Христианство как новая жизнь. Беседы о главном

Церковь была рядом, но она была не от мiра сего. Подобно небу над землей, которое также рядом, но земле не принадлежит. Не потому ли оно так манит и влечет к себе? Ведь, если небо не было рядом, как мы могли бы почувствовать его притяжение? И, если бы оно не было отлично от земли, то кому нужно такое «небо»?

Также и Церковь влечет к себе, потому что она близка, но при этом не похожа на мiр. И это притяжение тем сильнее, чем больше ее храмы не похожи на офисы, ее служители – на менеджеров, ее богослужение – на партийные митинги или театральные постановки, проповеди ее служителей – на разговор начальника с подчиненными, ее песнопения – на песни из популярных хит-парадов, ее крестные ходы – на политические демонстрации, а забота о ближних – на рекламные акции крупных компаний. Но при условии, что Церковь не замыкается в себе и остается рядом со своим народом. Соответственно, чем меньше в ней любви и больше политики, официоза и расчета – тем слабее притяжение Церкви.

Слава Богу, что нам дано жить в другие времена!

Притяжение Неба (Таинство Евхаристии)

Думается, неслучайно мне довелось почувствовать реальность свышнего мира именно в храме, который сам является островком Неба на земле. Причем не в переносном, а в прямом смысле. Своим внешним видом и внутренним устройством, богослужением, таинствами и обрядами, священными текстами и церковным пением, одеждами священнослужителей, куполами, крестами, иконами, фресками и другим убранством – всем собой храм не просто напоминает о свышнем, невидимом горнеммире, но являет его в земном, видимом, дольнем мiре. Храм и есть то место, где уже здесь и сейчас на земле с особой силой «пребывает», «светится» и «действует» Царство Небесное[130 - Шмеман А., прот. Беседы на радио «Свобода»: В 2 т. Т.1. М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, 2009. C. 306.].

Это видно даже издалека – с древности храмы было принято располагать на возвышенных местах – ближе к небу, при этом их пространство, как правило, было выделено на местности, обнесено церковной оградой, которая не столько защищала от воров или пожаров, сколько подчеркивала его «инаковость» по отношению к остальным зданиям. Здесь не должно быть ничего мiрского, дольнего, мешающего почувствовать притяжение горнего мира. Здесь не принято курить или распивать спиртное, «носиться сломя голову» и «говорить на повышенных тонах». При входе на территорию храма принято останавливаться и осенять себя крестным знамением. Как если бы при пересечении границы сопредельного государства на вопрос часового «Стой! Кто идет?» мы отвечали «Свои! Гражданин Небесного Царства!».

Конечно, это толкование, как и многое в церковной жизни символично. Но что есть символ? Размышляя над этим, прот. Александр Шмеман замечал, что мы привыкли соотносить символ с «изображением или знаком чего-то другого, чего при этом в самом знаке реально нет, как нет реального, настоящего индейца в актере, изображающем его, или реальной воды в химическом ее символе»[131 - Шмеман А., прот. Евхаристия. Таинство Царства. Глава 2.]. Ряд этих сопоставлений можно продолжить – как купола не являются видимым небом, певцы на клиросе – ангелами, а, войдя в алтарь, мы не оказываемся в мгновение ока на окраине Иерусалима в Сионской горнице, символом которой он является.

Вот только соответствует ли это понимание изначальному смыслу «символа» и «символизма»? Отец Александр писал: «На этот – основной – вопрос я отвечаю отрицательно. Ибо в том-то и все дело, что первичный смысл слова „символ“ совсем не равнозначен с „изображением“. Символ может и не „изображать“, т. е. может быть лишен внешнего „сходства“ с тем, что он символизирует. История религии показывает, что чем древнее, глубже, „органичнее“ символ, тем меньше в нем такой только внешней „изобразительности“ (как символ вечности – круг внешне не похож на вечность, а компьютерный смайлик на радость – автор). И это так потому, что исконная „функция“ символа не в том, чтобы изображать (что предполагает отсутствие „изображаемого“), а в том, чтобы являть и приобщать явленному»[132 - Там же.].

Об этом напоминает этимология слова «символ», которое обычно производят от греческого ???????? (симбалло), где приставке ??? (сим) в русском языке соответствует «со», а глагол ????? (балло) переводится, как сбрасывать. Поэтому буквальный перевод слова ???????? (симбалло) будет звучать как «сбрасываю вместе», «веду к» или «соединяю».

Это позволило А. Ф. Лосеву (1893—1988) определить «символ» как «субстанциальное тождество идеи и вещи», а прот. Александру Шмеману увидеть в нем знак, соединяющий два мира – видимый и невидимый, земной и небесный, а точнее – являющий Небо на земле. Он писал: «В первичном понимании символа он сам есть явление и присутствие другого, но именно как другого, т. е. как реальности, которая в данных условиях и не может быть явленной, иначе как в символе. В нем в отличие от простого изображения… две реальности – эмпирическая („видимая“) и духовная („невидимая“) соединены не логически („это“ означает „это“), не аналогически („это“ изображает „это“) и не причинно-следственно („это“ есть причина „этого“), а эпифанически (от греческого ????????? – являю). Одна реальность являет другую, но – и это очень важно – только в ту меру, в которой сам символ причастен духовной реальности и способен воплотить ее»[133 - Шмеман А., прот. Евхаристия. Таинство Царства. Глава 2.].

Так когда-то Царство Небесное было явлено на «горе блаженств» Карней Хитин, взойдя на которую, ученики Христовы удалились от мiра, поднялись на горнюю высоту и поистине пребывали в горнеммире, внимая Христу как Царственному наставнику своего народа[134 - Подробнее об этом в главе «О свышнем мире».]. «Гора блаженств» стала настолько ярким символом свышнего, горнего мира, что мы используем это название по сей день и, как поется в одном из песнопений, «в храме стояще, на небеси стояти мним».

Когда-то именно с этой сопричастности Царству Небесному началась история Русского Православия. Известно, что послы, направленные князем Владимиром в разные страны для «выбора веры», возвратились в Киев и сказали: «И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой. И не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького: так и мы не можем уже здесь пребывать в язычестве»[135 - Повесть временных лет. Перевод Д. С. Лихачева.]. Где же Бог пребывает с людьми, как не в Царстве Небесном? Именно к этой новой реальности – реальности свышнего, горнего мира, Царства Небесного – и было суждено прикоснуться послам киевского князя в Храме Святой Софии в Царьграде. Поэтому не один только эстетический восторг, а именно сопричастность этой новой реальности, в конечном итоге, оказала решающее влияние на выбор князя Владимира, который позволил нашим предкам и нам жить «на земле как на небе».

По сей день самый действенный способ почувствовать притяжение Царства Небесного – принять Святое Крещение, переступить порог храма, участвовать в богослужениях, поститься, исповедоваться, причащаться Святых Христовых Таин.

В воскресный день мы откладываем дела, оставляем дом и приходим в храм, где каждое богослужение начинается с обращения к Святому Духу, как Царю Небесному. Затем звучит Великая ектения. Диакон призывает нас помолиться «миром», то есть, придя в мирное, возвышенное, небесное расположение духа. Уже первое прошение Великой ектении – о Царстве Небесном: «О свышнем мире и о спасении душ наших Господу помолимся». Вторым прошением «о мире всего мiра» Церковь напоминает о том, что Царство Божие приблизилось и уже пребывает, светит, действует в окружающем нас мiре, как «праведность и мир и радость о Святом Духе» (Рим. 14:17), и потому мы просим «о том, чтобы мир Христов распространен был на всех, чтобы закваска, брошенная в мiр, подняла все тесто (1 Кор. 5, 6), чтобы все дальние и ближние стали соучастниками Царства Божьего»[136 - Шмеман А., прот. Евхаристия. Таинство Царства. Глава 3.]. Об этом же напоминают возгласы священника, в которых он называет Бога правителем Небесной Державы: «Яко Твое есть Царство и сила и слава», «Ты бо еси Царь мира и Спас душ наших», «Яко Твоя держава и Твое есть Царство и сила и слава».

С особенной силой символика Небесного Царства раскрывается в главном христианском богослужении – Божественной литургии. Когда-то в древности она начиналась Малым входом с Евангелием, и уже затем звучали Великая ектения и антифоны, которые сегодня предваряют этот вход[137 - В древности именно Малый вход являлся первым священнодействием литургии, память о чем сохранило архиерейское богослужение, во время которого и сегодня архиерей впервые входит в алтарь во время Малого входа.]. Несмотря на эти перемены, смысл самого входа остался неизменным – именно с него начинается восхождение Церкви на Небо, ее вхождение в небесное святилище, к Престолу Божию, где и совершается Евхаристия.

Под пение хора «Во Царствии Твоем помяни нас, Господи!» открываются центральные врата иконостаса, называемые Царскими, священник берет с престола Евангелие, выходит из алтаря и снова заходит в него этими вратами, прикладывается к престолу и затем проходит в глубину алтаря, к месту называемому горним, то есть возвышенным, свышним, небесным, не от мiра сего. Во многих храмах горнее место отмечено иконой Воскресения Христова, иногда с подсветкой, а также особым возвышением с седалищем, на которое во время богослужения восходит и садится архиерей.

При взгляде из храма движение совершается вглубь алтаря и вверх. Перед входом священник в тайной молитве просит Бога сотворить вход в сослужении ангелов. Хор от лица молящихся просит «Во Царствии Твоем помяни нас, Господи!», а затем поет «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» – молитву, составленную по образу славословия ангелов у Престола Божия (Ис.6:3). Все это напоминает восхождение на евангельскую «гору блаженств», ставшую одним из наиболее ярких и глубоких символов Небесного Царства.

Евангелист Матфей пишет, что, взойдя на эту гору, Христос сел (Мф.6:1). Взойдя на горнее место, архиерей также садится на седалище и, сидя, слушает апостольское чтение. Садятся и собранные вокруг архиерея священники, как некогда на «горе блаженств» апостолы сидели вокруг Христа. На чтение Евангелия все встают и вместе с народом слушают Слово Божие. Затем, как правило, звучит проповедь, а мы слушаем ее, как люди, собравшиеся на «горе блаженств», слушали проповедь Христа о приблизившемся Царстве Небесном.

Все эти священнодействия указывают на «небесный характер входа» и имеют решающее значение для понимания следующей за ним Евхаристии, как «восхождения и вхождения Церкви в небесное святилище». Движение, начавшееся Малым входом, достигает в Евхаристии своего исполнения и осуществления – в Евхаристии Церковь восходит на Небо, где верные причащаются Тела и Крови Христовых, и то есть становятся причастными Царю и Его Царству. О том, что Причащение совершается на Небесах, напоминают молитвы, в которых верные славят свышний мир, называя его Новым Иерусалимом: «Светися, светися, Новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе возсия» – и просят Христа подавать им «истее» причащаться в «невечернем» Царствии Божием. После Причащения Чаша со Святыми Дарами переносится с престола на жертвенник, и Церковь вновь возвращается в дольний мiр, где и начиналась литургия.

О том, что литургия являет Небо на земле, писали многие авторы. Одна из наиболее глубоких и востребованных в последние годы книг – книга протопресвитера Александра Шмемана «Евхаристия. Таинство Царства», которая проникнута убеждением в том, что Евхаристия не «изображает», а являет Небесное Царство и потому способна утолить жажду человека по новой, вечной, совершенной жизни. Отец Александр писал:

«Простой» верующий идет в храм для того, прежде всего, чтобы действительно «прикоснуться мирам иным». Он твердо знает, что он на время ушел из «мiра сего» и пришел туда, где все иное, но такое нужное, желанное, насущное, что им потом сияет и осмысливается вся жизнь… Он знает также, хотя может быть и не сумеет выразить этого словами, что это иное и есть то, ради чего стоит жить, к чему все идет, все отнесено, все исполняется, – то есть Царство Божие. И, наконец, он знает, что если даже и непонятны ему отдельные слова или обряды, Царство Божие даруется ему – в Церкви, в «общем деле» ее, общем предстоянии Богу, в «собрании», в «восхождении», в «любви».

Пониманием Церкви как Неба на земле живет «все христианское богослужение, все христианское богословие и вся христианская жизнь». Прежде всего, это касается церковных Таинств, через которые человек становится причастным жизни Небесного Царства. Для жизни в нем он рождается в Таинстве крещения. В Таинстве миропомазания становится его «сыном и наследником», «полноправным гражданином». В Таинстве брака создает семью – малую церковь и обещает жить в ней по воле и заповедям Божиим – законам Небесного Царства. В Таинстве Евхаристии восходит к Престолу Божию и удостаивается «исполнения Царства Небесного». В Таинстве исповеди признает свои ошибки и грехи и просит Бога восстановить его в правах «наследника Небесного Царства». В Таинстве елеосвящения (соборования), обращаясь к Богу, как «Небесному Врачу», просит об исцелении и прощении грехов, в том числе забытых за давностью лет. И даже крестный ход в свете Благой вести о приблизившемся Царстве Небесном совершается не cтолько для того, чтобы дойти из «пункта А» в «пункт Б», сколько для того, чтобы, удалившись от привычного мiра со всеми его хлопотами и заботами, мы могли прожить несколько дней, часов или минут в мире горнем, «прийти в себя», увидеть Царство Божие внутри и вокруг нас.

Притяжение любви (Таинство Священства)

Литургия окончена, и мы покидаем храм. Почему нам нельзя остаться «на горе блаженств»? Почему Царство Небесное пока дано нам только в «приближении»? Почему из горнего мира мы должны сойти дольний мiр? В чем смысл этого возвращения?

Чтобы ответить на вопросы, звучащие в конце рассказа, как правило, надо вернуться к его началу. В нашем случае – к началу истории человеческого рода, которая в Книге Бытия описана как история сотворения и грехопадения первых людей. Даже тем, кто пока еще не готов услышать и принять эту историю на языке Священного Писания, очевидно, что перед нами – история не только «семьи Адама и Евы», сколько полное глубоких размышлений, близкое к евангельской притче, повествование о судьбах человеческого рода. Это впечатление усиливается тем, что на языке оригинала имена первых людей звучат не как личные, а как нарицательные: Адам в буквальном переводе означает «созданный из красной глины», «красный человек» или просто «человек», Ева – «жизнь». Вчитаемся в нее еще раз.

Едемский сад был прекрасен. Он был Царством Божией любви. Адам и Ева все в нем имели с избытком, и все свидетельствовало, что «Бог есть любовь» (1 Ин. 4:8). Адам и Ева это знали, потому что не знали никакой нелюбви, ибо были созданы Любовью и окружены Любовью. От них требовалось одно – быть верными этой Любви и не вкушать плодов от дерева познания добра и зла, растущего посреди Рая. Даже этот запрет был исполнен любви к человеку, потому что оберегал его от смерти. О чем Бог сказал Адаму: «От всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2:16—17).

Нарушив эту заповедь, первые люди проявили нелюбовь, которой прежде Эдем не знал. В буквальном переводе грех есть «промах» или «ошибка»[138 - Для обозначения грехопадения в оригинальном библейском тексте использованы слова – производные от корней «промахнуться», «совершить ошибку», «сопротивляться», «бунтовать», что позволяет истолковать «грех» первых людей как «бунт», «промах», «ошибку».]. «Ошибка» первых людей заключалась в том, что «жизнь» (Ева) предложила «человеку» (Адаму) познать мир новым способом – без любви (без Бога), и Адам согласился. Последствия этой ошибки были трагическими: опыт нелюбви был навсегда усвоен первыми людьми и изменил их. В Книге Бытия сказано, что, когда после грехопадения Адам и Ева услышали голос Божий, то сначала скрылись от Бога между деревьями Райского сада, а затем стали препираться с Ним, стараясь переложить вину на другого – Ева обвиняла змея, а Адам – Самого Бога, отвечая: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел» (Быт. 3:8—13).

Прежде человек жил любовью, которая, по слову Апостола, «не ищет своего» (1 Кор. 13, 5) и всегда влечет к любимому. Если необходимо, даже ценой собственной жизни, о чем Христос сказал: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13). Но не так нелюбовь, которая, наоборот, всегда и везде «ищет своего», «никого не хочет видеть» и потому в своем предельном выражении «не-на-видит». Опыт нелюбви всегда разделяет – с Богом, родными, сослуживцами, знакомыми и незнакомыми людьми, вплоть до мироздания, которое нелюбовь не желает делить ни с кем, даже с Богом. Поэтому опыт греха изменил не только первых людей, но все мироздание, в целом – отныне все, к чему прикасались люди, получало печать нелюбви, печать несовершенства. Запятнанная нелюбовью часть мира становилась мiром.

Тогда, чтобы люди не запятнали несовершенством все мироздание, Создатель изгнал их из Эдема – отделил мiр людей от свышнего мира. И вновь не из ненависти, а из любви – чтобы, когда придет время, человеку было куда вернуться. Но для этого человек должен был покаяться, то есть кардинальным образом изменить свое сознание и жизнь – узнать в Боге Отца, почувствовать Его любовь, научиться у Него настоящей любви и положить ее в основание своей жизни. Причем, не когда-то потом, а здесь и сейчас, в отведенном ему мiре, отмывая его от нелюбви, отвоевывая у ненависти, превращая мiр дольний в мир горний, чтобы однажды человек мог и сам вернуться к Отцу Небесному и возвратить Ему преображенный любовью мiр людей.

Нельзя сказать, чтобы мiр людей совсем забыл о любви и Небесном Царстве. В одном из псалмов Царя Давида, написанном за тысячу лет до Рождества Христова, читаем: «Как вожделенны жилища Твои, Господи сил! Истомилась душа моя, желая во дворы Господни; сердце мое и плоть моя восторгаются к Богу живому. И птичка находит себе жилье, и ласточка гнездо себе, где положить птенцов своих, у алтарей Твоих, Господи сил, Царь мой и Бог мой!» (Пс. 83). Сердце псалмопевца горело любовью к Богу. Но даже его любовь была несовершенна, о чем Давид не раз сокрушался в своих псалмах.

Явить людям совершенную Любовь мог только Тот, Кто Сам есть Любовь и в Ком нет даже капли нелюбви. Показать истинный Свет мог только Тот, Кто Сам «есть свет и в нем нет никакой тьмы» (1 Ин. 1:5). Указать путь в Царство Небесное и научить жизни в нем мог только Тот, Кто Сам жил и живет в этом Царстве, Кто Сам есть «Путь, Истина и Жизнь» (Ин. 14, 6). Возвратить к Отцу мог только Сын (ср. Ин. 14:6).

Опыт нелюбви изменил людей и мiр, но Он не изменил Бога, Который не перестал «быть Любовью». Поэтому «так возлюбил Бог мiр, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:16). Бог Отец послал в мiр Сына – Христа, Который показал ученикам Отца (Ин. 14:9) и, «положив Свою душу за друзей Своих», научил их уже сейчас на земле жить блаженной жизнью Небесного Царства.

Христос не только возвратил человека к Отцу Небесному, но и неразрывно связал спасение с отношением человека к ближнему, сравнив его с приблизившимся Богом. В причте о Страшном Суде, Христос говорит праведникам: «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:40). В то время как не оказавшие милости ближнему, не оказали ее Богу и потому не достойны Царства Божия. Позже Иоанн Богослов скажет об этом: «Кто говорит: „Я люблю Бога“, а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего» (1 Ин. 4:20—21).

Поэтому притяжение Царства Небесного – это также, а, может, и, прежде всего, притяжение любви, без которой, по слову апостола, ни подвиги, ни знания, ни вера – вообще ничто не имеет смысла (ср. 1 Кор. 13:2). Поэтому, просветившись Светом Христовым и напитавшись Любовью Божией, мы выходим из храма в мiр, чтобы осветить его этим Светом, увидеть в ближнем приблизившегося Бога и согреть его этой Любовью.

Показав нам Свое Царство, Бог не хочет, чтобы мы были просто очарованы им и только. Как бывают очарованы туристы Парижем и, погостив в нем день, другой, запечатлев себя на фоне всемiрно известных шедевров, затем возвращаются домой, ничего не меняя в своей жизни. Поэтому по окончании литургии Бог посылает нас в мiр, чтобы, сойдя с Неба на землю, мы постарались жить на земле как на Небе.

Именно это означает возглас «С миром изыдем!», которым в конце литургии Церковь наставляет нас: «Идите с миром и несите «праведность, мир и радость» Божьего Царства в каждый дом. Не когда-то потом, а уже здесь и сейчас ищите, прежде всего, Царства Небесного, которое для того и приблизилось, чтобы вы могли ощутить его притяжение. «Держитесь за вечную жизнь» (1 Тим. 6:12). Исполнитесь Света Христова! Станьте народом Божиим, «царственным священством»[139 - Митрополит Антоний Сурожский. Царственное священство мирян.]. Будьте святыми гражданами Неба, «сынами и наследниками» Небесного Царства. Живите по его законам – заповедям Христовым и пядь за пядью отвоевывайте ваш мiр у нелюбви, превращая его в Мир любви – Царство Божие.

«Ступайте и все делайте с любовью».

    2013

КНИГА 2. ПУТЬ ЛЮБВИ

Беседа 1. «Я ЛЮБЛЮ». ЧТО ЭТО ОЗНАЧАЕТ?

Повторение пройденного

Напомню, что в первой книге «Путь волхвов», размышляя над фундаментальными вопросами бытия, мы сделали для себя неожиданное и многообещающее открытие. Мы узнали, что, оказывается, являемся жителями не одного, а двух миров – земного и небесного, видимого и невидимого, материального и духовного. Именно о них в первом стихе Книги Бытия сказано: «Вначале сотворил Бог небо и землю», а также в Символе веры – «Верую во Единаго Бога Отца вседержителя, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым».