Окаменелые сердца, или Медуза Горгона

Мужики молчали. Самый маленький из них спросил:

– Ты сам-то кто и откуда будешь?

– Да я из соседнего дома, вон с того, первого подъезда: у меня жена умерла.

– А-а-а, – мужики сочувственно протянули, а самый маленький сказал: – Слышал я, там женщина умерла от рака, молодая еще, 61 год всего.

– И я слышал, – добавил высокий, весь какой-то черный, небритый мужчина.

Павел оторвал от сердца бутылку:

– Вот, ребята, давайте, помянем.

– А как ее звали?

– Ириной.

– Ага, а тебя как?

– Павлом.

– Хорошие имена, простые, звучные, – включился в разговор среднего роста мужичок со светлым лицом и рыжими усами. – Сам-то кто будешь по специальности?

– Учитель.

– А какой предмет?

– Русский язык и литература.

– Хороший предмет… А вот слово «интеллигент» как переводится, что обозначает?

– Да подожди ты со своим «интелекентом»: у человека горе, ему выпить надо, а ты пристал как банный лист, – перебил черный и взял протянутую Павлом бутылку. Открутил крышку, понюхал, вынул из-за пазухи мутный стакан, налил больше половины и протянул Павлу: – Пей, дорогой, на здоровье, помяни свою супружницу.

Павел всхлипнул и выпил медленно, с остановками, все, до дна. Ему дали кусочек замызганной колбаски и крепкую, без фильтра, сигарету. Помолчали.

– Ну что, полегче стало? – спросил черный.

– Да, полегче, – улыбнулся Павел и взглянул на засмотревшееся на него веселое солнышко.

– Ну вот и добре. Ну а теперь и мы помянем, ты разрешаешь?

– Да, конечно, спасибо.

Мужики дружно разделили бутылку на четыре части, выпили, помолчали, покурили. Потом послали маленького за новой.

– Ну, а хорошая жена-то была, Паша? – спросил мужичок среднего роста, не мучился с ней? У меня вот жена живая, а загрызла до смерти, сука, житья нет никакого.

– Ладно тебе лаяться-то, – опять вступился черный, – у человека вон горе, а ты ему то интелекента суешь, то о суке своей балакаешь, а ему, может, поплакать хочется, просто так, от души, да нам рассказать о своей любушке.

– Да, братцы, – Павел повернулся к ним, и все закачалось перед ним, – я сейчас только с поминок, так там ни одна стерва не помянула ее с любовью, а без любви – что за поминки? А я ее люблю, братцы… как же я ее люблю!.. и только сейчас понял…

– Когда ее не стало… – добавил черный, – вот ты и понял, что любишь ее.

– Да, да, братцы… именно тогда… Павел зашатался в такт шатающимся мужикам, подъездным бронированным дверям и всему теперь сердечному, сочувствующему, но солнечному, радостному миру, окружающему их. – Знали б-бы вы, какая она б-была… душевная, добрая, от-тзывчивая – все алкаши ходили к ней деньги занимать – никому не от-тказывала…

– Верю, Павел, верю, – черный обнял его за плечи, – сочувствую тебе всей душой, мы теперь друзья.

– Да, д-да, – Павел заплакал, – мы теперь друзья, – и обнял черного. Потом – среднего, рыжего, у которого плохая жена: – А т-ты ее… прости, жену свою… прости… она ведь жена т-твоя… живая… р-рядом с тобой… оцени это и прости!..

– Да, да, Павел… – он подумал, – прощу… вижу, как ты свою любишь… прощу… а то… вдруг подох… умрет – что я без нее делать-то буду, как переживу!?.. – рыжий тоже обнял Павла. – А все-таки скажи мне, кто такой «интеллигент», что это слово означает?

Черный послал его так далеко, что рыжий замер и отошел в сторону. Теперь Павел стоял только вдвоем с черным, так же крепко обнявшись, и первый плакал от пьяного счастья, а черный улыбался, поддерживая его, как ребенка.

И еще сильнее сияло и грело веселое, хмельное, весеннее солнце, растапливая сверкавший кое-где ледок на лужах и сердцах людей, и еще глубже был нежно-голубой небосвод с белыми барашками облаков, так что нельзя было не верить этому майскому дню, этой весне, когда первые нежные листочки появлялись на оживших деревьях.

И Павел заснул на руках своих приятелей со счастливой улыбкой, ноги его подкосились, и мужики усадили его на холодную металлическую лавочку около подъезда с бронированной дверью.

Появился маленький, тоже со счастливой улыбкой, и показал мужикам головку «белой». Они заулыбались, а черный задумался:

– А чо нам с этим делать, пацаны, а?

– А чо? Оставим его, проснется – дорогу домой найдет, тут же рядом.

– Да я не о том. Может, у него деньги есть – нам бы не помешали.

– Это ты верно балакаешь, – сказал маленький, – надо его просканировать – вдруг что и попадется.

– Да, ладно, братцы, нельзя же так: он нас водкой поил, душу наизнанку вывернул, горе у него такое, а мы его, значит, грабить будем… – сказал рыжий.

– Не грабить, – глаза у черного зажглись бесовским огнем, – а спасать. Суди сам: если у него есть бабки, то он их обязательно пропьет, при его горе иначе нельзя, разве не так? – он посмотрел на маленького.

– Правильно, иначе нельзя.

– Иначе нельзя. Значит, он напьется до беспредела и может окочуриться, под машину попадет или что… Разве не так? – черный посмотрел на рыжего.

Тот опустил голову.

– Разве я не прав, Саня? Скажи!

Саня опустил голову еще ниже.

Черный расстегнул у Павла плащ, пиджак и достал кошелек, открыл его, посмотрел на содержимое и отвернулся с отвращением:

– Нет у него ни х..: на последнее пил.

Положил кошелек обратно, застегнул Павлу пиджак, плащ и стал пристально осматривать его с головы до ног. Взгляд его остановился на новых сапожках Павла, кожаных, узконосых, с высоким каблуком, как у техасских рейнджеров.

– Вот это класс, пацаны, а? Это ему наверняка любимая жена подарила, а, пацаны?