Рашен Баб. Три коротких романа

– Здесь мясо. В холодильник.

– Братишка, извини: а что это такое – холодильник? – съязвила она.

– Эх! – гость хлопнул себя по лбу. – Какого я маху такого дал: стоит дома без дела «Морозко», мы давно большой себе купили. Как бы он тут пригодился: без холодильника, с маленьким ребёнком – нельзя. В следующий раз привезу или передам… А мясо в ведро да в погреб. Утром встану и на шашлык замариную. Погреб-то хоть есть?

– Есть, ваша честь, – продолжала дурачиться Рита.

Сергей с детдомовских времён сильно изменился. Возмужал, раздался в плечах, подбородок у него как бы ещё больше потяжелел и ещё сильнее раздвоился. Он производил впечатление вполне уверенного в себе человека, чувствовалось, что он в этой жизни освоился. Пока Валентин Иванович учился в институте, а потом в аспирантуре, Сергей отслужил в армии, в какой-то горячей точке его контузило – года два у него дёргалась голова. На грузовике он объездил всю страну, женился тоже на детдомовке, и получалось, что по жизни Сергей ушёл далеко вперёд по сравнению с Валентином Ивановичем, который к ней, этой жизни, выходило так, только готовился.

И ничего удивительного не было в том, что Сергея, когда они подкатили на КамАЗе, а не Валентина Ивановича принимали за папашу. «Будем сниматься?» – естественно, у Сергея спросил парень с видеокамерой. «Будем. Сколько?» – мгновенно среагировал тот. «У нас нет видеомагнитофона и не предвидится», – скомплексовал Валентин Иванович. «У нас тоже с видаком напряженка. Зато есть две плёнки из роддома. Накопим побольше плёнок – придётся покупать видак!» – спокойно и легко рассудил Сергей. И сообщить Лене о смерти тётки вызвался тоже он, мол, я знаю, как ей сообщить, не волнуйся.

Сергей знал то, о чём Валентин Иванович даже не догадывался. Например, о том, что мальчику положена голубая лента, которой в приданом Алёши, приготовленном Ритой, не оказалось. Пришлось папаше побегать по магазинам в райцентре. Не знал ничего Валентин Иванович и о «выкупе», которым следовало отблагодарить нянечку. Сергей и тут сразу сориентировался, разузнал местные «расценки» и сообщил: «Двадцать тысяч за мальчика, а за девочку – пятнадцать».

– А девочке какая лента положена? – поинтересовался Валентин Иванович.

– Молодец, Валька! Замётываешь на будущее? Розовая! – и чувствительно хлопнул лапищей по плечу.

Как ни готовился Валентин Иванович к торжественной встрече с сыном, сколько бы раз он ни проверял в кармане «выкуп», – не растерялся, не опозорился бы, но когда на крыльце показалась нянечка со свёртком («Голубая лента – мой!»), затем и Лена, стройная, похорошевшая, только с усталыми глазами, он всё равно стушевался. К тому же, нянечка Сергею, а не ему сказала:

– Папаша, принимай сыночка!

– Нет, я не могу быть самозванцем, вот отец, – Сергей решительно толкнул его вперёд.

Валентин Иванович уж и не помнил, сунул он вначале нянечке «выкуп», а потом взял Алёшу на руки или это всё произошло в обратном порядке. В руках ведь были ещё и цветы для Лены, он её поцеловал, она ответила тоже поцелуем, а потом повисла на шее у брата.

Он отошёл от них, с величайшей осторожностью и бережностью отогнул уголок одеяльца – какой же он, мой Алёша? Тот спал, едва слышно посапывая, и пошевеливал крохотными губёшками. Лицо у него было маленькое, с кулачок, и розовое.

– Какой он маленький, – разочарованно произнёс Валентин Иванович.

– А ты хотел, чтоб он сразу тебя матом послал? – засмеялся Сергей и, вспомнив, что их снимают, сказал парню с камерой:

– Ты это того, вырежь…

– Почему – маленький? – с обидой спросила Лена. – Три пятьсот, пятьдесят три сантиметра.

– Да что он понимает в этом, Лена?! Парень – богатырь. У моего Алёшки три триста было, а сейчас такой бутуз!

– Откуда мне знать, какими они рождаются, – оправдывался Валентин Иванович. – Я вообще впервые в жизни держу младенца на руках. Да ещё своего…

– Тогда давай его сюда, – потребовала Лена. – Я, между прочим, на него тоже ещё не насмотрелась.

– Тут что папаша, что мамаша – сливай воду, – развёл руками Сергей и опять обратился к парню: – Снимай, снимай, потом они обхохочутся. Обязательно сними, как они грузиться на КамАЗ будут. Плёнку мне!

О смерти тётки Сергей сообщил сестре неожиданно и решительно в тот момент, когда Лена что называется, расчувствовалась и сияла вся от счастья. Ещё бы – и брат, и муж рядом, и маленький на руках, все здоровы, все друг другу рады.

– Приедем домой, а моей любимой тётки там нету, – рассуждал за рулём Сергей. – Вовремя старушка отдала Богу душу. Лена, не переживай, её похоронили несколько дней назад, всё честь честью. Радоваться тут нечему, большой грех, но и убиваться нет смысла. Старый, больной человек, нам бы до таких годов дожить. Что случилось, то случилось…

– Лена, ты не представляешь, сколько Сергей привёз всего: две коляски, детскую ванночку, мешок распашонок и пелёнок, – сообщил вдруг Валентин Иванович, поглядывая опасливо на жену, боясь, как бы слова Сергея не стали для неё потрясением.

Но она вела себя спокойно, уловку мужа разгадала – иронично усмехнулась в ответ, потом крепко сжала губы, позволила двум слезинкам скатиться по щекам.

– Не старайтесь, ребята, – произнесла она ровным, грустным голосом. – Я узнала об этом на второй день после рождения Алёши. Медсестра сказала. У неё родственники в Стюрвищах. Что же касается тебя, – она повернулась к мужу, взяла его для убедительности за руку, – то твою заботу я оценила. Только прошу впредь: не надо меня таким образом жалеть. Не скрывай ничего, как бы потом мне тяжело ни пришлось…

– Леночка, извини, мы все боялись за тебя, вдруг от стресса молоко пропадёт!

– Не пропало. Не надо больше, – она крепко сжала его руку. – Но ждала, когда ты скажешь. Ты молчал, и я молчала. Тоже мне, конспиратор…

– Да, братишка, тут мы дали маху, – замотал головой Сергей. – Самый могучий радиус действия у радиостанции ОБС – «одна баба сказала». Дружно снимаем шляпы, Валька!

– Я же сказала: хватит об этом.

Но окончательную точку в этом разговоре поставил Алёша. Он пискнул, завозился, потом заплакал, Прижимая ребёнка к груди, Лена приговаривала:

– Потерпи, мой маленький. Мы сейчас приедем. Потерпи, Алёшенька, чуть-чуть осталось. Мама тебя покормит, скоро покормит.

И он, казалось, прислушивался временами к её словам, прекращал плакать.

IX

В октябре теплынь продолжалась, хотя по ночам уже подмораживало, трава покрывалась инеем. Валентин Иванович разрывался между школой и уборкой урожая на полях – там он зарабатывал на зиму картошку, капусту, свёклу, морковь. В школе его приняли неплохо, хотя с завучем Лилией Семёновной в первые же дни произошёл небольшой конфликт. Она так разбросала его уроки по расписанию, что он был занят в школе все шесть дней в неделю, как правило, с перерывами на два или три часа между уроками.

– Лилия Семёновна, я прошу вас изменить расписание моих уроков, как-то сгруппировать их, – сказал он.

Завуч – маленькая и низенькая злючка, видимо, только и ждала этого разговора. На носу у неё возникла даже сборочка морщинок – точь-в-точь как у собачонки в начале рычания.

– Валентин Иванович, вы ещё не директор школы, чтобы давать мне указания! – неожиданно выпалила она.

– О чём это вы, не понял?

– Вы знаете прекрасно, о чём. Вы молодой педагог, я полагала, что вам надо время для подготовки к каждому уроку.

– Я прошу вас под видом заботы не устанавливать для меня такие огромные окна. К тому же, когда и как готовиться к занятиям – это сугубо мои проблемы, а не ваши. Контролируйте качество подготовки – пожалуйста. Но мои разнесчастные часы вы размазали по всем дням недели с максимальными разрывами.

Он и сам не подозревал, что способен на такой отпор, не говоря уж о Лилии Семёновне, на которую это произвело довольно сильное впечатление. Затаилась она или решила наладить добрые отношения с ним, он не знал. Во всяком случае она сгруппировала его уроки, теперь у него по пятницам и субботам вообще никаких занятий в школе не было, то есть для приработка вышло три дня подряд.

В начале октября произошли отрадные события. Почти неожиданно он получил первую зарплату, между прочим, и за август тоже, – добрая душа Анна Иоановна простила ему отсутствие в школе и продолжала его опекать. А Рита, получив деньги за полгода, укатила в очередной раз к Гарику и вернулась, спустя несколько дней, с маленьким, но всё же цветным телевизором.

– В комиссионке охабачила, – объяснила она. – Это тебе, Лена, окошко в наш бездушный, жестокий и лживый мир. Иначе ты без радио и телевидения совсем очеловечишься, а ты должна поддерживать себя в зверской форме. А надо знать, как и что они врут.

Конечно, Лена была на седьмом небе от счастья. У них был лишь транзисторный приёмник, но она его уронила, после чего он, несмотря на старания Валентина Ивановича, молчал, как пленный партизан в плену у фашистов. И ещё была удача: Сергей сдержал слово, и какой-то дядька доставил им холодильник «Морозко» с очередной порцией подарков для Алёши.

После этих событий везенье оставило их и, как казалось Валентину Ивановичу, навсегда. Жизнь стала наносить удары за ударами, он пытался выдержать их, сделать всё, чтобы как можно меньше они сказывались на Лене и Алёше. Но силы были слишком неравными.

Что-то ужасное творилось с Ритой. Когда ещё стояла теплынь, она уехала в очередной раз к Гарику и не вернулась. Повезла в «рога и копыта» очередную партию «семейных» трусов, которые Лена едва выкраивала время строчить. Поэтому она попросила Риту взять работу на более продолжительный срок или, если не получится, пока отказаться от неё: Алёша оказался очень болезненным и беспокойным ребёнком, не давал ей покоя ни днём, ни ночью.

Накануне исчезновения сестрёнки Валентин Иванович стал свидетелем жутковатой сцены. Рита появилась очень поздно вечером, вся растерзанная, то ли пьяная до потери сознания, то ли просто безумная. Косметика была размазана по мокрому, заплаканному лицу, волосы распущены и всклокочены, дамская сумочка буквально волоклась по полу на длинном ремне. Рита медленно поднималась по лестнице, запрокидывала голову назад, которая у неё, как у цыплёнка, падала вперёд, упиралась подбородком в грудную клетку, а она её вновь запрокидывала и вполголоса, с какой-то не человеческой, а волчьей тоской звала:

– Ау, Мисюсь, где ты?! Ау, Мисюсь, где ты?!