Новое назначение

– Какая? Где?

– В Енакиеве.

– В Енакиеве? Мои барбосы? Откуда вы все это знаете?

Дитман улыбается, не отвечая. За окном синеет. Ночь прошла незаметно.

– Ну, ложитесь, ложитесь, – говорит Курако.

Пожелав спокойной ночи, Курако идет к двери и на полдороге останавливается. На лице непривычное смущение.

– Мне хочется… – неуверенно говорит он.

С письменного стола он берет серебристый кусок кемеровского кокса.

– Мне хочется переслать это в Россию, на Енакиевский завод. Не знаю, можно ли…

– Кому там передать?

– Инженеру Макарычеву.

– И что сказать?

– Ничего. Это первый кокс Кузбасса. Они сами все поймут.

– Экий вы неисправимый доменщик. Давайте.

Дитман улыбнулся, качая головой.

V

Самодельный броневик и эшелон повстанцев были разбиты карателями около Раскатихи. Повстанцы уходили в тайгу.

Утром каратели на конях влетели в Кольчугино. Поселок был оцеплен.

В штаб отряда сгоняли прикладами все взрослое мужское население. Начался допрос и проверка документов.

Весь день около штаба стояла длинная очередь. Впускали через одну дверь, выпускали в другую.

У тех, кто выходил из дверей, были землистые лица. Их мутило от противного сырого запаха крови и страшных криков. Подозрительных избивали и сбрасывали в подвал.

На рассвете начались расстрелы. Людей уводили к лесу. Трупы убирать запретили. Собаки выли по ночам и бегали с окровавленными мордами. На третьи сутки стали расстреливать днем.

Военным приказом оставшиеся по гудку спускались в шахты. Везде сверкали штыки и шашки наголо.

Каждую ночь рабочие тайком уходили в тайгу к Рогову и Новоселову, наводившим ужас на колчаковцев.

Пустые места на барачных нарах занимали прибывающие сибирские крестьяне.

Черная пыль, прокаленная жарким солнцем, садилась на огромный холм братской могилы, не отмеченный ничем.

Глава седьмая

Черное знамя

I

Маленькие тюремные окна пробиты высоко, под самым потолком. Светит луна. Тени решеток накрест перечеркивают каменную стену.

Слышится шепот. Людей не видно. Они лежат, притаившись, укрытые мягкими охапками стружек. Их двенадцать человек – проектное бюро доменного цеха Копикуза.

Чернеет толстое железное кольцо, намертво вделанное в стену: когда-то к нему приковывали каторжников на ночь. Курако пробирается к двери. Он шуршит в стружках, как мышь. У дверей он замирает и прислушивается. Тишина. Давно смолкли скрипы саней на дороге.

Белые ушли с Гурьевского завода. Опасаясь, чтоб они не забрали с собой конструкторов, Курако спрятался с ними в стружках модельного цеха.

Когда-то Гурьевский завод был сереброплавильным и принадлежал кабинету его величества. Он выстроен каторжниками. В старинной книге приказов писали гусиным пером: «Рабу Божьему имярек отпустить полста розог».

Триста километров отделяют Гурьевский завод от железнодорожной магистрали. На лошадях везут к заводу уголь и руду, на лошадях отправляют железо.

Завод считается работающим на оборону. Курако перебросил сюда свою группу и включил ее в штат завода. Это гарантировало от мобилизации.

Осматривая впервые завод, Курако отплевывался и хохотал. Маленькая домна с открытым колошником не зашита железной броней. Огонь выбивается сквозь щели каменной кладки и длинным синим языком выхлестывает кверху. Руду и уголь возят на колошник лошадьми по деревянному помосту. Чугунную летку забивают березовыми клиньями, пихлами – от слова «пихать».

Вода – единственный источник двигательной силы завода. Из пруда – его называют «водяной ларь» – лавина воды ниспадает на огромное деревянное мельничное колесо. Дутье в доменную печь подается деревянной воздуходувкой. В огромных деревянных чанах медленно ходят вверх и вниз деревянные поршни, нагнетая воздух.

– Черти! – хохотал Курако. – Деревом железо делают. Эх, Сибирь деревянная!

Из дерева сделан в доменном цехе подъемный поворотный кран в виде огромной буквы «Г». Даже механические молоты в кузнице деревянные.

Курако долго стоял у деревянного молота. Молот поднимался медленно, еле полз и внезапно срывался со страшной силой, расплющивая податливое раскаленное железо.

– Гордишься, старик? – сказал Курако и потрогал горячую обугленную поверхность молота. – Думаешь, дерево сильней железа? В музей тебя, чудака, поставим.

Около года провели куракинцы на Гурьевке. В лунную декабрьскую ночь 1919 года, зарывшись в стружки, они выждали ухода белых. Завод остался без власти. Белые ушли, красные не приходили.

II

Отряд Рогова идет на рысях из Кузнецка на Гурьевский завод.

Переднюю кошеву несет отобранная у золотопромышленника пара коней, гладких, как налимы. Дуга увита красными лентами. Полощется по ветру большое черное полотнище – черное знамя отряда.

Трое суток провели роговцы в Кузнецке. Они вошли туда без боя, как почетные и званые гости. Белый гарнизон Кузнецка поднял восстание, и начальник гарнизона полковник Скурат был убит из пулемета, когда скомандовал пулеметчикам открыть огонь по восставшим. Наступающие красные войска были еще далеко. Кузнецкий ревком разослал гонцов в тайгу искать партизан, звать на помощь.

Отряд Рогова, обмерзший, обтрепанный, изголодавшийся, скрывался на звериных тропах от карательных отрядов. На войсковые соединения белого тыла роговцы наводили панический страх. Они обрушивались внезапно и деревянными саблями рубили наповал. Пленных не брали. Всем смерть.

Нестройной тысячной массой с присвистом и гиканьем вступили роговцы в Кузнецк. На заморенных конях сидели верхами по двое. У большинства самодельное оружие – деревянные сабли и длинные колья. Одеты в полушубки, в женские салопы, в купеческие дохи, в солдатские шинели. Некоторые в одних гимнастерках. Всевозможным тряпьем обернуты ноги, редкие имели пимы. Там и сям блестели одежды из поповских риз. Иметь штаны из ризы или накрыть ризой коня вместо попоны считается у роговцев особым щегольством.

У кузнецкого собора на базарной площади отряд остановился.