Кайкки лоппи

– Не хочу, не до тебя, Синий! – сказал Джон.

– Не понял, – поджал губы тот и развел ладони в стороны, словно собираясь ловить мяч. – Синий?

– Юра, пойду я, некогда.

– Ладно, иди, – согласился второй механик, жестом факира достал бутылку пива, лишил ее пробки одним щелчком, и вложил в руку деду. – Судно выгружалось в Марокко. Потом должно было идти в Норвегию, но переиграли и отправили – ты не поверишь – в Певек. Знаешь, где этот Певек?

– Знаю, – ответил Джон, хлебнул пива и поморщился: запах, запах.

– Там на сибирской реке лиственница была. Дорогое дерево, между прочим. Так вот, границу им закрыли в Мурманске на рейде, потом приехали они в тот порт. Август месяц, на улице плюс десять, лето в разгаре. Привязались, вдруг видят, с борта спрыгивает крайне легкомысленно одетый негр: только кальсоны и нательная рубаха. От реки к самому Певеку ведет длинная-длинная деревянная лестница наверх. Так этот негр лезет по этому Потемкинскому тракту, машет руками и кричит: «Фридом, фридом!» Радуется свободе, подлец. И скрылся из виду. Ну, вызвали участкового милиционера, больше никого из властей нету. Тот сказал только: «Ну и пес с ним», и ушел. Судно быстро погрузилось и умчалось по своей надобности. А негр остался в своей “свободной Норвегии”. Может, адаптировался, оволосел, бегает сейчас с полярными собаками по помойкам. Они же ко всему могут приспособиться?

– Не знаю, Юра, – ответил дед. – Спасибо за пиво, пойду я, пожалуй. Нехорошо как-то.

Стармех ушел, а Синий остался стоять, пожимая плечами. Потом хлебнул пива и убежал вниз: оттуда послышался звук шевелящихся кастрюль. Это Макута решил перебить навязчивый дух тлена доброй филиппинской едой – лапшой быстрого приготовления.

11

Совсем скоро уехал восвояси капитан Ван Дер Плаас. Ездил он с Джоном больше половины контракта. Перед самым уходом с судна решил он сделать отвальную – как-никак представитель правящей верхушки. Выпил весь алкоголь, перевернул тарелки на камбузе, поел своих помоев, побрызгал слюной в лицо печальному безответному Макуте, вспомнил про деда. Из своего сейфа вытащил документы Джона и, тайно злорадствуя, выбросил их в иллюминатор. Отдельные символические листочки, выданные кампанией, улетели, влекомые ветром. Диплом же, паспорта и другие серьезные бумаги, потеря которых могла привести к немедленному расстрелу, упали на палубу и были немедленно подобраны проходившим по своим делам уркой. Тот их сразу же передал Джону. Ну, а стармеху оставалось только удивляться. Так он и не придумал, почему же его документы вдруг оказались на палубе, оставил их себе, что, позднее, оказалось счастливой случайностью.

Джон надеялся, что снаряд два раза в одну воронку не падает, поэтому ждал замены Ван Дер Плааса. Точнее, надеялся, что новый капитан будет более разумный, нежели этот, известный всему кампанейскому флоту урод. Но, когда Макута по секрету сказал, что приедет русский, закручинился. От русского или украинца, как правило, ничего хорошего ждать не стоит. Многие стармехи, прознав, что рулит на пароходе некто русскоговорящий, ехать на вышеозначенное судно отказывались. Хорошо, что под голландским флагом пока еще мало бывших и нынешних соотечественников.

Старпом тоже знал такое свойство русских, глодать своих ближних, поэтому, не желая проверять себя на выносливость, попросился домой. Капитана и его старшего помощника, как правило, в один день не меняют. Но через две недели появилась замена и у Макуты. Он, к сожалению, после случая с призраками, очень сдал. Стало очевидным, что лет ему вовсе не тридцать, а даже за пятьдесят. На палубу он больше не выходил, смотрел задумчиво в иллюминатор на мостике и вздыхал.

– Я, пожалуй, новое начальство вытерпеть уже не смогу, – сказал он как-то стармеху.

– Да брось ты, два полета томагавка – и ты дома, – попытался его утешить Джон.

Макута безрадостно покинул борт парохода, крепко пожав на прощанье руку деда.

– Здорово мы тогда собаку Баскервиллей ловили! – усмехнулся он и уехал домой. Через три месяца в аэропорту Майами, когда Макута полетит на очередной свой контракт, у него случится обширный инфаркт. Американцы – врачи очень хреновые, клятва Гиппократа для них не существует, только деньги. Лечить они пытаются болезнь, а не больного, что, к сожалению, теперь является нормой в клиниках постсоветских госпиталей. Кое-как оклемавшись до уровня медленного передвижения на своих двоих, Макута вернулся на Филиппины. Ну, а там – профсоюз и родственники, направление на реабилитацию к лучшим врачам мира – кубинцам, учившимся в свое время в Советском Союзе. И жизнь – снова прекрасна и удивительна!

. Новый капитан не обманул печальных надежд. Он оказался скуп, труслив и глуп. Ничего особенного. Это визитная карточка большинства из капитании. Порядочных людей съедают еще в пору работы тех какими-нибудь несчастными третьими, либо вторыми штурманами.

«Сестра! Имя!» – возопило утонченное естество Джона голосом убийцы Бэкингема из фильма далекого детства. «Налим», – выдал он, и человек, точнее, капитан, обрел свое истинное наименование. Так его стали называть и второй механик, и даже новый старпом, добавляя для солидности еще и отчество «Иваныч». Сергей Валерьевич стал Налимом Иванычем, как в сказке из серии «Малыш».

Урки, любители повеселиться, прознав про такое дело, не стали мудрствовать лукаво и обозвали мастера просто: «фиш». «Налим» перевести на английский, а тем более на идиш, не говоря уже о филиппинском языке, не смог никто.

Любил новый капитан неуместно вставлять одно полузабытое слово, способное испортить настроение даже у получившего прибавку к жалованью боцмана. И слово это было – «субординация». Оно звучало всегда, будто Налим Иваныч считал его своим колдовским заклинанием, помогающим жить ему счастливо и достойно.

Джон, как человек буйного нрава, услышав как-то в первый день в первый раз это magic word в применении к своей персоне, мгновенно вскипел и ответил, что клал он на субординацию одну вещь. Налим стушевался, но не очень буянил. Хоть это отрадно.

Новый старпом оказался парнем совсем не промах: в свои двадцать три года он самоутверждался, как начальник. Урки стонали и морщились, но повиновались. Виталик, поблескивая черными глазами, энергично объяснял свои требования к матросам, без стеснения личным примером показывая, что требуется. Это походило на театр пантомимы. К механикам он относился на редкость уважительно, хотя не гнушался разок-другой в день стучать Налиму Иванычу о том, что дед и второй совсем обнаглели. Это был тоже, наверно, ритуал, потому что ни Джон, ни Синий ни разу даже близко не подходили к барьеру, за которым располагалась «конфликтная территория». Проблем со старпомом не было никаких.

Таиланд, куда судно постоянно ходило, считался, между прочим, уже объявленной зоной боевых действий. Об этом за убогим ужином поведал Виталик. Все, конечно, это знали – тоже, блин, тайна! «Да мы тут все ветераны!» – сказал Джон, ковыряясь вилкой в неаппетитной лозаньи на тарелке. «И один – инвалид», – добавил он через пару секунд. Старпом подавился, выдохнул носом макароны и захохотал. Капитан боялся приходить на ужин, когда за столом сидел дед, поэтому уточнений, кто же этот единственный и неповторимый не требовалось.

Налим Иваныч объявил по всему судну о введении им режима строгого запрета на алкоголь. Урки и Синий стали пить тайно, хотя и раньше-то не афишировали это дело. Но капитан, не получив каких-то даже самых вялых протестов, забеспокоился. Он начал всех нюхать. Подойдет к занимающемуся приборкой матросу и начинает водить жалом, как охотничья собака, наделенная верхним чутьем. Он мечтал принюхаться ко второму механику, но тот, мудрый и решительный, не подпускал к себе близко: резко срывался с места и скрывался в машине, будто бы по надобности. Когда капитан принялся тянуть воздух рядом с дедом, тот поинтересовался:

– Чего это ты меня нюхаешь?

– Не «ты», а «вы»! – возмутился мастер.

– Хорошо, – согласился Джон. – Чего это ты нас нюхаешь?

– Субординация! – заверещал Налим.

– Где? – спросил стармех.

А филиппинцы решились на бунт. Конечно, не из-за того, что на судне невозможно было купить даже пива. При желании любой алкоголь в любом количестве доставлялся на борт в Камбодже или Таиланде. Гений управления попытался их ограничить в потреблении риса. А рис для урки – это святое, почти как присяга верности новому коалиционному правительству. Даже если в самом филиппинце всего веса-то килограмм сорок пять, в день он наминает мнооооого риса. Количественно измерить потребление практически невозможно, потому что три раза в сутки он легитимно тащит к своему столу тарелку, наполненную по самое не могу. Объем горки рассыпчатого белого продукта почти, как голова едока. Рядом небольшое блюдечко с мясом, рыбой, курицей или сушеными ящерицами. Это, так сказать, норматив. Однако можно встретить этого малыша в любое время суток в любом месте. И если он будет рядом с камбузом, то рядом с ним будет тарелка с горой риса. И дед, и Синий – обладатель солидного живота, удивлялись: куда ж в них все это влезает?

Налим, давя из себя очередную оригинальную идею, на сей раз – экономии, приказал повару варить риса из расчета тарелка на рыло. В день.

Урки забеспокоились. Дед спросил у Виталика:

– Откуда взялся этот придурок?

– Практически из Одессы.

– А откуда у него капитанский диплом?

– Купил.

– Кем же он был до этого?

– А то ты не догадываешься, дедушка! – фыркнул старпом.

Джон озадаченно почесал в затылке.

– Начальником радиостанции, что ли? – спросил он.

– Конечно, будто не видно, – ответил Виталик и ушел беседовать с волнующимся народом.

– Хотим жрать! – вопил народ.

– Хотим женщин и водки! – добавлял требований представитель русскоязычного меньшинства, он же Синий.

В свое время начальников радиостанций, по-простому – радистов, сократили за ненадобностью. Кто ушел на берег, кто стал матросом, дорабатывая до мифической пенсии, кто пошел учиться. Заочно. На штурмана. Налим был одним из них.

Он в это время бегал по мостику, оглядываясь на двери в ужасе, и шептал: «Субординация!»

Потом в рубку, робко постучавшись, вошел бесстрашный седой боцман с целой кастрюлей риса, сел около гальюна и начал есть. Потом без стука вошел старший механик, сел за старпомовский стол и начал пить из горла полулитровой бутылки таиландское пиво. Это был дар Синего. Все остальные, смущенно улыбаясь друг другу, заглядывали в рубку через окно с крыла.

Потом у судна отвалился руль.

Переговоры с кампанией, буксир, ожидание сервисного инженера из Стамбула, снова буксир, якорь на рейде Сингапура, подводные работы, испытания, препирания с сингапурскими портовыми властями – две недели, в ходе которых возобновилось изобилие риса у филиппинцев и легализовалось пиво на борту. Зато пропал чартер, то есть судно потеряло из-за столь долгого вынужденного простоя своего фрахтователя.

Еще три дня безызвестности и вновь поход в Таиланд. Тайна сия великая была, но Виталик как-то не очень проникся идеями отца-командира, поэтому за обедом поведал, что чартер возобновится только через месяц, а пока судно повезет из знакомой Сонглы разовый груз на Европу. Народ воодушевился.

12