этого проклятого погреба ему казалось счастьем. Как же человеку мало нужно, удивлялся он, собирая инструмент.

Внутрь коттеджа, опять же не без удивления, прошёл свободно. «Кабан», как и следовало ожидать, жил по-царски: тут стояла такая мебель, которую Валентин Иванович видел разве что в кино. Красное дерево, его он вообще никогда не видел, но догадался, что здесь именно оно, мрамор, бронза, резные двери, инкрустированный пол, – ну куда ему с детдомовским рылом да в такой калашный ряд!

– Не проходи мимо, – услышал он из-за приоткрытой двери тот же голос, но не такой недовольный и наглый, как в первый раз. В нём чувствовалась даже игривость…

– Можно? – спросил он, открывая дверь.

В помещении, куда он попал, был полумрак. В глубине комнаты угасали в два ряда экраны, – он вначале принял их за странное, длинное окно, но потом догадался, что тут не желают раскрывать ему систему телекамер. Когда глаза привыкли к полумраку, он заметил возле настоящего окна женскую фигурку.

– Помоги с железками справиться, – услышал он почему-то совершенно другой голос.

Разумеется, Валентин Иванович бросился на помощь даме. Однако никаких ни шнуров, ни рычагов, чтобы справиться с жалюзи, найти не мог.

– Может, свет включить? – предложил он.

– Да он погас только что, вырубили, – ответила незнакомка, потом взяла его за кисть правой руки и со словами: «Не лучше ли нажать сюда?» прижала её к твёрдой девичьей груди.

В этот момент жалюзи распахнулись, девушка, прыснув от смеха, как бы застеснялась своего слишком смелого поступка, а халат тем временем соскользнул с неё и упал на пол. Она была совершенно голой. Стараясь не смотреть на неё, Валентин Иванович поднял халат и протянул его девушке.

– А почему ты нос воротишь? Не нравлюсь, да? – вместо того, чтобы взять халат, она сделала несколько шагов назад, повиляла бедрами, поиграла руками в воздухе, призывно вытягиваясь. А потом подбежала к нему, одной рукой обняла его, остолбеневшего, за шею, а другой гладила волосы, щёки, провела пальчиком по густым, чёрным бровям и сказала:

– Облицовка у тебя ничего, классная даже. Подходит… А я всё не нравлюсь тебе, нет?

Она ошалевала, её рука на его шее стала мелко-мелко дрожать; возможно, она была уже ошалевшая от наркоты. Облизывая пересохшие губы она вновь расхвалила его «облицовку», особенно нос, намекая на зависимость размера носа с ещё одной частью мужского тела. Затем, прижавшись к руке, вернее, предплечью, повернула его в другую сторону, прошептав: «Если я тебе не нравлюсь, то посмотри туда…» Шёпот был противный, нарочитый…

На огромном ложе, разметавшись, лежала ещё одна нагая прелестница.

– Эх, мужика бы, – потянулась и эта. – Как насчёт группен-секса? Можешь или нет? Не умеешь – научим.

– Нет, красавицы, у меня СПИД, – сказал он, окончательно приходя в себя. Впрочем, никакие они не красавицы, подумалось ему, – подщипанные, подрисованные, подкрашенные. Телевизионный стандарт, таких табунами каждые пять минут по ящику показывают.

– СПИД или спит? – поинтересовалась на ложе. – Если спит – разбудим, если СПИД – резинку наденем.

– И то, и другое.

– Нам подходит и такой вариант, – не унималась прелестница, приподнялась, протянула руку, другой оперлась на локоть – прямо-таки Даная. – Иди ко мне, иди, сладкий ты мой…

А другая принялась ему расстегивать брюки, мурлыкая что-то себе под нос.

– Хочешь с меня последние джинсы снять? Они не клёвые и не классные, мэйд ин Торжок, – сказал он, отвёл её руки от ширинки и спросил девицу на ложе: – А где мой конверт?

– Вот он. Иди ко мне, получишь конверт, – она достала его из-под подушки, повертела им и сунула туда же.

– Иду, лови! – неожиданно согласился он, упал на ложе и тут же оказался в объятьях обеих сразу.

Кто-то из них совал ему в лицо сосок своей груди, кто-то запустил опять руку ему в ширинку, а он тем временем шарил под подушкой, нащупал конверт и высвободился от ошалевших девиц. Вскочил на ноги и, помахивая конвертом, направился к выходу:

– Счастливо оставаться. Ничем помочь не могу.

– Вали отсюда, импотент несчастный!

– А конверт не тот, не тот, ха-ха-ха!