Три плута

– Не клиент, а документ в любом банке играет первостепенную и единственно существенную роль, – решил Мустафетов и добавил: – Мы этим пользуемся на основании весьма мудрой поговорки о том, что на то и щука в море, чтобы караси не дремали.

– Ну, господа, – встал со своего места Рогов и взялся за портфель, – вы тут философствуйте сколько вам угодно, а мне пора.

– Все ли в порядке? – спросил Смирнин.

– Не беспокойтесь: все-с! – и Рогов наскоро попрощался с обоими; они провожали его всевозможными напутствиями, а в тот момент, когда выходная дверь на лестницу уже захлопывалась за ним, он браво прокричал им: – Дело мастера боится!

Смирнина, по уходе главного исполнителя этого наглого банковского хищения, охватил нервный озноб, Мустафетов же умело скрывал свое волнение и казался совершенно спокойным; он только курил чаще обыкновенного. Так просидели они молча в кабинете обер-плута, пока наконец Иван Павлович, не владея более собою, опустился совсем глубоко в свое огромное кресло и задыхающимся голосом проговорил:

– Страшно!

– Чего же страшно? – очень спокойно спросил его Назар Назарович и даже улыбнулся.

– Как чего?.. А вдруг Роман Егорович попадется? Его ведь уже не выпустят.

– Очень будет жаль! – вздохнул Мустафетов. – Подобных исполнителей, добывающих из самого пылающего жара каштаны, да еще честно приносящих их пославшим для дележки поровну, – нелегко встретить. Если он попадется, будет тем более жаль, что ему уже не спастись: его не выпустят.

– А как же мы? – спросил с совсем замирающим дыханием Смирнин.

– Что же мы? Разочаруемся в наших выспренних надеждах, широких планах и мечтах, разрушим свои воздушные замки, головы свои пеплом посыплем, но одежд не раздерем, потому что нам не на что будет другими обзавестись.

– А я в банке рассказал, что сегодня часть наследства получу…

– Скажете, что отложено.

Но Смирнин не унимался.

– Положение, право, такое, что я готов и сейчас еще ото всего отказаться! Лучше бы я никогда не соглашался! Я не мучился бы теперь. Ведь что только будет, если и нас сцапают?

– Не может этого быть.

– Да почему вы так уверены?

– Потому что иду вослед логике.

– Ну, а теперь-то что же по вашей мудрой логике следует? – спросил Смирнин.

– Все спокойно и безопасно, – ответил Мустафетов. – Я уж не говорю о том, что у нас все обдумано и мастерски предусмотрено, что документики у нас в исправности и что сам мой драгоценнейший друг Роман Егорович наделен от природы таким апломбом, что дело сорваться не может.

– Но если сорвется? – упрямо настаивал Смирнин, желая почерпнуть от Мустафетова хоть долю его уверенности.

– Для этого нужно допустить только одну, почти невозможную, совершенно невероятную и действительно крайне фатальную случайность.

Разумеется, успокоить этим труса было нельзя. Напротив, он моментально позеленел, и от страха у него во рту пересохло.

– Значит, все-таки случайность может быть? Вы сами допускаете? – проговорил он, лихорадочно постукивая челюстью о челюсть.

– Да перестаньте трусить! – прикрикнул на него Назар Назарович. – Как вам не стыдно? Вы даже рассуждать не в состоянии. Ну, подумайте хорошенько, и вы тотчас же убедитесь, что все шансы полнейшего успеха на нашей стороне. Чтобы Роману Егоровичу попасться, надо разве самой купчихе приехать в банк «Валюта» именно сегодня за своим вкладом. Если этого не будет, то почему кто-либо там заподозрит его?

– А вдруг и вправду она приедет?

– Вот если приедет, то, конечно, Романа Егоровича схватят и попросят впредь не шалить. Но мы-то с вами тут при чем? Нас впутывать он никогда не станет. Да ему нет ни цели, ни выгоды в этом.

– Да дело-то раскроется?

– Ну, так что же? Ни против меня, ни против вас ни единой улики нет.

– Следователь доберется. Ведь Роман Егорович сам сознается, когда увидит, что его дело лопнуло.

– Никогда в жизни!

– Да почему вы так уверены?

– Опять-таки потому, что руковожусь все той же логикой! – сказал Мустафетов. – Рогов – малый умный и очень хорошо знает, что в несчастье лучше сохранить друзей на воле, нежели врагов в неволе, то есть под боком с собою в остроге.

– Хорошо. Но вы мне не дали досказать вот какое предположение, – продолжал Смирнин, – следователь прежде всего пустится на разведки, где в последнее время чаще всего бывал Рогов и с кем водил компанию. Вот и узнают, что у вас он со мною встречался, а что я служу помощником бухгалтера в отделении вкладов банка «Валюта»… Ну, стало быть, я и передал ему вкладной лист.

– Допустим даже, что все это так, – ответил Мустафетов, – хотя данных к тому, чтобы разведать, где чаще всего бывал Роман Егорович в последнее время, у следственной власти никаких явиться не может. Но допустим, как вы говорите, что до нас доберутся. Ведь это только самая отдаленная косвенная улика. Мы с вами – не дети, которых можно заставить говорить по желанию, и сознаваться вам нет никакой надобности.

– А если нас уличат?

Терпение Мустафетова лопнуло; он грозно сверкнул глазами и сказал:

– Не каркайте. Молчите!

– Это ужасно! С ума можно сойти! Что я наделал? Что я наделал! – завопил Смирнин, шагая растерянно по кабинету. Потом он остановился, подумал, взял с подоконника свою шляпу и робко заявил: – Назар Назарович, я лучше пойду.

– Куда это? – удивленно спросил тот.

– Я пойду к Роману Егоровичу навстречу. Я буду ждать его на пути: он ведь скоро приедет.

– Вы с ума сошли? Нет, я не пущу вас. Вы не в нормальном состоянии, еще черт знает каких нелепостей натворите. Экое малодушие!

Однако Мустафетов сам вздрогнул и замер на месте. В передней раздался звонок.

Тревога была фальшивая: звонил почтальон, занесший какую-то рекламу об усовершенствованных горелках, так что Мустафетов выругался и сказал Смирнину:

– Ну вот вам и объяснение напрасного страха. Так, как вы, малодушничать нельзя. Знайте, что если я руковожу делом, то, раз доверившись мне, вы должны всецело подчиняться моей воле.

– Это насилие.

– Называйте как хотите.

– Но если мне душно здесь, если я задыхаюсь в этих стенах?

– Можно форточку открыть.

– Вы все смеетесь надо мной. Я пойду и буду гулять только перед домом. Я уверен, что Рогов должен теперь скоро приехать.