Новенькая. Соблазнить за 183 дня

– Где?

– Да вот же.

– Она что, черный квадрат?

– Ха-ха, не смешная шутка, и если быть точнее, это не квадрат, а прямоугольник. Вот здесь, смотри, – он растягивает пальцами изображение и увеличивает неразличимый участок снимка до пиксельных кубиков. – Ты приглядись. Видишь? Это ее смартфон, а это силуэт – отражение лица.

Ничего не вижу, но киваю.

– То-то. Красавица.

– Хорошо. Пусть будет красавица.

Спор окончен, мой друг не считывает иронию, успокаивается, уверенный, что ему удалось во всем меня убедить. И ладно. Мне не трудно остаться за флагом.

– Эх, такая красотуля… – говорит Филипп и качает головой, любуясь пятном на экране. – Красотуля и лесбиянка, – добавляет он и чешет подбородок.

– Что?

– Да-да. Лесбиянка.

– Пф. С чего ты взял?

– Точно тебе говорю – лесбиянка, как пить дать. Готов поспорить на что угодно, она любит девочек.

Не собираюсь с ним спорить, тем более выяснять его придуманные «убийственные» аргументы на этот счет.

Усаживаюсь на свое место и пододвигаю клавиатуру, мол, все, дорогой друг, тебе пора, а мне пора за работу.

– А что ты так расстроился? Думаешь, не будь она лесбо, у вас бы с ней получилось?

– Ничего я не думаю.

– Да, конечно. Знаю я тебя. Но ты даже не напрягайся. Будь уверен, ничего бы не вышло.

Филипп начинает меня подбешивать.

Почему ему прям жизненно необходимо каждый раз спроецировать на меня свои больные фантазии, лично их же обгадить, опошлить и после всего попытаться еще самоутвердиться за мой счет, принижая меня в моих же глазах?

– Почему не вышло бы?

– Сам знаешь почему.

– По-твоему, я так плох?

– Не плох, а лох.

Ну вот, он опять за свое.

Лучше промолчать, а то поссоримся, а нам вечером предстоит совместный рейд к логову ведьм. Был бы он бойцом или танком, это одно, но без хилера в подземелье всей гильдии придется несладко.

– Что замолчал? Думаешь, преувеличиваю? Смирись. Ни одна девушка в этом городе, в этой стране, на этой планете никогда и ни за что не согласится с тобой… Спорим?!

– Да перестань.

– Трус!

Меня столько раз за жизнь пинали и называли трусом, тряпкой, много чем похлеще, что, можно сказать, привык. Когда с раннего детства живешь белой вороной среди ровесников, привыкаешь ко всему: и к оскорблениям с непониманием, и к унижениям с презрением. К одиночеству. К покорному смирению. И к боли. Физической и, что куда хуже, к моральной боли тоже привыкаешь.

– Труууусссс!

– Вообще не обидно.

– Трус! Трус! Ссыкло! Трус!

Ну трус. И что? Филипп ничего особенного не сказал. Ничего такого не сделал. Но в тот момент. В то самое мгновенье, когда мой внутренний голос стал подпевать Филиппу «трус, трус, трууусс», во мне что-то сломалось.

Кулаки сжались крепче, чем челюсти. Что-то щелкнуло, переклинило и взорвалось. Может, это терпение. Может, самолюбие. Точно не знаю, но последняя капля была пролита. Чаша весов склонилась и переломила рычаг пополам, опрокинула содержимое и выплеснуло его наружу. Все обиды, отказы, запреты и унижения. Все упреки, страхи и сомнения.

Все рассыпалось. Разлетелось по полу.

И я принял спор.

Не задумываясь, решительно произнес про себя: «А, давай, козел! Плевать! Давай, слабак!»

Заключил пари.

Не с Филиппом, разумеется, а с собой.

В конце концов, как я смогу себя уважать, если не сделаю шаг? Прямо сейчас не соберусь, не возьму себя в руки и не сделаю этот вонючий дурацкий шаг на трясущихся коленях.

Что я теряю?

В самом худшем случае, вернусь обратно за монитор, продолжу выполнять чужие поручения, подбирать и менять тупые обои на тупом рабочем столе.

– По рукам.

– А?

– Я принимаю пари.

Филипп теряет дар речи. Рот его открыт. Брови подняты.

– Что завис? По рукам, говорю.

– На щелкан?

Нет. Высока важность поступка. Щелкан слабая мотивация.