Окаменелые сердца, или Медуза Горгона

– Она самая, двенадцати лет, когда вы только приехали к нам и начали с нами жить. Вспомнили?

Павел чувствовал, что тело его немеет: он не ощущает ни рук, ни ног, ни туловища, чувствовал, что не может говорить, видеть, мыслить: все покрывалось той беспросветной серой мглой, которая его преследует уже много дней, только это прошлое, столь реально воплощенное в этой «девочке», и заставляло чувствовать, говорить и мыслить.

– Да… – с трудом ответил он, – вы… Аня… много лет назад….

– Так позовите маму, маму позовите… вам же нетрудно позвать ее… скажите: дочь пришла, хочет ее видеть….

Павел сделал невероятное для себя усилие и выдавил:

– Ее… н-нет… Она умерла….

– Что, что вы говорите?!… как умерла?!… почему умерла??

– От… рака.

– Не может быть!! – закричало существо и как-то сразу смолкло.

«Девочка» помолчала некоторое время и тихо, зловещим шепотом сказала:

– Я знаю, кто ее убил.

– Она от рака умерла, – с огромным напряжением выдавил Павел.

Призрак долго молчал и сказал:

– Вы убивец.

– Как я?..

– Вы, и только вы!.. Своими гулянками, изменами… вы убили ее…

– Я же сказал, от рака она умерла.

«Девочка» просочилась сквозь решетку и встала рядом с ним.

– Вы же сами прекрасно знаете, что именно вы убили ее, но боитесь себе признаться в этом. Разве не так?

«Двенадцатилетняя Аня» села на сундук, глядя Павлу все время в глаза, и сказала с укором:

– Рак и рождается от нервных срывов, когда в организме вегетативная нервная система неправильно образует клетки. Вот вы этого и добились.

Как не велик был испуг Павла, но «доказанное» призраком обвинение его в смерти Иры отрезвило и заставило мыслить. Ему не раз доводилось встречаться с миром потусторонних тварей, которые не раз пытались его довести до полнейшего отчаяния, приводя «неоспоримые» доказательства его полнейшей никчемности или безрассудности поступка. Все это сейчас пришло ему на ум, и он с презрением посмотрел на сидящую рядом с ним ведьму.

– Врешь, сволочь! Никакая ты не Аня, а натуральный бес, знавал я таких, «совестливых» обличителей! Кровушки тебе моей, стерва, захотелось – не получишь, и проваливай отсюда, пока цела.

Павел провел через нее руками – и ничего, кроме воздуха и смрада, не почувствовал:

– У тебя даже плоти нет, чудище, пахнешь только отвратительно, а все туда же, жизнь людям портишь, особенно тем, которые тебя не знают и боятся.

И «Аня» изменилась: «лицо» ее стало сползать вниз, открывая откровенно свиное рыло со слюнявым пятачком и висячей козлиной бородкой, а над всем этим «великолепием» торчали маленькие рожки с собачьими ушами. Павел перекрестился – и тварь исчезла.

Глава седьмая

А настоящая Аня в это время лежала в постели с Эддом и говорила: ее лицо, одутловатое, круглое, своей бледностью почти сливалось с белоснежной выпуклостью подушки, на которой она лежала.

– Я эту сволочь терпеть не могу… уж какие сутки не просыхает, грязь развел в квартире, а я ему что, поломойка, г – но за ним убирать…

– Вроде прекратил сегодня, сам мне сказал… целый день трезвый, телевизор смотрит, – ответил Эдд.

– Надолго ли, дня через два опять напьется… надо его убирать.

– А куда… выкинуть ты на улицу его не можешь, он твой совладелец. Может, с ним по-хорошему как-нибудь, уговорить в Дом престарелых?

– Мне тогда Ромка и Витька говорили: отнести его пьяного в лес и там оставить.

– Это опасно: могут разное подумать, искать начнут.

– Да кому он нужен, мразь поганая, сдохнет сам по себе, а мы ничего не знаем, не ведаем.

– А если не сдохнет, очухается и придет, все расскажет.

– А мы при чем? Мы ему не сторожа, и здесь не больница для алкоголиков.

– Лес далеко, сам бы он не дошел, это все знают.

– Ладно, с криминалом связываться не будем, главное – уговорить его уйти в Дом престарелых, а для этого ему придется отдать мне мамину квартиру, иначе его не примут с казанской пропиской.

– Вот это ты правильно решила.

– Да он сам туда хочет.

– Жаль его: он не знает, что это такое… не дай Бог…

– Ну а ты как? Будешь на мне жениться?

– Аня, мы с тобой договорились: сделаешь мне ребенка – женюсь.

– Это ты мне делай, у одной у меня не получится.

– Никаких признаков? Даже малейших?

– Нет ничего. Ты больше с бабами другими якшайся – какой от тебя ребенок может быть, когда ты треплешься повсюду.

– Зря ты так говоришь: я уже давно ни с кем не треплюсь, живу только с тобой.

– А что тебе так второй нужен?

– Не знаю… я… детей вообще люблю… вон, Димка – так я для него на все готов, он все для меня.